Вариантов было два либо адъютант по личному почину и к собственной выгоде воровал у венценосных особ. Либо в похищениях был замешан великий князь. Но Николай Константинович категорически отказался давать какие-либо объяснения. В интересы семьи не входило, чтобы об этой истории узнало общество, поэтому князя признали душевнобольным и направили под надзором медиков и жандармов в имение в Ореанде. Надзор был не слишком строг стоявший во главе охраны князь Ухтомский закрывал глаза на частых визитеров узника, и на замужнюю графиню Демидову не обращали внимание до тех пор, пока добродушный старик Ухтомский не застал молодых людей в будуаре за весьма недвусмысленным занятием. В Петербург ушел донос, великого князя тайно отправили во Владимирскую губернию, но графиня Демидова уже ждала от Опального князя ребенка. А родив, стала забрасывать императора требованием выделить ей средства на содержание младенца.
Через некоторое время Опального Князя вернули в Ореанду. Получившая развод графиня тоже приехала в Крым. Как-то в отсутствие князя слуги заглянули в гардеробную и увидели прятавшуюся там молодую особу. Так и выяснилось, что разведенная графиня, никем не замеченная, провела в спальне члена императорской фамилии более десяти дней. Женщина сразу же заявила, что опять беременна от Николая Константиновича и намерена отбыть в Санкт-Петербург, где будет добиваться аудиенции у императора по поводу новых выплат.
На этот раз изгоя семейства Романовых сослали как можно дальше, в Оренбург, а авантюристка в спешном порядке была выдана замуж за графа Павла Сумарокова-Эльстона, взявшего на себя воспитание детей супруги. Сын Николай и дочь Ольга удостоились от Александра Третьего дворянского звания и фамилии Волынские, а также отчества Павловичи в честь приемного отца. Не без участия родни по материнской линии Ольга получила вполне приличное образование в Британии, в эстетическом пансионе леди Эмили Грэхем, где за миловидность девочку прозвали Долли[1].
История предприимчивой графини и простодушного князя стала известна из-за болтливости слуг, раздающих интервью охочим до сенсаций журналистам. Время от времени, когда газеты испытывали информационный голод, в редакциях припоминали давнишний скандал и в очередной раз расписывали похождения графини Демидовой, так что шумиха вокруг имени брата и сестры Волынских с завидной регулярностью всплывала в прессе. На что и намекала Синяя Гусеница.
Долли поправила шляпку, безмятежно улыбнулась и довольно вежливо откликнулась:
Благодарю за совет, мисс Коган, но я твердо решила и впредь подписываться мужскими именами.
Следующие стихи, должно быть, подпишите Модест Рюмин? насмешливо процедила сквозь сжимающие черенок трубки зубы рецензентка, и Долли похолодела. Откуда она знает?
Победоносно глядя на растерянное лицо собеседницы, Амалия с вызовом продолжала:
Неужели вы, Ольга Павловна, не понимаете, что ваши стихи еще бездарнее, чем так называемая «поэзия» графомана Жилина? Но, заметьте, вирши студентика Валерий Яковлевич с негодованием отвергает, а ваши стишата вдруг одобрил. Хотите знать отчего? А оттого, что вы Ольга Волынская! Знаменитость! А раз уж у вас нет других козырей, так и будьте Волынской!
Долли смутилась еще сильнее и простодушно вымолвила:
Скажите прямо, Амалия Карловна, вы что-то имеете против меня?
А вы как думаете? зло прищурилась рецензентка. И с интонациями базарной торговки выкрикнула: Пришла, стишата бездарные принесла и думает, все перед ней упали на колени!
Девочки, не ссорьтесь! замахал руками секретарь, опасливо поглядывая на Амалию и через силу удерживая улыбку на покрытом бисеринками пота лице. Худой мир лучше доброй ссоры. Подумайте сами, что вам делить? Альманах выходит, стихи печатают, рецензии публикуют, чего еще желать?
А вам не кажется, Рерик, что вы слишком много на себя берете! перекинулась на секретаря побледневшая от злости рецензентка. Кто вы вообще такой? Откуда вы взялись? Выскочка и интриган! Ничего в издательстве не делаете, только сплетни разносите и против Брюсова интригуете! Не смейте затыкать мне рот!
Амалия Карловна! А пойдемте-ка обедать! не дожидаясь ответной отповеди вдруг переставшего улыбаться Лианопуло, разрядил обстановку Безумный Шляпник. Он только что закончил складывать пасьянс и пасьянс таки сошелся. И теперь он любил все человечество и умиротворенно смотрел на окружающих. Есть хочется, прямо сил нет. Заодно и отметим.
А как же Алмазов? насторожился Лианопуло. Придет с мадерой, а в конторе никого.
Не страшно, убирая карты в выдвижной ящик стола, передернул плечами специалист по немецкой поэзии. Вино не пропадет. И фрукты тоже. Да и что это за еда какие-то фрукты? Я бы сейчас быка съел.
Я бы тоже не отказался от хорошей отбивной, благодушно подхватил секретарь.
А Ольга Павловна идет? Госпожа Волынская, вы составите нам компанию? желчно осведомилась Амалия. Или гусь свинье не товарищ?
С огромным удовольствием приму приглашение, невозмутимо откликнулась Долли.
Девушка развернулась и двинулась к дверям, и уже в прихожей, когда брала со стойки перчатки и зонт, ее догнали остальные.
Спустившись по лестнице, все устремились на улицу, к светящейся вывеске ресторана, и ливрейный швейцар предупредительно распахнул перед компанией двери. Сотрудники «Скорпиона» остановились в дверях и стали дожидаться приотставшего секретаря, запиравшего редакцию.
