Ну, про ползучую контрреволюцию, начинает перечислять тот. Про то, что капиталисты не смогли нас победить извне. Теперь будут вредить изнутри. Про разложение партии. Я тоже обо всем об этом долго думал, Лева повышает голос, начинает говорить с жаром. Я же не слепой, вижу, как живут соседи, какие друзья приходят к отцу. Слышу, о чем они говорят. Никто не верит, что следующее поколение будет жить при коммунизме. «Хочешь жни, хочешь куй, все равно получишь х»
И это в умах элиты! Что же в головах простых граждан? Или там как раз пока все здоро́во?
Еще про заговор против Хрущева, вдруг выдает Лева.
Я с ужасом смотрю на Димона. Тот пожимает плечами:
Ты же сам сказал, что его скоро снимут «старики».
Это тебе твой эээ патрон рассказал? Генерал Мезенцев? спрашивает Коган и смотрит на меня наивными, чистыми глазами.
А я хватаю воздух губами. Да, про заговор многие знали, а под конец лета, судя по воспоминаниям Семичастного, в которые я заглянул в своей памяти, свободно болтали по всей Москве. Но чтобы в мае
Леша, если ты что-то знаешь, то надо сообщить в КГБ! Лева хватает меня за руку.
А Мезенцев его, сам думаешь, где работает? хмыкает Димон. Они-то все и устроят.
Знают, черти, о Мезенцеве. Русин еще на первом курсе рассказал.
Знают, черти, о Мезенцеве. Русин еще на первом курсе рассказал.
Значит так! железным тоном говорю я. Какое у нас первое правило Молодой Гвардии?
Никому не говорить о Молодой Гвардии, послушно произносят парни.
Нет! Это теперь второе правило. Первое правило никому не говорить про заговор. НИ-КО-МУ говорю вам специально по слогам. За такие слова вас упекут за полярный круг брать интервью у белых медведей. Или чистить льдины от снега. Кому как повезет. Все понятно?
Да, Димон набычился. Об этом не говори, о том молчи А делать-то мы что будем? Смотреть, как страна гибнет?
В корень зришь, Кузнец. Смотреть не будем, будем действовать. Что говорил Владимир Ильич о базисе и надстройке?
Ничего не говорил, самый умный у нас Лева затараторил. Это у Маркса. В общественном производстве люди вступают в необходимые, от их воли не зависящие отношения производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил.
Мы с Димоном невольно кивнули. Вот она, сила пропаганды!
Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания.
Вот! я назидательно поднял палец. Сначала нашей Молодой Гвардии нужен базис. Экономическая структура.
То есть деньги, закончил за меня Коган.
Именно. Ими и займемся.
Не успел я закончить с парнями, как уже перед самой учебной аудиторией меня поймала высокая нескладная девушка с длинной русой косой. Одета она была точно так же, как и Оля-пылесос. Белый верх, черная длинная юбка. Голубые глаза смотрели на меня доверчиво, в руках «баскетболистка» держала большой белый лист ватмана.
Вы Алексей Русин?
Я. А вас как, красавица, зовут?
Лена Антонина, девушка замялась. Я подруга Вики Селезневой. Она много про вас рассказывала.
Я весь в смущении, развожу руками.
Я еще в комитете комсомола состою. У нас было собрание по подготовке вашего выступления послезавтра. Оля-пыле ой, Антонина стремительно краснеет, Оля Быкова сказала приготовить плакат. Мне демонстрируется пустой лист ватмана И заметку в стенгазету.
Хорошее дело, одобрительно киваю.
Как вас тебя дать на плакате? Я хорошо рисую, могу изобразить твой портрет.
Давай, я не против, тоже перехожу на «ты».
А как тебя представить? Комсомолец, поэт?
Не просто поэт! Вокруг нас останавливаются студенты, начинают прислушиваться. Поэт-метеорит!
Это как?? Лена улыбается, не понимает.
Обычные поэты как входили в литературу?
Как?
Долго и упорно. А я и мои последователи ворвутся в нее, словно метеориты!
Эх, если играть по-крупному то ходить с козырей. Надо себя зарекомендовать.
Толпа вокруг становится еще больше. Кто-то выкрикивает: «Стихи, метеорит!»
Что же прочитать?! Мозг переходит в ускоренный режим, СЛОВО взвывает в голове.
Мы два в ночи летящих метеора,
Сев дальних солнц в глухую новь племен;
Мы клич с горы двух веющих знамен,
Два трубача воинственного сбора[6]
Что здесь происходит??
Из аудитории выглядывает преподаватель. Пожилой, сгорбленный мужчина в очках. Крупный нос, проплешина на голове. Слегка похож на будущего премьера Косыгина.
Здравствуйте, Дитмар Эльяшевич! здороваюсь с великим Розенталем. Вот, читаю стихи.
Слышу, скрипит лингвист. Что это за рифма «племен-знамен-времен»? Парная, перекрестная, сквозная?
Не знаю.
Я растерялся. Рифма и правда не подходит ни к одному из перечисленных видов. Окружающие студенты смотрят на нас с интересом. Толпа стала еще больше.
Тоже мне метеорит, улыбается Розенталь. Вот если бы ходил на консультации, знал бы. Заходи в аудиторию, сейчас начнем занятие. А вы расходитесь, это уже толпе. Будет вам послезавтра метеор и комета, и вся солнечная система впридачу.
Народ смеется. Я краснею. Похоже, мы так громко разговаривали с Антониной, что Розенталь все слышал в приоткрытую дверь.
После практической стилистики я собираюсь ехать на Моховую печатать нетленку. Хрен там.
