Несмотря на жесткие правила, в стае постоянно возникали какие-то свары. Воспитательным рыком вожака они быстро прекращались. Мне нравились откровенность и простота звериной жизни. Четкость, логичность и неотвратимая суровость их законов. Каждый знай свое место. Считаешь, что заслуживаешь большего отвоюй себе большее. Отвоевал наслаждайся. Побили признай поражение и живи дальше. Никаких интриг, никаких бесплодных амбиций. Самцы разных рангов в повседневной жизни друг друга обходят. Если наметилась охота, там сообща. Нижние ранги во всем помогают вожакам. Если что-то не так, одного взгляда, который ставит на место, достаточно для вразумления. Если недостаточно, если наглец нарывается следует злобный рык, толчок, иногда укус. Что нравилось, человолки подавляли дух возможного соперника, не калеча его. Стая понимала, что противостоять внешним угрозам сможет только сообща, и чем больше в ней боеспособных особей, тем лучше.
Глава 2
Главный враг, которого страшатся все одиночество. Можно даже цинично допустить, что Господь, если он есть, а так хочется, чтобы Он был, создал мир, боясь одиночества. Борясь с одиночеством. Иначе на фига мы Ему? Чтоб доказать самому себе свое всемогущество?
Не для славословия мы нужны. Для радости что есть в мире кто-то, готовый разделить с Ним дело Его. Но мы, ходящие под Его властью и недремлющим оком, мы одиноки. Не всегда но часто. Не все но многие. Не сильно но иногда смертельно, душераздирающе, опустошительно.
Мы с Томой были вместе, но одиноки. Дважды одиноки. Каждый сам по себе, не находя душе приюта и покоя и вместе. Вдвоем мы были еще более одиноки. Тоже дважды. Вынутые из своего мира, заброшенные черт знает куда. И выдернутые уже из нового мира. Вместо какого-никакого общества людей, пусть средневековых кровожадных феодалов-вегетарианцев, оказались среди зверей, пусть и в человечьем обличье.
Чтоб выжить и вернуться хотя бы в мир номер два, приходилось прилагать массу усилий. Главным было во всем подражать, не выдав в себе человека. Но как же надоело притворяться. Не только здесь. Дома выдавать себя за исключительно правильного, в прежней земной школе за умного и прилежного, в местной за девочку. То за ангела, то за царевну, теперь вот за волка. Уу-у, здасьте всем, сегодня я Маугли!
Еще иногда нервировала общая нагота. Именно нервировала, не отвлекала. Так, наверное, на нудистском пляже. Когда голые все, это не волнует. Это нормально. Настолько естественно, что неправильным выглядит человек одетый. Сейчас я сам смотрел бы на одетую вертикально ходящую особь как на инопланетянина. Логичны и естественны были грустно свисающие краники самцов, опасно болтавшиеся при ходьбе на четвереньках. И волочившаяся почти по земле мякоть взрослых самок. И облапившие светлокожих мам детеныши, которые висели на спинах и при любой возможности сосали грудь. Даже великовозрастные смышленые непоседы прикладывались к тите, терзая далеко не молочными зубами. Жизнь шла своим чередом такая, какая есть. К ночи успокаивалась, затихала. