Это понятно.
Кровь тяжелая, и когда человек умирает, давление в теле перестает поддерживаться, объяснил Нолен Фриппе. Это очевидно. Но кровь течет вниз, скапливается в низших точках и часто видна там, где труп контактировал с поверхностью, на которой лежал.
Он надавил большим пальцем на пятно на ноге, и оно почти исчезло.
Вот видишь Их можно убирать еще почти сутки после смерти человека.
Кажется, я видел пятна на бедрах и на груди, с сомнением в голосе сказал Йона.
Браво. Нолен посмотрел на него с немного удивленной улыбкой. Не думал, что ты их заметишь.
После смерти она лежала на животе, пока ее не перевернули, по-фински сдержанно заметил Йона.
Я бы предположил два часа.
Значит, убийца оставался два часа, стал рассуждать комиссар. Или же он либо кто-то еще вернулся на место преступления и перевернул ее.
Нолен пожал плечами:
Я еще далеко не готов делать выводы.
Можно спросить кое-что? Я заметил, что одна из ран на животе похожа на кесарево сечение
Медики снова перевернули тело.
Ты имеешь в виду вот это?
Нолен указал на длинный разрез, шедший вниз от пупка на пятнадцать сантиметров.
Да, подтвердил Йона.
Я еще не успел осмотреть все раны.
Vulnera incisa s scissa[4], сказал Фриппе.
Да, похоже, что это резаная рана, говоря по-нашему, подтвердил Нолен.
Не колотая, уточнил комиссар.
Учитывая ровную форму и то, что здесь поверхность кожи не тронута
Нолен указал на рану, и Фриппе нагнулся посмотреть.
Да
Края, продолжил Нолен. Их не пережимали специально, чтобы избежать кровотечения, но
Он внезапно замолчал.
В чем дело? спросил Йона.
Нолен посмотрел на него странным взглядом:
Этот разрез сделан после смерти.
Патологоанатом стянул перчатки.
Надо посмотреть, что там с компьютерной томографией, нервно сказал он и подошел к компьютеру, стоящему на столе возле двери.
Нолен вывел на экран две трехмерные картинки, подумал и поменял угол.
Рана как будто доходит до матки, прошептал он. Она, похоже, следует за старым рубцом.
Старым? Что ты имеешь в виду? спросил Йона.
Разве не видишь? улыбнулся Нолен и снова повернулся к телу. Шрам после кесарева сечения.
Он указал на вертикальную рану. Йона нагнулся, чтобы рассмотреть получше, и увидел, что рана тянется вдоль тонкой ниточки старого бледно-розового шрама давно зарубцевавшегося шрама от кесарева сечения.
Но ведь в момент гибели она не была беременна? спросил Йона.
Нет, усмехнулся Нолен и поправил пальцем очки.
Мы имеем дело с убийцей с квалификацией хирурга?
Нолен покачал головой. Йона подумал, что кто-то убил Катью Эк с дикой, неистовой жестокостью. Через два часа убийца вернулся, перевернул ее на спину и разрезал старый шрам от кесарева сечения.
Посмотри, нет ли чего-то подобного на других трупах.
Искать такие разрезы в первую очередь? спросил Нолен.
Да, думаю, да.
Ты в этом не уверен?
Уверен.
Значит, ты хочешь, чтобы мы искали в первую очередь всё.
Ну, примерно так, улыбнулся Йона и вышел из зала.
Садясь в машину, комиссар почувствовал, что мерзнет. Он завел мотор, выехал на Рециусвэг, включил обогреватель и набрал номер главного окружного прокурора, Йенса Сванейельма. Тот ответил:
Сванейельм.
Это Йона Линна.
Доброе утро Я как раз только что говорил с Карлосом он предупредил, что ты позвонишь.
Трудновато пока сказать, что у нас есть.
Ты сейчас в машине?
Только что закончил с судебными медиками, собираюсь заехать в больницу. Надо обязательно поговорить с выжившим мальчиком.
Карлос объяснил мне ситуацию, сказал Йенс. Хорошо бы поторопиться. Профайлеры уже работают?
Одного профайлинга недостаточно, ответил Йона.
Да, я знаю. Согласен с тобой. Если мы хотим хоть как-то защитить старшую сестру, необходимо поговорить с мальчиком. Только так.
Йона вдруг увидел фейерверк, совершенно беззвучный. Голубые звезды разлетелись над крышами Стокгольма.
Я связался с продолжил Йона и откашлялся. Я связался с Сусанной Гранат из социальной службы, а еще думаю взять с собой Эрика Барка. Он специалист по шоковым состояниям и травмам.
Все своим чередом, успокаивающе сказал Йенс.
Тогда я еду прямо в нейрохирургию.
Я так и подумал.
Глава 6
Ночь на восьмое декабря
Симоне что-то разбудило еще до того, как на ночном столике рядом с Эриком зазвонил телефон.
Эрик промычал что-то про шарики и серпантин, взял трубку и вышел из спальни.
Закрыл дверь, прежде чем ответить. Голос через стену казался мягким, почти ласковым. Через несколько минут Эрик проскользнул в спальню, и Симоне спросила, кто звонил.
Какой-то полицейский комиссар, я не расслышал, как его зовут, ответил Эрик и объяснил, что ему придется поехать в Каролинскую больницу.
Спи, Сиксан, прошептал он и вышел из комнаты.
Ночная рубашка закрутилась вокруг тела и натянулась на левой груди. Симоне поправила ее, перевернулась на бок и стала слушать, как Эрик ходит по коридору.
Он оделся, порылся в гардеробе, ища что-то, вышел из квартиры и запер дверь. Через пару минут Симоне услышала, как за ним хлопнула дверь подъезда.
