Лотти Дэвис и Двейн почти не разговаривали, хотя очень хорошо относились друг к другу. Главные разговоры Двейн вел со своим псом. Он ложился на пол и катался со Спарки по ковру и говорил ему что-нибудь вроде: «Ты да я, Спарк!» или: «Ну, как живешь, старикан?»
Все шло по-прежнему, даже когда Двейн стал понемногу сходить с ума, так что Лотти Дэвис ничего не замечала.
У Килгора Траута был попугай по имени Билл. Как и Двейн Гувер, Килгор Траут по ночам бывал совершенно один, не считая попугая. Он тоже разговаривал со своим приятелем.
Но в то время как Двейн говорил со своим псом ласково, Килгор Траут подсмеивался над своим попугаем и постоянно плел ему всякое про конец света.
Теперь уже скоро, говорил он. Да и давно пора.
У Траута была теория, что скоро в земной атмосфере нечем будет дышать.
Траут полагал, что когда атмосфера станет ядовитой, Билл отдаст концы на несколько минут раньше самого Траута. И он вечно дразнил попугая: «Ну, как дышится, Билл?», или же: «Что-то мне чудится, будто у тебя началась хорошенькая эмфизема легких, Билл», или еще: «А ведь мы с тобой ни разу не обсуждали, какие похороны будут тебе по вкусу, Билл. Ты мне даже не сказал какой ты веры». И так далее.
Он сказал Биллу, что человечество заслуживает самой страшной смерти за то, что оно так жестоко и расточительно обращалось с такой чудесной планетой. «Все мы Гелиогабалы, Билл», говорил Траут. Гелиогабалом звался римский император, который велел скульптору отлить пустотелого железного быка с дверцей посередине. Дверцу можно было запирать снаружи. Пасть у быка была разинута. Это было второе отверстие, выходившее наружу.
Гелиогабал отдавал приказ посадить живого человека через дверцу в быка и запереть дверцу. Все звуки, какие издавал при этом человек, доносились наружу из пасти быка. Потом Гелиогабал созывал гостей на приятную вечеринку, где было много еды и вина, много красивых девушек и юношей, и тут Гелиогабал приказывал слуге поджечь хворост. Хворост лежал под грудой сухих дров, а дрова лежали под брюхом быка.
У Траута была еще одна странная привычка: он называл зеркала «лужицами». Его забавляла мысль, что зеркало как вода, переливается в Зазеркалье.
И если он видел ребенка около зеркала, он предостерегающе грозил ему пальцем и говорил: «Не подходи так близко к лужице, ты же не хочешь перелиться в другую вселенную, в Зазеркалье?»
Иногда Траута спрашивали: «Извините, куда бы мне пройти насчет лужицы?»
Это означало, что человек хочет отлить из своего организма излишнюю жидкость через отверстие в нижней части живота.
А у нас так говорят, когда хотят взять где-то зеркало, охотно объяснял Траут.
Конечно, после смерти Траута все стали называть зеркала «лужицами». Вот до чего дошло: даже к его шуткам стали относиться с уважением.
В 1972 году Траут жил в полуподвальной квартирке, в Когоузе, штат Нью-Йорк. Он зарабатывал деньги тем, что устанавливал алюминиевые оконные рамы вместе со ставнями. Продажей этих приспособлений он не занимался, потому что ему не хватало обаяния. Обаянием называлось такое качество, когда один человек у другого сразу вызывал к себе любовь и доверие независимо от того, что было на уме у этого обаятельного типа.
В Двейне Гувере была бездна обаяния.
Во мне тоже бывает бездна обаяния стоит мне только захотеть.
Во многих людях бездна обаяния.
Хозяин Траута и его сослуживцы понятия не имели о том, что он писатель. Кстати, ни один уважаемый издатель о нем понятия не имел, хотя ко времени встречи с Двейном Траут уже написал сто семнадцать романов и двести рассказов.
Никаких копий со своих писаний он никогда не делал. Он отсылал рукописи по почте и даже не вкладывал конверта с обратным адресом для возвращения рукописи. Иногда он и вообще никакого адреса не давал. Названия и адреса издательств он находил в журналах, посвященных литературным делам, он жадно прочитывал эти журналы в читальном зале периодических изданий городской библиотеки. Так он связался с издательством под названием «Мировые классики», которое издавало в Лос-Анджелесе самую грубую порнографию. Издательство для объема подверстывало романы Траута, где о женщинах и речи не было, к непристойным рассказам и альбомам с похабными фотографиями.
Ему даже не сообщали, где печатаются его вещи. А вот сколько ему платили: ни шиша!
Ему даже не присылали авторских экземпляров ни книжек, ни журналов, в которых он печатался, так что ему приходилось разыскивать их в лавчонках, торгующих порнографией. И заглавия его романов были изменены. Например, «Хозяин Галактики» стал называться «Губительные губы».
Но больше всего Траута сбивали с толку иллюстрации, которые издатели подбирали для его романов. Например, он написал историю одного землянина звали его Делмор Скэг, холостяка, жившего в квартале, где у каждого была куча ребят. А Скэг был ученый, и он изобрел способ производить потомство из куриного бульона. Он соскребал бритвой живые клетки с ладони правой руки, смешивал их с бульоном и подвергал эту смесь воздействию космических лучей. И клетки превращались в младенцев, как две капли воды похожих на Делмора Скэга.
