Галиб никого не убивал. О чем уже начали шептаться на базарах. Не убивал до того. А теперь Теперь Галибу нельзя было не поверить. Нельзя было его не признать. Потому что Галиб был герой. Он убил много неверных. Убил там, у них. И имя его было на устах многих известных политиков и военных. Галиб в одночасье стал главным врагом неверных! И значит, другом всех правоверных мусульман.
Он убил очень многих. Но совесть его была чиста. Перед Аллахом. И тем, другим богом. Ну или почти чиста Потому что у него были свои, перед собственной совестью и своим богом оправдания. Например, что, убив этих, он спас других. Что, убив многих, сохранил жизнь гораздо большему числу потенциальных жертв. Что убил именно тех, кого убил. И именно там.
Убил
Но
Не убил
Кто выбрал эту больницу? грозно спросил Галиб чужими устами одного из помощников.
А что? Ведь всё прошло очень хорошо. Мы застрелили много неверных.
Кто выбрал больницу? Кто принимал окончательное решение?
Бурхан.
Где он?
Погиб. Вчера. Его машина переехала.
Неудачно. Или наоборот очень удачно. И очень вовремя. С него взятки гладки. И кто ему дал наводку, кто подсказал это решение, теперь не узнать. И отвечать за это решение уже не ему.
А кому? Вот этому? Да хоть кому. На кого палец укажет. Пусть на этого одноглазого.
Бурхан виновен. Но он ушел от нас. Но почему ты не доглядел?
Может, потому, что одним глазом? По причине того, что другой у него уже вырезали. Раньше. За неудачно проведенную операцию. Где он там чего-то не заметил. Одноглазый испуганно заморгал последним своим оком.
Бурхан сказал «больница» Сказал, что лучше, если дети или старики. Там были старики. Много стариков. Одни старики. Он сказал, я подумал что это хорошо. Что это-то и нужно.
Одноглазый не понимал и никто не понимал, почему сердится Галиб. Ведь все прошло так хорошо! Так удачно! Они постреляли неверных. Много неверных. И потеряли всего двух воинов. Почему Галиб недоволен ими? В чем они виновны?
Галиб внимательно посмотрел на всех. И на каждого. И каждый, на кого он смотрел, не выдерживал отводил взгляд. Наконец Галиб кивнул. А помощник спросил:
Галиб хочет знать, как называлась эта больница?
Не помню. Каким-то именем. Какой-то их святой. У них такие трудные имена
А ты вспомни! Как она точно называлась?!
Сейчас, сейчас, я посмотрю.
Одноглазый вытащил откуда-то бумажку, прочитал вслух:
Больница Святой Терезы.
Дальше!
Хос-пис.
Ну?
Что? Больница Святой Терезы Хос-пис
Скажи, что такое хоспис?
Откуда на Востоке знать, что такое хоспис, когда здесь каждый умирает в своем доме, на своей кровати, в кругу своей семьи, на руках своих детей и родственников?
Не знаю, честно признался одноглазый.
Кто знает?
Никто не знал.
Хоспис это больница для неизлечимо больных, которым уже нельзя помочь! Умирающих!
Страшная пауза.
Вы убили покойников. Тех, кто всё равно умер бы через день или два. Или через неделю. Это были обреченные люди! Мертвецы! Убив их, вы лишь облегчили их страдания. Помогли им! Милость проявили! Милость к неверным!
Милость? Помогли? Тем, что убили? Все потрясенно молчали. Как же так? Это же больница. Больные Зачем европейцы отдают своих умирающих чужим людям, когда, наоборот, их нужно в последние дни окружить заботой, вниманием и лаской? Нужно, чтобы рядом были дети, и внуки, и братья. Ведь это очень важно уйти к Аллаху, не оставшись в одиночестве. Нужно призвать всех и простить всех. И чтобы тебя простили все! И чтобы с тобой попрощался каждый, потому что больше тебя они не увидят! Как же так, ведь смерть это так же важно, как рождение! И нельзя нарушать традиции. Нельзя бросать младенцев и оставлять без внимания умирающих! Этого Аллах не простит!
А они Хос-пис. Как так можно?
Галиб встал. Поднял руку. Помощник «перевел».
Вы убили неверных. Это хорошо! Вы показали свою силу. Вы доказали всем, что способны найти своих врагов везде. Даже в их доме! Найти и наказать! Вы победили Но вы убили тех, кто умер бы и без нас. Кто уже почти умер. Вы можете обмануть своих врагов, ибо они испугались вашей мести. Вы можете обмануть своих друзей, которые поют вам хвалу за содеянное. Вы можете обмануть себя, посчитав, что совершили подвиг. Но нельзя обмануть Аллаха, который все видит и все знает. И который не может принять от вас эти жертвы Вы победили, но вы не добыли славы. Славы настоящих воинов. И вы должны ответить за это перед Аллахом
Все замерли в ожидании. А одноглазый испуганно заморгал последним, которого мог лишиться, глазом. Вместе с головой. И эта пауза была страшной, ибо за ней могло последовать всё что угодно.
Галиб встал. И замер. Как судья, выносящий приговор.
И помощник встал. И, воздев руку, торжественно произнес:
Галиб сказал, что вы виновны Пауза. Вы виновны перед Аллахом, своими «братьями» и Галибом. Еще пауза. Вы виновны! Но вы победили! Галиб не станет никого наказывать, ибо все не могут отвечать за ошибку одного. Вы сделали все как надо. Но вы не ведали того, что творили. Галиб не будет никого наказывать. Но он не станет никого награждать, ибо эта победа сомнительна и недостойна настоящих воинов. Воинов Аллаха. Ступайте с миром! И пусть будет для вас уроком! Слава Аллаху!