Симоне долго лежала в кровати, безуспешно пытаясь заснуть. Она подумала, что разговор Эрика был мало похож на беседу с полицейским слишком не по-деловому звучал голос. А может быть, Эрик просто устал.
Симоне наведалась в туалет, выпила йогурта и снова легла. Вспомнила о том, что произошло десять лет назад, и больше уже не могла уснуть. Полежала с полчаса, потом села, зажгла свет и взяла телефон. Посмотрела на дисплей, нашла последние входящие звонки. Симоне подумала, что следовало бы выключить свет и спать, но вместо этого набрала номер. Три гудка. Потом что-то щелкнуло, и она услышала женский смех совсем рядом с трубкой.
Эрик, перестань, весело сказала женщина. Потом голос прозвучал ближе: Даниэлла.
Симоне слышала, как женщина подождала, потом устало, с вопросительной интонацией произнесла «алоха» и отключилась. Симоне сидела, уставившись на телефон. Она пыталась сообразить, зачем Эрик сказал, что звонил полицейский, мужчина-полицейский. Симоне хотела найти этому подходящее объяснение, но не могла не думать о том, что произошло десять лет назад, когда она вдруг обнаружила, что Эрик обманывает ее, что он врет ей в лицо.
Это случилось в тот же день, когда Эрик объявил, что навсегда покончил с гипнозом.
В тот день, вспоминала Симоне, она, против обыкновения, не пошла в свою недавно открывшуюся галерею. Может, Беньямин был дома, может, она взяла выходной во всяком случае, утром она сидела возле светлого кухонного стола в квартире в Ерфелле, просматривая почту, и вдруг ей на глаза попался голубой конверт, адресованный Эрику. В графе «Отправитель» значилось только имя Майя.
Бывают мгновения, когда каждой клеткой тела ощущаешь: что-то не так. У Симоне эта боязнь предательства, наверное, появилась после того, как она поняла, что отца обманывают. Он прослужил в полиции до самой пенсии и даже получил медаль за особые заслуги в розыскной работе, но ему понадобился не один год, чтобы обнаружить гнусную измену жены.
Симоне помнила, что она просто спряталась, когда между родителями разразилась жесточайшая ссора, кончившаяся тем, что мама ушла из семьи. Мужчина, с которым она встречалась последние несколько лет, оказался соседом, спившимся, преждевременно вышедшим на пенсию; когда-то он записал несколько пластинок с танцевальной музыкой. Мать уехала с ним в Испанию, во Фуэнхиролу.
Симоне с отцом, стиснув зубы, продолжили жить дальше. Оказалось, что их всегда и было двое в семье. Симоне выросла; кожа у нее стала такой же веснушчатой, как у матери, те же светло-рыжие локоны. Но, в отличие от матери, Симоне всегда смеялась. Так однажды сказал Эрик и ей понравились эти слова.
В юности Симоне хотела стать художником, но отказалась от этой мысли не решилась. Ее отец, Кеннет, уговорил ее выбрать что-нибудь упорядоченное, стабильное. Они пошли на компромисс. Симоне начала посещать лекции по искусству, неожиданно почувствовала себя среди студентов на своем месте и написала несколько статей о шведском художнике Уле Билльгрене.
В университете она встретила Эрика. Он подошел к ней и поздравил решил, что она получила докторскую степень. Обнаружив, что ошибся, он покраснел, извинился и хотел уйти. Но что-то то, что он был не только высоким и красивым, но и деликатным заставило ее продолжить разговор. Их беседа оказалась неожиданно интересной и веселой, они все говорили и говорили. На следующий день они встретились и пошли в кино, на «Фанни и Александер» Бергмана.
К тому моменту, когда Симоне дрожащими пальцами вскрыла конверт от Майи, она была замужем за Эриком уже восемь лет. На кухонный стол выпали десять фотографий. Фотографии были непрофессиональные. Неясное изображение женской груди крупным планом, рот, обнаженная шея, светло-зеленые трусики и черные крутые кудри. На одной из фотографий был Эрик. Он выглядел удивленным и счастливым. Майя оказалась милой, очень молоденькой женщиной с густыми темными бровями и большим серьезным ртом. Она лежала на узкой кровати в одних трусах, черные пряди упали на широкую белую грудь. Женщина выглядела счастливой, под глазами краснота.
Трудно определить, что чувствуешь, когда обнаруживаешь: тебя обманывают. Лишь спустя долгое время все оборачивается печалью, сосущей пустотой в желудке и желанием уйти от горьких мыслей. Но Симоне запомнила, что первым ее чувством было изумление. Тупое удивление тому, что ее обманул кто-то, кому она безоглядно доверяла. Потом пришли стыд с отчаянным чувством несправедливости, яростный гнев и одиночество.
Симоне лежала в постели. Мысли толклись в голове и болезненно разбегались в разных направлениях. Наконец над городом начало светать. Перед тем как Эрик вернулся из Каролинской больницы, она ненадолго задремала. Он пытался не шуметь, но Симоне проснулась, когда он сел на кровать. Эрик сказал, что примет душ. По его виду Симоне определила, что он опять наглотался таблеток. С бьющимся сердцем она спросила, как звали полицейского, что звонил ночью, но Эрик не ответил. Симоне увидела, что он уснул прямо посреди разговора. Она сказала, что набрала номер, и ей ответила какая-то хихикавшая женщина, которая назвалась Даниэллой. Эрик не смог удержаться в состоянии бодрствования и снова задремал. Тогда она закричала на него, стала требовать ответа, упрекать, что он разрушил все именно тогда, когда она снова поверила ему.