Вскоре у Делмора Скэга каждый день стала появляться целая стайка ребятишек, и он, гордясь и радуясь, приглашал соседей на крестины. Иногда в день крестили до сотни младенцев. Он прославился как отец самого большого в мире семейства.
И так далее.
Скэг рассчитывал, что в его стране будет издан закон, запрещающий заводить слишком большие семьи. Но законодательные учреждения и суды отказались вникнуть в проблему перенаселения. Вместо этого они издали строжайший закон, запрещавший людям, не состоящим в браке, варить куриный бульон.
Скэг рассчитывал, что в его стране будет издан закон, запрещающий заводить слишком большие семьи. Но законодательные учреждения и суды отказались вникнуть в проблему перенаселения. Вместо этого они издали строжайший закон, запрещавший людям, не состоящим в браке, варить куриный бульон.
Ну и так далее.
Иллюстрациями к этому роману служили мутные фотографии, на которых различные белые женщины занимались одним и тем же противоестественным непотребством с одним и тем же темнокожим мужчиной, на котором почему-то было одно только мексиканское сомбреро.
Ко времени встречи Двейна Гувера с Килгором самой распространенной книгой Траута была «Чума на колесах». Издатель не изменил названия, но и оно, и фамилия автора были почти закрыты вызывающе яркой наклейкой с многообещающей надписью:
«Норками» почему-то называли фотографии совсем голых или полуодетых девиц. Выдумали это выражение газетные репортеры-фотографы, которым часто удавалось видеть полуодетых во время всяких происшествий, спортивных тренировок или на пожарах, с нижних ступенек пожарных лестниц и так далее. Им надо было придумать условный знак, чтобы крикнуть другим газетчикам и знакомым полисменам, на что можно поглазеть, если им захочется. Вот они и придумали кричать: «Норки нараспашку!»
На самом же деле норкой назывался небольшой зверек. Выглядел он так:
А то, от чего приходили в раж газетчики, было просто местом, откуда рождались дети.
Когда Двейн Гувер и Килгор Траут были мальчиками, и когда я был мальчиком, и даже когда мы стали людьми средних лет и постарели, в обязанность полиции и судов входило наблюдение за тем, чтобы люди, не связанные с медицинской профессией, не рассматривали и не обсуждали все, что касалось некоторых анатомических деталей, вслух или в печати. Почему-то решили, что этих условных «норок», которые на свете встречались в сто тысяч раз чаще, чем настоящие, должна окружать глубочайшая тайна под защитой закона.
Итак, существовал маниакальный интерес к «норкам нараспашку». А также к некоему мягкому легкоплавкому материалу под названием «золото».
Этот маниакальный интерес к «норкам нараспашку» распространялся и на преувеличенный интерес к женским штанишкам, особенно когда мы с Двейном Гувером и Килгором Траутом были мальчишками. Девчонки изо всех сил старались прятать свои штанишки, а мальчишки изо всех сил старались подсмотреть.
Женские штанишки тогда выглядели так:
Кстати, первое, что выучил Двейн в школе, еще совсем маленьким, был стишок; его надо было орать, когда случайно, на переменке, во время игры у какой-нибудь девочки виднелись трусики. Этому стишку его научили другие мальчишки вот он:
Англию, Францию видим в книжке,
А у девчонки видны штанишки!
Когда Килгору Трауту в 1979 году вручали Нобелевскую премию по медицине, он сказал в своей речи: «Говорят, что прогресса нет. Должен сознаться: тот факт, что сейчас на земле из всех животных остались только люди, кажется мне несколько сомнительной победой. Тот, кто знаком с моими старыми опубликованными работами, поймет, почему я был особенно опечален, когда погибла последняя норка.
Впрочем, когда я был мальчиком, нашу планету вместе с нами населяли еще два чудовища, и ныне я приветствую их гибель. Они стремились убить нас или, во всяком случае, превратить нашу жизнь в полную бессмыслицу.
И они почти что добились этого. В них было столько жестокости, не то что в моих четвероногих друзьях, маленьких норках. Думаете, это были львы? Тигры? О нет! Львы и тигры почти всегда дремали. А те чудовища сейчас я их вам назову никогда не дремали. Они гнездились в нашем мозгу. Это были неуемные страсти: жажда золота и помилуй Бог интерес к женским штанишкам!
Хорошо, что эти страсти были так нелепы: именно эта их нелепость доказала нам, что люди способны поверить в любую бессмыслицу и безоговорочно принять ее.
Давайте же теперь строить бескорыстное справедливое общество, отдавая этому бескорыстному делу весь тот пыл, который мы так бессмысленно отдавали золоту и женским штанишкам».
Он сделал паузу, а потом скорбным голосом продекламировал стишок, которому его научили в школе на Бермудских островах, когда он был маленьким. Теперь этот стишок особенно хватал за душу, потому что в нем упоминались две нации, а их уже давно как таковых не существовало.
«Англию, затянул Килгор Траут, Францию видим»
В сущности, к моменту встречи Двейна Гувера и Килгора Траута женские штанишки совершенно потеряли цену. Правда, золото все еще подымалось в цене.
На фотографии женских штанишек и бумагу тратить не стоило, и даже многокрасочные фильмы с «норками нараспашку» спроса не находили.