И Галибу тоже И все дружно пошли. Очень довольные, потому что отделались легким испугом. А могли головами, глазами и руками, потому как Галиб суров, но справедлив. И прав, сказав, что Аллаха не обмануть. Ибо тот всё видит, всё слышит и всё знает.
И Галиб знает. Он слуга Аллаха здесь, на Земле
Всё было правильно! Потому что жертвы, потому что многочисленные, в Европе, и потому что больница Но все было не правильно, все было не так, потому что не больница, а хоспис и не пациенты, а безнадежные больные, считай без пяти минут покойники.
Операция вызвала резонанс Но могла вызвать и подозрения Он пошел на убийство. Но он оставил лазейку для своей совести. Он убил Но тех, кто был обречен умереть в ближайшее время. И это могло обратить на себя внимание. Он убил пациентов Но спас персонал. И это было еще большей ошибкой. Еще большим риском. Персонал тоже должен был умереть! Умереть в первую очередь! Все это было неправильно. Ибо это было слабостью.
В последнее время он стал сентиментален. Чего раньше не наблюдалось. Раньше он убивал, когда нужно было убивать. Того, кого следовало. Или кого приказали. Невзирая на лица, пол, возраст и личные к обреченному отношения. Убивал по «производственной необходимости», не беря во внимание эмоции. Не пытаясь увильнуть от черной работы. Не пытаясь выкрутиться. Он убивал как палач, который исполняет приговоры, каждодневно рубя головы, не спрашивая имен и фамилий, не заглядывая приговоренным в лица. Просто рубит. Как дрова.
Так было раньше.
И так должно быть. И вместо этой больницы должна была быть другая больница, с обычными пациентами. И персонал той больницы должен был умереть. И все, кто находился в больнице, и все, кто мог оказаться рядом с ней. И никаких угрызений совести в отношении них быть не могло. Потому что, идя к цели, не выбирают средства!
Почему же он дал слабину?
Может, потому, что ослабло давление его Организации? Что не дышат ему в затылок его коллеги, которые, в отличие от него, не будут испытывать сомнений, если он оступится. А сделают свою работу как положено. Слишком долго он работает один. И слишком далеко от родины. Что расслабляет. Если бы он был не один, если бы их было хотя бы двое, все выглядело бы иначе. Если бы рядом с ним был, к примеру, Серега. Тот, который, не задумываясь, вычищал свидетелей, которые видели или предположительно могли видеть «шефа». И чуть не вычистил его самого, желая перерубить потянувшуюся к Организации ниточку. Тот не сомневался. Не жалел. Не рефлексировал. Не изобретал «сложных путей». Не ублажал свою совесть. Потому что понимал, что сомнения и рефлексии сильно убыточны. Что если не он, то его. Тот, у кого сомнений уже не будет.
Вот почему возник хоспис Потому что нет Организации. Той, прежней, безжалостной и беспощадной. Карающей отступников и их семьи за любое отхождение от правил. Может, так? Может, потому, что длинные руки «товарищей по оружию» стали короче. И можно чуть расслабиться. И немного соврать не написать про хоспис, а лишь про больницу. Хотя раньше написал бы все как есть, сам себя вложив по полной. Ибо искажение информации есть самое серьезное в их Конторе нарушение. А теперь он и не пишет никому. Потому что сам по себе
Хотя Ведь приехал же тогда Серега. Откуда-то. С ревизорскими функциями. С правом разбираться и карать. Без суда и следствия. На месте. Собственноручно. И разобрался. И вычистил. Обрубив все каналы. И тем спас его, потому что, не сумев обрезать все периферийные ниточки, он бы убрал его. Как главного носителя информации. Вырубил бы главное звено
Значит, организация есть? Есть Серега. Есть Куратор. И он. Наверное, кто-то еще, кого нашел и поставил под ружье Куратор. Своим единовластным решением. И значит, за тот хоспис еще придется держать ответ. Перед Куратором. Перед Серегой. Да и перед самим собой. И придется ответить. По всей строгости. По законам военного времени. Если вдруг кто-нибудь зацепится и начнет разматывать и спрашивать а почему хостел и отчего так счастливо спаслись врачи и медсестры? Что это за балаган такой? И кто его устроил?
И придется ответить. За себя самого. Перед самим собой. И принять решение. Единственно верное. И выбить слабое звено. Выбить себя. Чтобы оборвать все вопросы. И эта слабость, эта попытка сговориться с собственной совестью выйдет боком. Ему потому что придется самого себя приговорить и привести в исполнение. И выйдет боком тысячам жертв, которых будут убивать боевики. Теперь. И потом. Потому что долго и тщательно создаваемая схема рассыплется. И не станет Галиба. И прекратятся междоусобные войны, ежемесячно уносящие жизни десятков террористов. И сойдет на нет кровная месть, которую нужно постоянно подогревать и поддерживать. И никто не станет отстреливать и взрывать главарей бандформирований. И все эти выжившие боевики продолжат свое дело. Продолжат убивать. И счет жертв пойдет на тысячи, потому что он пожалел десятки.
Такая печальная арифметика За которую ответствен один человек. Тот, что хотел быть добрым за чужой счет. За счет будущих жертв.