Это значило, что она готова во всем соглашаться с Двейном, готова ради него пойти на что угодно, делать даже то, что ей неприятно или трудно, и стараться что-то для него придумывать, доставлять ему удовольствие (хотя он иногда и не замечал ничего), в общем, готова даже умереть за него, если понадобится, и так далее.
Она честно старалась жить ради него. Ни о чем лучшем она и мечтать не могла. И когда Двейн стал упорно говорить ей все назло, она просто потеряла голову. Он говорил ей, что все женщины шлюхи, что каждой шлюхе своя цена, и что цена Франсине стоимость закусочной с жареной курятиной, а такая закусочная влетит в добрых сто тысяч долларов, когда выстроят и стоянку для машин и установят светящуюся вывеску и так далее.
Захлебываясь слезами, Франсина несла какую-то невнятицу, стараясь объяснить, что она вовсе не для себя хотела эту закусочную, а для Двейна, что она вообще все хочет только для Двейна. Сквозь рыдания прорывались какие-то фразы:
Думала, сюда столько людей ездит навещать родственников в тюрьме, думала, все они черные, а черные так любят жареную курятину.
Ах вот оно что! Задумала открыть забегаловку для черномазых? сказал Двейн. И так далее. Словом, теперь Франсина оказалась в числе тех сотрудников Двейна, которые поняли, до чего он может быть противным.
Гарри Лесабр был прав, сказала Франсина. Она прижалась к стене, закрыв ладонью рот. Гарри Лесабр, как известно читателю, был служащим у Двейна и любителем носить женское платье. Он говорил, что ты очень изменился, сказала Франсина. Она сложила ладони коробочкой у рта. Боже мой, Двейн сказала она, как ты изменился, как изменился!
И слава Богу! сказал Двейн Гувер. Никогда в жизни не чувствовал себя лучше! И так далее.
Гарри Лесабр в эту минуту тоже плакал. Он был дома в постели. Он с головой укрылся алым бархатным покрывалом. Он был богат. Все эти годы он очень умно и выгодно помещал деньги в разные бумаги. Например, он купил сто акций компании копировальных машин «Ксерокс» по восемь долларов за акцию. С течением времени эти акции стали во сто раз дороже просто, лежа в полной темноте и тишине сейфа, належали себе цену.
С деньгами все время происходили такие чудеса. Будто какая-то голубая фея порхала над этой частью погибающей планеты и махала своей волшебной палочкой над теми или иными контрактами, акциями, шерами и другими биржевыми бумагами.
Жена Гарри Грейс лежала в шезлонге, около постели. Она курила тоненькую сигару в длинном мундштуке, сделанном из голени аиста. Аистом называлась большая европейская птица; ростом она была все же вдвое меньше бермудского орлана. Когда дети спрашивали, откуда берутся младенцы, им иногда объясняли, что младенцев приносят аисты. Люди, дававшие своим детям такие объяснения, считали, что дети еще не доросли до того, чтобы разумно относиться ко всяким таким вещам.
И повсюду на поздравительных открытках и всяких смешных рисунках изображали аистов, несущих в клюве младенцев: пусть ребята видят. Типичный рисунок выглядел примерно так:
И Двейн Гувер и Гарри Лесабр видели такие картинки, когда были совсем маленькими, и, разумеется, верили в аистов.
Грейс Лесабр отозвалась с презрением о Двейне Гувере, считая, что Гарри напрасно огорчается из-за того, что Двейн перестал к нему хорошо относиться.
Хрен с ним, с этим Двейном Гувером, сказала Грейс. На фиг весь этот Мидлэнд-Сити. Давай продадим эти дерьмовые акции и купим себе резиденцию на Мауи.
Мауи был один из Гавайских островов. По общепринятому мнению, это был рай на земле.
Слушай, сказала Грейс, мы же с тобой единственные белые люди во всем Мидлэнд-Сити, которые живут нормальной половой жизнью. Ты не урод. Двейн Гувер вот кто урод! Как потвоему, сколько раз в месяц он испытывает оргазм?
Почем я знаю? сказал Гарри из-под своего мокрого от слез укрытия.
Грейс громко и пренебрежительно заговорила о браке Двейна:
Он до того боялся всякого секса, что нарочно женился на женщине, и слыхом не слыхавшей обо всем таком. Она готова была покончить с собой, чуть только про это заговорят. Вот и покончила, добавила Грейс.
Грейс громко и пренебрежительно заговорила о браке Двейна:
Он до того боялся всякого секса, что нарочно женился на женщине, и слыхом не слыхавшей обо всем таком. Она готова была покончить с собой, чуть только про это заговорят. Вот и покончила, добавила Грейс.
А Олениха нас не слышит? спросил Гарри.
Хрен с ней, с Оленихой, сказала Грейс. Потом добавила: Нет, ничего Олениха не слышит. «Оленихой» они условно называли свою черную служанку, которая в это время была от них далеко, на кухне. Лесабры и всех других черных людей называли «оленями» это у них был такой условный код, чтобы можно было вслух говорить о множестве проблем в жизни города, связанных с черными, но так, чтобы не обидеть черного человека, если он вдруг услышит их разговор. Олениха, наверно, дрыхнет или читает «Журнал Черных пантер», сказала Грейс.
Главная «оленья» проблема заключалась в следующем: теперь черные люди были не нужны белым разве что белым гангстерам, которые продавали черным людям старые машины, и наркотики, и мебель. И несмотря ни на что, «олени» размножались. И везде было полно этих больших черных существ, и у многих из них был весьма строптивый характер. Каждый месяц им выдавали небольшое денежное пособие, чтобы им не приходилось воровать. Шел разговор и о том, чтобы им и наркотики продавать по дешевке, тогда они станут смирными и веселыми и перестанут заниматься размножением.
