Значит, завтра?
Ты красивая, сказал Иван, одеваясь. Катя посмотрела на него. И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.
Но не получилось. Катя выдохнула легко. Обними меня напоследок, Одиссей.
Иван помедлил, но покачал головой.
Не могу. Прости.
Что?
Он отвел темную прядь с ее лица. Улыбнулся одними глазами.
Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? Он взял ее за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. Это глупо?
Нет, сказала Катя. Ты, сукин ты сын Ты должен в ногах у нее валяться и бога благодарить за нее, придурок чертов! Понял?!
Да.
Фонарики над входом переключились таймер сработал. Палатку залило красным светом словно кровью.
Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.
Льстец, сказала Катя. Ты хорошо изучил Библию, я смотрю. Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. Подними руку.
Я хорошо запоминаю истории про женщин.
Катя улыбнулась против воли. Закончила перематывать ему ребра, закрепила узел. Загремела бачком с инструментами. В палатке установилась странная, напряженная тишина.
А она? спросила Катя наконец.
Что она?
Катя остановилась и посмотрела на него.
Кто она тебе? По Библии.
Моя будущая жена, ответил Иван просто.
Катя то ли всхлипнула, то ли подавилась Иван толком не понял. Вышла из палатки и вернулась с баночкой. Желтая застывшая мазь.
Повезло тебе, придурку. Ну-ка, подними голову!
Он послушался. Увидел в Катиных зрачках белый силуэт убегающего в туннель тигра Моргнул. Показалось. Катя наклонилась и намазала ему лоб вонючей холодной мазью. От ее дыхания было щекотно и смешно.
В следующее мгновение Катины губы оказались совсем близко
Иван, смотри, что я добыл! Пашка ворвался в палатку. Замер.
Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал Ивану:
Что у тебя с рожей?
Стучать надо вообще-то! рассердилась Катя, Павел, блин, Лександрыч.
Иван поднял руку и потрогал лоб. Вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.
Обжегся.
Че, серьезно? Пашка смотрел на него странно. И как это вышло?
Рассказывать целиком долго.
Карбидка рванула, сказал Иван чистую правду. Вот и обожгло.
Да ну?! Пашка всплеснул руками. А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался, что ли? С карбидкой?
Пашка! прошипела Катя.
А что Пашка?
Эти двое терпеть друг друга не могли еще с той поры, как Иван с Катей впервые закрутили роман. Интересно, что когда появилась Таня, Пашка почему-то успокоился
«К черту».
Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стираный. Общество, бля, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник?
Иван прошел к зеркалу с выщербленными краями, что стояло в палатке на столе. Оглядел себя. Синяк на груди замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Красавец. Как раз для завтрашней церемонии.
Диалог за его спиной перешел в схватку.
Паша, к твоему сведению, сказал Пашка язвительно. С карбидками не целуется. Потому что у него что?
Что?
Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!
Иван резко повернулся. Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.
Па-ша, сказал Иван раздельно. Выйди, пожалуйста.
Па-ша, сказал Иван раздельно. Выйди, пожалуйста.
Я что
Выйди.
Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь, быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, застегнул пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, которая опять загремела своими банками-склянками. Красивый затылок, красивая шея.
Готов? спросила Катя, не оглядываясь.
Да, сказал Иван. Подошел к ней. Не обижайся на Пашку.
Не буду. Он прав. Я шлюха.
Пашка дурак, сказал Иван. У него все или черное, или белое.
У меня тоже. Дала, не дала, так, что ли?!
Она резко повернулась к Ивану, вздернула подбородок.
Нет. Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки. Почувствовал, что девушка дрожит. Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.
Почему я такая невезучая, а? Она смотрела так, словно действительно ждала, что Иван ответит.
Он вздохнул. «Не умею я утешать».
Брось, сказал Иван. Ну хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.
Она хмыкнула сквозь слезы.
Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.
«К черту все!» Иван обнял Катю, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя опустошающую нежность. Это все равно остается сколько бы времени не прошло.
Все. Будет. Хорошо.
Красивый ты, сказала Катя развязно. А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался. Она вдруг сбросила эту манеру. Смотри. Будешь Таньке изменять я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?
Понял, сказал Иван. Держал ее крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Голова кружилась от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.
