Когда Гарри с Рози вернулись, все молчали, а на стенах плясали тени, и Гарри спросил, в чем дело, морг у вас тут, что ли, сел и закурил. Чуваки, в этой бабенке не меньше тонны. Хотя буфера хорошие. Такие большие, что не обхватишь Все по-прежнему молчали, никто даже не курил, а Рози опять поставила кофейник на керосинку и стала ждать. Ли сочла всю эту сцену просто отвратительной Вообще-то все это тоска зеленая, чувак. Чего, чего, Сал? Сам посуди, баба вот-вот родит, а парню на нее наплевать. Камилла до сих пор страшно расстроена Все согласились с Салом, что рожать, когда парню на тебя наплевать просто тоска зеленая. Такого парня шлепнуть мало, сукина сына, даже если баба грязная толстая шлюха А Голди с Жоржеттой встревожились. Они весь вечер строили планы, предвкушая удовольствие, и все шло так хорошо, что их надежды никак не должны были рухнуть тем более тогда, когда уже близился решающий момент и Жоржетта отчаянно пыталась что-нибудь придумать что-нибудь такое, что не только спасло бы положение и вечер, но и сделало бы хозяйкой положения и вечера ее нечто такое, что снова превратило бы ее в героиню ночи. Она оглядела комнату задумалась потом вспомнила об одной книжке, и та нашлась на прежнем месте. Она взяла книжку, раскрыла, заглянула в нее и решила сразу, ничего не объясняя, начать читать:
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы
Первые слова прозвучали тихо, неуверенно, но, услышав свой голос, раздающийся в комнате на фоне дыхания всех остальных, она ощутила радостный трепет и стала читать громче, отчетливо и правильно произнося каждое слово:
Вдруг у двери словно стуки стук у входа моего.
«Это гость, пробормотал я, там, у входа моего, Гость, и больше ничего!» и все угомонились, а Винни повернулся к ней лицом
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный. Был как призрак отсвет красный от камина моего. Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье Я искал Все уже смотрели на нее (может, Рози тоже смотрит?). На нее были обращены все взоры. На НЕЕ!
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий, Полный грез, что ведать смертным не давалось до того! Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова Драматизм поэмы переполнил ее душу, она стала читать красиво, с чувством, и от волнения, зазвучавшего в ее голосе, задрожало пламя свечей, и она поняла, что в колеблющихся тенях все узрели Ворона
Но сказал я: «Это ставней ветер зыблет своенравный, Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего, Будь спокойно, сердце! Это ветер, только и всего. Она уже не просто читала, а полностью сливалась с поэмой, исторгая каждое слово из глубины души, и все дивные тени кружились вокруг нее
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица, В строгой важности сурова и горда была тогда. «Ты, сказал я, лыс и черен, но не робок и упорен, Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!»
Ребята глазели в изумлении, а Винни казался таким близким, что она ощущала пот у него на лице, и даже Ли слушала и смотрела, как она читает, и все сознавали ее присутствие. Все знали, что она КОРОЛЕВА.
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда. Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул. Наконец я птице кинул: «Раньше скрылись без следа Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!..» Он тогда Каркнул: «Больше никогда!»
Винни смотрел на Жоржетту и на тени, подчеркивавшие красоту ее глаз, любуясь щеками ее и глазами думая о том, как жаль, что она голубой. Он же красивый малый, да и вообще классный, особенно для гомика Искренне растроганный чтением Жоржетты, и все же, хоть бенни и распалял его воображение, мысли его могли вертеться лишь вокруг извращений да удовольствий
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда Больше, больше никогда! а «Птенчик» играл (слышишь его, Винни? Слушай, слушай, это «Птенчик». Слышишь? Он играет мелодию любви. Мелодию любви для нас), и звучали, кружась, словно в вихре, его несочетаемые ритмы потом они совместились, и О боже, как это прекрасно
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, о, да?» Ворон: «Больше никогда!»
Вдруг у двери словно стуки стук у входа моего.
«Это гость, пробормотал я, там, у входа моего, Гость, и больше ничего!» и все угомонились, а Винни повернулся к ней лицом
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный. Был как призрак отсвет красный от камина моего. Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье Я искал Все уже смотрели на нее (может, Рози тоже смотрит?). На нее были обращены все взоры. На НЕЕ!
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий, Полный грез, что ведать смертным не давалось до того! Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова Драматизм поэмы переполнил ее душу, она стала читать красиво, с чувством, и от волнения, зазвучавшего в ее голосе, задрожало пламя свечей, и она поняла, что в колеблющихся тенях все узрели Ворона
Но сказал я: «Это ставней ветер зыблет своенравный, Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего, Будь спокойно, сердце! Это ветер, только и всего. Она уже не просто читала, а полностью сливалась с поэмой, исторгая каждое слово из глубины души, и все дивные тени кружились вокруг нее
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица, В строгой важности сурова и горда была тогда. «Ты, сказал я, лыс и черен, но не робок и упорен, Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!»
Ребята глазели в изумлении, а Винни казался таким близким, что она ощущала пот у него на лице, и даже Ли слушала и смотрела, как она читает, и все сознавали ее присутствие. Все знали, что она КОРОЛЕВА.
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда. Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул. Наконец я птице кинул: «Раньше скрылись без следа Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!..» Он тогда Каркнул: «Больше никогда!»