Выросшая в английском пансионе и не привычная к ресторанам, Долли с уверенным видом села за стол, решив, что как-нибудь справится. И уже через минуту ощутила, какое это колоссальное неудобство лакей за высокой спинкой кресла. Человек в отливающем синевой фраке зорко следил за тем, чтобы не упустить момента и выхватить у нее из рук блюдце с недоеденным бифштексом, в самую неподходящую минуту подсунуть салат, внезапно обдать терпким соусом незнакомое блюдо. Из незримости то и дело возникали руки в белых перчатках и своей неутомимой активностью парализовали деятельность ее пищеварения.
Мучительно страдая от навязчивого сервиса, Долли с непроизвольной завистью косилась на секретаря, с аппетитом и знанием дела уплетающего то, что подадут.
Ну что, друзья, закажем парочку «Клико»? после первой бутылки подмигнул коллегам секретарь.
Отчего бы и нет? Севрюжки бы еще к шампанскому, а то устрицы как-то слишком быстро проскакивают, задевая тонкие струны души, но не насыщая желудка. Тем более что платит за все Поляков[2], с воодушевлением подхватил Безумный Шляпник.
Вот мы здесь с вами севрюжку вкушаем, а Брюсов сейчас в картишки по маленькой супруге проигрывает, хихикнул секретарь. И пьет чай с бубликами. Вы только представьте себе: наш демонический Брюсов и бублики у самовара!
Можете сколько угодно глумиться! В отличие от вас, бездарностей, Валерий Яковлевич общепризнанный гений, презрительно обронила Амалия.
С насупленным видом игнорируя лакея и не притрагиваясь к еде, она потягивала шампанское, щурясь на коллег сквозь выпускаемый из носа табачный дым.
Хотя откуда вам знать? В поэзии вы ни-чер-та не смыслите. Вы бездари! Кретины! Убогие комедианты!
Ну-ну, Амалия Карловна, успокойтесь! осадил рецензентку секретарь. Вы вторгаетесь в чужую епархию. Вы же не истеричка, у вас другое амплуа. Истеричка у нас Петровская.
И, пожирая Долли глазами и улыбаясь, как Чеширский Кот, Лианопуло подался вперед.
Вы что же, Ольга Павловна, не знаете историю создания «Огненного ангела»? Ну, про Брюсова, Петровскую и Белого? Да, вы же недавно вернулись в Россию! Так слушайте, я вам расскажу.
И, пожирая Долли глазами и улыбаясь, как Чеширский Кот, Лианопуло подался вперед.
Вы что же, Ольга Павловна, не знаете историю создания «Огненного ангела»? Ну, про Брюсова, Петровскую и Белого? Да, вы же недавно вернулись в Россию! Так слушайте, я вам расскажу.
Ну-у, началось, раздраженно проговорила Амалия, выколачивая трубку о край хрустальной пепельницы, однако секретарь сделал вид, что не заметил очевидного сарказма.
Давным-давно, году, эдак, кажется, в девятьсот четвертом, неспешно заговорил Чеширский Кот, Андрей Белый был очень молод, золотокудр, голубоглаз и в высшей степени обаятелен. Газетчики умилялись над его творениями, поражавшими новизной и, как считалось среди рецензентов, не лишенными проблесков гениальности. В стихах и в прозе прослеживалось его мистическое призвание. Пусть и не истинное, пусть символистское. Это не важно, важно, что в призвание верили и сам Белый, и его поклонники. О, как он умел восхищать! Как сам впадал в экстаз и приводил других в священный трепет! В присутствии Андрея Белого все словно озарялось его светом, и все без исключения даже недобрый Брюсов были в него немножко влюблены. Как же бедняжке Нине Петровской было не попасть под обаяние солнцеликого поэта?
Вранье, заплетающимся языком проговорила Амалия, ладонью рубанув густой табачный дым. Белый первый увлекся Ниной. И вообще, скажите, Рерик, почему Петровская должна была отказываться от соблазнительного романа, имея такого скучного мужа, как Серж? Милая моя, обернулась рецензентка к Долли, вы же знаете Ниночкиного Сержа? Признайтесь, вы бы тоже стали ему изменять. Что вы на меня так смотрите? фыркнула Амалия, заметив недоумение в глазах собеседницы. Только не говорите, что не знаете Сержа Соколова-Кречетова! «Грифа» знает вся Москва!
Душа моя, Амалия Карловна, конечно, Ольга Павловна не знакома с владельцем издательства «Гриф»! Не забывайте, она всего лишь месяц назад приехала в Москву, снисходительно глядя на Амалию, вымолвил Шляпник.
Ох уж мне эти провинциалки, процедила рецензентка.
Шляпник же развернулся к Долли и, подливая шампанского, вкрадчиво проговорил:
Чтобы вы, дорогуша, были в курсе того, что происходит у нас, символистов, кратенько поясню. Следующие путем символизма должны быть одержимы. Одержимы чем угодно, требуется лишь полнота одержимости. Любые переживания почитаются благом, лишь бы их было много, и переживания эти были бы сильны. Личность это копилка, мешок, куда сыплются накопленные без разбора эмоции. А перед тем как умереть от духовного голода на мешке накопленных эмоций, мы, скупые рыцари символизма, непрестанно перестраиваем мысли, чувства, отношения, разыгрывая собственные жизни в театре жгучих импровизаций, играя всегда и везде, даже перед самими собой. И что уж тут поделаешь, если любовь как настоящая, так и вымышленная дает самый полный спектр острейших эмоций! Именно поэтому невлюбленный символист это нонсенс. В любви есть вся гамма переживаний надежда, отчаяние, ненависть, печаль, и все это в превосходной форме. Ах, Ольга Павловна! Если бы душа моя не являла собой выжженную пустыню, я бы непременно в вас влюбился!