В полицейском управлении Мидлэнд-Сити и в канцелярии шерифа Мидлэндского округа служили главным образом белые люди. У них там были десятки и сотни автоматов и двенадцатизарядные пулеметы на тот случай, если будет разрешена охота на «оленей». Это могло случиться довольно скоро.
Послушай, я же не шучу, сказала Грейс, ведь это же не город, а самая вонючая дыра на всем свете. Давай уедем к чертовой матери, купим резиденцию на Мауи и хоть поживем для разнообразия как люди.
Так они и сделали.
Тем временем вредные вещества в организме Двейна изменили его отношение к Франсине: он уже не злился и стал жалким и покорным. Он попросил у нее прощения за то, что подумал, будто она выпрашивает у него деньги на закусочную «Курятина фри по рецепту полковника Сандерса из Кентукки». Он полностью признал за ней неоспоримое бескорыстие. Он ее попросил обнять его покрепче, и она обняла его.
Я так запутался, сказал он.
Все мы запутались, сказала она и прижала его голову к груди.
Надо же мне с кем-то поговорить, сказал Двейн.
Ну и поговори с мамочкой, сказала Франсина. Она хотела сказать, что она ему как родная мать.
Скажи мне зачем мы живем? спросил он душистую грудь.
Это одному Богу известно, сказала Франсина.
Некоторое время Двейн молчал. Потом, запинаясь, он рассказал Франсине, как однажды посетил филиал фирмы «Дженерал моторс» завод «понтиаков» в городе Понтиак, штат Мичиган, всего лишь через три месяца после того, как его жена наглоталась «Драно».
Нам показали все исследовательские отделы, рассказывал он.
И потом рассказал, что самое большое впечатление на него произвел ряд лабораторий, где уничтожались части машин и даже целые автомобили. Научные сотрудники фирмы «Понтиак» поджигали обивку сидений, швыряли камнями в ветровые стекла, ломали передачи и рычаги управления, устраивали столкновения двух машин, вырывали с корнем переключение скоростей, несколько дней подряд запускали моторы на полный ход почти без всякой смазки, сто раз в минуту открывали и захлопывали отделения для бумаг и перчаток, охлаждали автомобильные часы и счетчики до нескольких градусов ниже нуля и так далее.
Все, что запрещено делать с машиной, они делали нарочно, рассказывал Двейн Франсине, и я никогда не забуду надписи на дверях здания, где устраивали все эти пытки.
Двейн говорил вот о какой надписи:
Увидел я эту надпись, сказал Двейн, и невольно подумал: не для того ли Господь Бог и меня послал на землю захотел испытать, сколько же человек может выдержать и не сломаться.
Заблудился я, сказал Двейн. Надо, чтобы кто-то взял меня за руку и вывел из темного леса.
Ты устал, сказала Франсина. Да и как не устать? Столько работаешь. Мне так жалко мужчин, сколько они работают! Может быть, хочешь немного поспать?
Не могу я спать, сказал Двейн, пока мне не ответят на все мои вопросы, мне сна нет.
Не могу я спать, сказал Двейн, пока мне не ответят на все мои вопросы, мне сна нет.
Хочешь посоветоваться с доктором? сказала Франсина.
Не хочу я слушать докторскую болтовню, сказал Двейн. Нет, я хочу поговорить с кем-нибудь совершенно новым. Понимаешь, Франсина, и он крепко впился пальцами в ее мягкую руку, хочется услышать новые слова от новых людей. Я уже слышал все, что говорят люди тут, в Мидлэнд-Сити. И все, что они могут сказать. Нет, нужно поговорить с кем-то новым.
Например? спросила Франсина.
Сам не знаю, может быть, с каким-нибудь марсианином.
Мы могли бы уехать в другой город, сказала Франсина.
Да все города на один лад, сказал Двейн. Все они одинаковые.
У Франсины мелькнула мысль.
А ты знаешь, что к нам в город скоро приедут всякие художники, писатели, композиторы? спросила она. С такими людьми ты еще никогда не разговаривал. Может быть, тебе поговорить с кем-нибудь из них? Они и думают по-другому, чем все люди.
Да, все остальное я уже перепробовал, сказал Двейн. Он заметно оживился и кивнул: Ты права! Фестиваль поможет мне посмотреть на жизнь с совершенно новой точки зрения!
Для того он и устраивается! сказала Франсина. Вот ты и воспользуйся.
Обязательно воспользуюсь! сказал Двейн.
Это была роковая ошибка.
А Килгор Траут пробирался все дальше и дальше на запад, и сейчас его подвозил фордовский грузовик «Галактика». Вел этот грузовик коммивояжер, который распространял одно приспособление для разгрузки машин в доках. Это был складной рукав из прорезиненной парусины, который надевался на кузов грузовика и выглядел вот так:
Приспособление это служило для того, чтобы люди прямо из здания могли нагружать и разгружать грузовики, не выпуская из помещения наружу прохладу летом и тепло зимой.
Водитель грузовика «Галактика» также продавал катушки для проволоки, кабеля и каната. И еще он торговал огнетушителями. Он объяснил, что является представителем фирм, изготовляющих все эти вещи. Он был сам себе хозяин, так как представлял тех заводчиков, которые не могли держать собственных коммивояжеров.
Сам распределяю свое время, сам выбираю, что мне продавать, объяснил он. Не товар меня выбирает, а я его, никто мне ничего не навязывает! добавил он. Звали его Энди Либер. Ему было тридцать два года. Он был белый. Весил он, как и многие граждане этой страны, больше, чем надо. Он явно чувствовал себя отлично. Гнал он машину как сумасшедший. Грузовик сейчас давал девяносто две мили в час. Мало в Америке осталось таких свободных людей, как я! сказал он.