Винни смотрел на Жоржетту и на тени, подчеркивавшие красоту ее глаз, любуясь щеками ее и глазами думая о том, как жаль, что она голубой. Он же красивый малый, да и вообще классный, особенно для гомика Искренне растроганный чтением Жоржетты, и все же, хоть бенни и распалял его воображение, мысли его могли вертеться лишь вокруг извращений да удовольствий
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда Больше, больше никогда! а «Птенчик» играл (слышишь его, Винни? Слушай, слушай, это «Птенчик». Слышишь? Он играет мелодию любви. Мелодию любви для нас), и звучали, кружась, словно в вихре, его несочетаемые ритмы потом они совместились, и О боже, как это прекрасно
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, о, да?» Ворон: «Больше никогда!»
«Вещий, я вскричал, зачем он прибыл, птица или демон Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда? Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне. Здесь, где правит ужас ныне.
И сквозь прореху в черной шторе она увидела пляшущие серые пятнышки: скоро солнечные лучи прочертят небо, побледнеют, закружившись, тени, мягкий утренний свет проникнет в комнату и изгонит тени из темных до поры до времени углов, да и свечи скоро догорят
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он, Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда. Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный. Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, Знаю, больше никогда!
а «Птенчик» играл заключительный рефрен, играл пронзительно и высоко, музыка не прерывалась, но саксофон постепенно затихал, и невозможно было догадаться, когда «Птенчик» наконец умолкнет, а раскатистое эхо звуков прогремит в ушах, и все обернется любовью Молвил «Птенчик»: «Навсегда!» а язычки пламени изгибались и лизали края свечей, и даже Гарри не боролся со своим оцепенением, не пытался рассеять чары, и Жоржетта с видом истинной актрисы опустила книжку на колени, а последние слова все кружились в вихре света, все шумели в ушах, как море в раковине, и Жоржетта восседала на дивном троне, в дивной стране, где люди влюблялись, целовались и молча сидели рядышком, взявшись за руки, вместе коротая волшебные ночи, а Голди встала, поцеловала королеву и сказала ей, что это было прекрасно, просто прекрасно, и ребята пробормотали что-то, улыбаясь, а Винни боролся с охватившим его нежным чувством и искренне пытался понять, откуда оно взялось, но через минуту оставил эти попытки, легко, как друга, похлопал Жоржетту по бедру и улыбнулся ей Жоржетта едва не расплакалась, увидев в его взгляде проблеск нежности Он улыбнулся и, пытаясь преодолеть свою ограниченность, стал подыскивать слова, сказав наконец: Эй, это было классно, Джорджи, классно, приятель, потом сквозь действие бенни, сквозь это душевное состояние, пришло осознание присутствия друзей, в особенности Гарри, он поспешно откинулся назад, отхлебнул джина и стрельнул у Гарри сигарету.
Сквозь многочисленные дырки в шторах начал пробиваться свет Свечи постепенно стали неприметными. Голди медленно открыла коробочку с бенни и протянула ее Жоржетте. Та взяла две таблетки, только две, спасибо, улыбнулась, положила их на язык и отпила глоточек джина. Умиротворенные, все вполголоса заговорили, улыбаясь, потягивая джин, а Жоржетта откинулась на спинку стула, негромко заговорив с Винни, заговаривая и с остальными, если к ней обращались, и все ее жесты когда она курила, пила, кивала были легкими и царственными. Глубоко чувствуя свою человеческую природу, она благожелательно и нежно взирала на свой мир (на свое царство), с волнением, но без робости выжидая удобного случая, чтобы с готовностью кивнуть своему возлюбленному но солнце поднималось все выше, в комнате делалось светлее, и девочки чувствовали, как пот струится по их лицам, оставляя полосы на гриме они надеялись успеть подняться наверх и подкраситься, прежде чем ребята это заметят. Голди то и дело смотрела на часы, стараясь расслышать, не уходят ли Шийла и ее клиент; ей хотелось поскорее выбраться из этой мерзкой комнаты и подняться с ребятами наверх, пока солнечный свет не привел их в уныние и они не растеряли того настроя, который придала им Жоржетта; она боялась, как бы депрессия на выходняке после бенни не превратила ребят из потенциальных любовников в обыкновенных грубиянов. Наблюдая, как в комнате становится светлее, чересчур светло, она все слушала и слушала потом услышала, как кто-то (один) несется по коридору, и на пороге, открыв дверь, возникла Тони сердце у Голди бешено колотилось, она старалась не обращать внимания на Тони и расслышать шаги (четырех ног) на лестнице, и принялась извиняться, с надеждой глядя на Голди, пока дверь не закрылась, а Голди наконец не повернулась к ней и не велела ей заткнуться. Тони тотчас же повиновалась (не вылезая из такси, она высадила сестру у больницы и сразу вернулась обратно, стремясь успеть до ухода Голди; надеясь, что они позовут ее с собой; ей не хотелось сидеть одной в этой гнусной квартире, зато очень хотелось подружиться с Голди, покайфовать вместе со всеми и иметь возможность поболтать с другими девочками), тотчас же повиновалась, осеклась на полуслове и оглядела комнату, но никто не обратил на нее внимания Голди вскочила, подошла к двери, прислушалась и приоткрыла дверь, тогда Тони прошла через всю комнату (между ними между ними. Они смотрят на меня. Я это знаю. Но я не виновата) и села Голди обернулась и сказала, что они ушли. Рози, собери наши вещи. Они ушли. Тони посидела, потом встала и принялась расхаживать по комнате (даже бенни не оставили ни таблеточки); пошла на кухню, налила себе кофе (наверное, надо было остаться с ней. Вполне могла бы с таким же успехом) и вернулась к своему стулу.