Дышать здесь было особо нечем: бетонная пыль, резкий, отчетливый привкус пороховых газов, кисловатый запах немытых горячечных тел. Вонь страха и ненависти.
Сегодня денек выдался еще тот. Будьте вы прокляты, чертовы бордюрщики! Иван откинул голову, прислонился затылком к шершавой стене. В ушах заиграл аккордеон. Спокойствие. Спокойствие, которого он не испытывал с тех пор, как лежал на «Василеостровской», положив руку Тане между ног. Таня. Мысли исчезли, остались где-то там, далеко, сейчас же в затылке Ивана была уютная темнота. Безмыслие.
Страшно саднило горло. Иван сглотнул. «Простыл, что ли?» Или наорался за сегодня. «Все, отдыхаем. Отдыхаю. Отдыхаю. Продлить этот момент. Мы победили. Все. Конец. Мы победили».
Какой ценой, это уже не важно.
Сейчас посидеть так, в тени, потом идти разбираться с караулами, приказами, зачистками и прочим. Иван почему-то вспомнил испуганные, потерянные лица пленных бордюрщиков. «А не надо было наш генератор брать» Злость не возникала. Какая-то усталая досада. И осадок.
Словно сделал что-то неправильное
Не думай. Отдохни.
«Труп врага хорошо пахнет».
Иван зажмурил глаза и затрясся в приступе то ли плача, то ли запоздалой дрожи. В животе заныли мышцы. Сейчас, еще чуть-чуть, и все пройдет. Пока никто не видит. Мышцы свело так, что, казалось, они скрутились в узел и никогда не раскрутятся обратно.
Все.
Иван стиснул зубы, откинулся. Блаженная расслабленность разлилась по телу. Иван чувствовал, как вытекает из него темным потоком животная, черная ярость. Освобождает тело.
«Мы дали вам шанс».
Командир! окликнули его. Иван отозвался не сразу, дал себе эти две секунды в блаженной темноте. Открыл глаза.
Над ним стоял Солоха.
Чего тебе?
Солоха качнулся с ноги на ногу. С его долговязой фигурой это выглядело комично, как цирковой номер. Человек на ходулях. То цирковое представление Артисты приезжали бродячие. Девушка на шаре, жонглеры, угадыватель карт. Фокусник. «Что-то давно их не видно». Странно, обычно они полный круг по метро совершают сами циркачи рассказывали, для них это привычное дело. «Как того белобрысого звали? Синьор Антонелли? Антон, точно».
Там фигня. Лицо Солохи изогнулось, как от зубной боли. Бля. Страшная фигня, командир.
Там фигня. Лицо Солохи изогнулось, как от зубной боли. Бля. Страшная фигня, командир.
Иван подумал минуту. Сейчас бы назад в темноту, вспоминать про артистов. И та тоненькая на шаре какая она была красивая
Пошли посмотрим на твою фигню, сказал Иван и начал вставать.
Всплеск красок в тишине. И шара бесшумный полет под свод станции.
Розово-коричневые ромбы. Иван вспомнил: та девочка на шаре была в обтягивающем трико с розово-коричневыми ромбами. Тоненькая, гибкая. Не такая уж юная, кстати. Играла музыка. Бродячие артисты привезли с собой китайский магнитофон, замотанный изолентой. В нем что-то иногда щелкало, перебивая музыку цирковой марш, именно таким Иван его себе и представлял, разухабисто-грустный, с литаврами но зрителям было на это наплевать. Василеостровцы смотрели представление. Девочка изгибалась на шаре, потом прыгала на натянутой проволоке, ходила на руках, огромный силач с выбритым простоватым лицом поднимал ее на ладонях, ставил на плечи. Она закидывала ногу за голову выгибалась.