Русин, к ректору! В аудиторию заглядывает куратор курса. Пожилой мужчина, бывший военный, старшина. За три года имел с ним всего два разговора. Я отличник, поэтому ко мне нет вопросов по учебе. Активный комсомолец нет вопросов и по общественной деятельности. Все разговоры свелись к армейским байкам. Я Степану Николаевичу смешные истории про пограничников и собак, он мне из своего фронтового прошлого: «А еще у нас был случай. Одного обозника насмерть убило упавшим мешком с горохом» При этом мужик, мировой, реально болеет за студентов курса, помогает чем может. Но очень простой.
Ты зачем Петровскому понадобился? интересуется Степан Николаевич. Колись. Признание смягчает вину.
Ясно. Куратор не читал сегодняшнюю «Комсомолку».
В Штаты хотят меня отправить. На учебу. По обмену.
Да ладно!
В Гарвард. Но в ЦК мою кандидатуру не утверждают. Сына Аджубея пихают.
Вот твари
А к нам вместо меня Кеннеди-младший приедет.
Не может быть! Сын этого, застреленного?
Ага, у парня психическая травма, он в машине с отцом был. Мозги отца прямо на него попали. Вы тут с ним поаккуратнее.
Николаич прямо рот открыл. Простой как две копейки.
Мне говорили, он гамбургеры любит и картошку фри.
Что это?
Еда американская. Котлета с овощами между булками хлеба и жаренная в масле картошка.
Ох беда куратор искренне расстроился. Где ж мы ему такую еду-то найдем?? Картоху еще ладно, ее завались. А хамбургер? Надо на кухне спросить. Неужели котлету не смогут в хлеб запихнуть?
Нет, золотой у нас все-таки народ!
Ладно, я побежал. А то Петровский без меня в ЦК уедет.
Да, Леш, давай там пожестче Нечего эту золотую молодежь пихать куда попало. Пусть в Штаты едут такие боевые хлопцы, как ты.
Под это пророческое напутствие я направился в сектор А, на девятый административный этаж. Здесь царил покой и порядок. Зайдя в заполненную наполовину приемную, я назвал свое имя. И тут же, вне очереди, был допущен к ректору. В кабинете находились два человека. Сам ректор и секретарь парткома МГУ Солодков Михаил Васильевич. Солодков массивен, медлителен, на пиджаке орденские планки. Из-за переговорного стола вышел, руку пожал.
Ректор же больше похож на шарпея. Полностью лысый, морщинистый. Одет демократично брюки, светлый пиджак. Галстука нет. Сидит за письменным столом, сжимает папку. Петровский и Солодков рассматривают меня, а я их.
Странный тандем. Михаил Васильевич известный экономист, партийный лидер универа. Иван Георгиевич талантливый администратор, математик. Очень много чего сделал для МГУ в частности и для советской науки в целом. Но при этом в партии не состоит, возглавляет в Верховном Совете СССР блок беспартийных. На что у него было, как говорили, разрешение аж самого Сталина. Вот, мол, посмотрите, беспартийные у нас могут занимать руководящие посты. Показуха.
Так, так, так Русин Алексей, ректор открыл папку, начал ее просматривать. Похоже, что мое личное дело, 1940 года рождения, третьекурсник факультета журналистики, служил в пограничных войсках, имеет медаль. Русский. Комсомолец
Я переминался с ноги на ногу, разглядывал кабинет. М-да Библиотеки Когана и Заславского отдыхают. В десятках дубовых шкафов Петровского находились тысячи томов. Отечественные книги, зарубежные, раритетные
К ректору присоединяется Солодков. Просит присесть за переговорный стол, протерев очки, начинает форменный допрос. Сначала пробежался по биографии, потом дошел до родителей. Что-то себе записал. Дальше были дедушки и бабушки. Я не сразу понял, но потом догадался ищет в биографии темные пятна. Репрессированных родственников, дворян Не найдя ничего интересного, Солодков допрос прекращает. Смотрит зачетку. Удовлетворенно кивает там одни пятерки.
Характеристики у тебя хорошие, ректор присаживается к нам. Комсомольская организация тебя хвалит.
Еще и вот это. Солодков кладет на стол «Комсомолку» со статьей про меня. Я говорил с Заславским, райкомом. Они поддержали мое решение.
Какое решение?
Предлагаю тебе вступить в ряды Коммунистической партии Советского Союза.
Я растерялся. Вот так сразу? Стоило выйти статье в «Комсомолке»? Или у них разнарядка? А тут такая оказия
Чего молчишь? Петровский внимательно на меня смотрит.
Это большая честь, осторожно ответил я. Сомневаюсь, достоин ли?
В партии есть специальный механизм для таких сомневающихся, улыбается Солодков. Сначала комиссия на парткоме. Погоняем тебя по Уставу, другим вопросам. Потом походишь годик кандидатом. Присмотримся к тебе. Ты парень резкий, но политически грамотный, правильно понял момент с этими диссидентами и стилягами. Нам такие нужны.
Иван Георгиевич, Михаил Васильевич, вот объясните мне, решился я. Почему этих стиляг и диссидентов не разгонят органы? Ведь в центре Москвы все творится, они же, выражаясь капиталистически, себе рекламу делают, новую молодежь в свои ряды вербуют.
Иван Георгиевич, Михаил Васильевич, вот объясните мне, решился я. Почему этих стиляг и диссидентов не разгонят органы? Ведь в центре Москвы все творится, они же, выражаясь капиталистически, себе рекламу делают, новую молодежь в свои ряды вербуют.