Все, пора на боковую. Только
Знаешь, зачем я ходил начал Иван.
В палатку ворвался Пашка. Угрюмо прошествовал к столу, схватил бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших любовников.
Ну, пиздец, сказал Иван, глядя вслед другу.
Катя посмотрела на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.
Он вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. От брезента ощутимо воняло жженой резиной. Иван поморщился. Сейчас бы почистить оружие и спать. В глазах резь, словно сыпанули песка. Тяжесть в голове чугунная и звенящая, как крышка канализационного люка.
Впрочем, осталось одно дело.
Пашка! Иван осекся. Рядом с палаткой уже никого не было.
в некотором роде это ответ на знаменитое высказывание Достоевского: «широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».
Иван остановился, услышав знакомый голос.
Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Гирлянду на елке никогда не выключали цветные диоды энергии ели минимум, а света для ночной смены вполне хватало. Вот что получается. Мы сузили свой мир, говорил пожилой грузный человек с черной растрепанной бородой. До этого жалкого метро, до живых пока еще! станций. А ведь это конец, дорогие мои. Так называемые диггеры или сталкеры самая опасная профессия
После электрика, подсказали из темноты.
Совершенно верно, сказал Водяник. После электрика.
У профессора бессонница, поэтому Иван не удивился, застав его здесь у елки было что-то вроде клуба. И надо бы спать, а душа неспокойна. Один выпивает, другой ходит к елке, песни поет и байки слушает. Впрочем, пообщаться с Водяником в любом случае стоило. Ходила шутка, что, столкнувшись с профессором по пути в туалет, можно ненароком получить среднее техническое образование.
А еще говорили, что анекдот, рассказанный Водяником, тянет на небольшую атомную войну. По разрушительным и необратимым последствиям.
Профессор не умел шутить, хотя почему-то очень любил это делать.
А как же Саддам, Григорий Михайлович? спросил кто-то. Про Саддама Великого Иван слышал. Про него все слышали.
Когда случилась Катастрофа и гермозатворы закрылись, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали паниковать выяснилось, что отпереть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть Большой Пиздец все-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней подмышкой.
Тут людей и накрыло.
Дядя Евпат рассказывал, что прямо у него на глазах один большой начальник тот сидел в плаще и шляпе, держа в руках дорогой портфель из коричневой кожи достал из этого самого портфеля пистолет, сунул в рот и нажал на спуск. Кровь, мозги в разные стороны. А люди сидят плотно, народу набилось, не сдвинуться. Всех вокруг забрызгало. И люди начали смеяться, говорил дядя Евпат. Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика. Вот такая комедия положений
Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дергался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит на часы, потом туда, где «герма» и дальше сидит. Я вот все думаю чего он ждал-то? Что это окажется учебная тревога?
Если так, он был не единственный. Евпат вздохнул. Я тоже надеялся, что это учебная тревога.
Когда прошли тридцать дней, начались депрессия и паника. Так бывает, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся, истекая кровью, и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливают. И помер. Поднесли к его телу дозиметр тот орет как резаный.
хаос начался. И в этот момент появился Саддам, сказал Водяник. Великим его в метро прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке то ли вообще капитаном запаса история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан быстро взял в свои руки метро и крепко взял, не шелохнешься. Когда он приказал вновь закрыть «гермы», приказ был выполнен
Ба-даммм. Ноги подогнулись.
Иван понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.
В «Монополию» играть будешь? услышал Иван за стеной палатки громкий шепот. Чур, я выбираю!
Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?
В большой палатке для подростков ночь явно была нескучная. Им вроде положено спать без задних ног? Иван покачал головой. «Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в форме».
Попробуй сейчас такое. Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:
Стоять, гад! Пароль!
Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, вскинул автомат
Спокойно, сказал Пашка, нагло улыбаясь. Свои.
Бух, сердце. Бух.
Пашка! Иван опустил «калаш», выпрямился. От прилива адреналина заболело в груди. Блять.
Ну и видок у тебя. Пашка сидел на полу. Бочонок с пивом стоял рядом хороший, кстати, бочонок, примечательный. Белый, глиняный, литров на пять. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. «Кëльш», прочитал Иван. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки для вина и то много, а для пива так вообще.