Аплодисменты. Станция взрывалась, словно что-то трескалось то ли купол, то ли платформа под ногами. И Иван понял, что до этого была почти мертвая тишина, то есть наоборот, совершенно живая тишина, протянувшаяся между зрителями и артисткой. Звали ее Элеонора фон Вайскайце. Лера. Когда после выступления Иван подошел сказать «спасибо», а на самом деле увидеть ее поближе, рассмотреть, то заметил в уголках глаз на гладком лице едва заметные, словно проведенные иголкой морщинки.
Он сказал спасибо и протянул цветок бумажный. И увидел ее глаза. Темные, много пережившие.
В них догорал еще восторг зрителей, артистический кураж, и оставались одиночество и усталость.
Они разговорились.
Элеоноре на самом деле было за тридцать. О том, что было до Катастрофы, она помнила гораздо лучше Ивана.
Правда, как-то очень уж избирательно.
У женщин вообще странно память устроена. Элеонора-Лера помнила запахи, звуки. И мелодии, звучавшие тогда. Но не помнила ничего из того, что Ивана интересовало.
А еще она рассказывала про станцию «Парнас», которая рай для людей искусства. Там, мол, все красивые и одухотворенные
Юные и красивые.
Артистичные и добрые.
Там мир и покой.
Интересно, подумал Иван, шагая вслед за Солохой, нашла она свой рай?
Фигня была еще та.
Приготовиться, приказал полковник.
На плече у него была нашивка с серым кулаком.
«Нормальные же мужики были, подумал Иван с горечью. И вот на тебе».
Очередь ударила в стену, люди начали падать. От грохота десятка автоматов в тесном пространстве заложило уши. Иван видел: во вспышках автоматных очередей, словно под барабанный бой падают люди, корчатся
Умирают.
Крики звучали в ушах, когда он вышел оттуда. Желудок свело.
Когда закрывал глаза, то снова видел, как по станции идут адмиральцы, невские, василеостровцы, и добивают оставшихся в живых.
На чьей ты стороне, солдат?
Мать вашу.
Почему из нормальной войны вдруг делают кровавую кашу?
А что? вдруг подумал Иван без перехода. Разве война бывает нормальной?
Бывает?!
«Площадь Восстания» цвета запекшейся старой крови. Не зря, видимо, предки ее такой сделали. Иван прислонился лбом к холодному мрамору, зажмурился. Постоял так, надеясь, что все это окажется очередным кошмаром. Проснись, велел он себе. Ну же! Проснись!
Опять все повторяется.
Иван закрыл глаза и увидел.
Это лазарет, сказал лейтенант.
Вокруг были койки, залитые белым электрическим светом; раненые лежали и сидели, глядя на непрошенных гостей угрюмо и выжидательно. В другом конце палаты стояли медсестры и врач в белом халате, заляпанном кровью.
Лейтенант пошел по проходу, разглядывая раненых. Некоторые отводили взгляд, другие смотрели в упор. Иван шел за ним, не зная, кто он и что здесь делает.
Что с ними делать?
Лейтенант остановился. Врач выступил навстречу, вскинул голову. Лицо у него было длинное, угловатое, неровно вылепленное.
Прикажите дать нам воды, сказал врач. Здесь раненые.
Лейтенант, не отвечая, огляделся.
Раненые? удивился он, посмотрел на врача.
Тот сглотнул. Кадык дернулся под морщинистой бледной кожей. Иван видел белесые невыбритые волоски у врача на шее.
Раненые? удивился он, посмотрел на врача.
Тот сглотнул. Кадык дернулся под морщинистой бледной кожей. Иван видел белесые невыбритые волоски у врача на шее.
Где здесь раненые? Я вижу только врагов империи.
Врач застыл. Иван видел, как кровь отхлынула у него от лица.
Здесь больные люди. Им нужна помощь! Как вы не понимаете?! У меня нет ни воды, ни медикаментов, закончился перевязочный материал. Мои помощницы
Ваши помощницы, сказал лейтенант со странной интонацией. Врач замолчал на полуслове. Лейтенант оглядел сестер в белых одеждах: Действительно, ваши помощницы.
Я не понимаю, что здесь
Вспышка. Грохот. Лейтенант моргнул. Лицо врача застыло, словно залитое прозрачным эпоксидным клеем, он пошатнулся. Закричали сестры. Крик нарастал.
Молчать, негромко сказал лейтенант. Опустил взгляд на свой револьвер. Повернул его, посмотрел на него так, словно видел впервые. Помедлив еще секунду, убрал в кобуру.
Врач падал. Иван видел, как он падает, как на груди у него растет точка, откуда растекается по халату огромное пятно, занимающее все пространство вокруг, заливающее красной волной. Исчез госпиталь и люди, Иван видел только эту кровь. Толчки сердца в ушах. От растерянности он даже не знал, что нужно сделать. Шагнуть вперед или назад?
Что вообще происходит?!
Это не со мной.
Это какой-то кошмар.
Иван поднял голову. Лейтенант смотрел на медсестер, взгляд его был холодно-равнодушным, как выползший полежать на песке удав.
Тишина разлилась в белом, пропитанном электрическим светом воздухе.
Губы лейтенанта шевельнулись.
Убейте всех, сказал он. Посмотрел на сестричек с жутковатой нечеловеческой улыбкой. Дамы наверное, мне надо извиниться?
Врач упал на бок, бум, мертвое тело отскочило от пола Иван шагнул вперед. Тело снова ударилось, вздрогнуло, сотряслось и замерло. Лейтенант протянул руку, которая еще хранила холод и сталь револьвера.
Дамы?
И только тогда сестрички закричали
Иван помотал головой, отгоняя непрошенные воспоминания. Это было давно и неправда.
Этого не было.
Или было?
К сожалению, было.
Веганцы тогда захватили «Площадь Александра Невского» План, как его называют. И началась резня. Ивану было на тот момент семнадцать, он служил наемником в армии Вегана всего лишь три месяца. И фактически это оказался его первый бой после учебки. И самый последний.
На следующую ночь Иван перерезал лейтенанту горло и ушел.
Иван вспомнил, как «зеленые» гнались за ним по туннелям, потом карабкались по вентшахте на поверхность. Бой в темноте. Вспышки выстрелов. А на поверхность они сунуться не рискнули. Иван же рискнул впрочем, другого выхода у него все равно не было. Стать рабом или, того хуже, носить в голове галлюциногенный грибок нет уж, идите на фиг!
Убийцы.
Иван застонал сквозь зубы. От этого я и бежал на «Василеостровскую», на другой конец метро.
А здесь все то же самое.
Ван! окликнул его Солоха. Иван повернулся. Диггер был бледный, как снег на куполе Исаакиевского собора. Там Гладыш
И Иван понял, что все только начинается.
Где наш дизель? Гладыш оскалился, поудобней перехватил лом.
Бордюрщик смотрел на него беспомощно. «Да ударь ты его по яйцам, идиот!» подумал Иван на бегу. Отшвырнул с дороги адмиральца, тот вцепился ему в рукав. Иван коротким движением локтя впечатал адмиральцу в челюсть. Падает. «Извини, друг».
Какой дизель?! Испуганное лицо бордюрщика.
Считаю до трех. Гладышев оскалился. Раз, два
Питерцы уроды! крикнул пленный.
Тук! Хруст.
Люди закричали.
Неправильный ответ, сказал Гладыш. Раскачал лом и выдернул из мертвого тела. Всплеск крови. Лицо и одежда у него были забрызганы кровью.
Следующий пациент, сказал он.
Стоять! Иван шел на Гладыша яростный и раскаленно-белый, как вольфрамовая нить.
Диггер изменился в лице. Отшатнулся, отступил к стене. Иван выдернул лом из рук Гладыша, отшвырнул в сторону. Грохот. Руки тряслись от желания раздавить этого придурка. Иван размахнулся и ударил. Гладыш отлетел, врезался спиной в стену. Начал сползать. Иван шагнул вперед, схватил его за грудки и вздернул вверх.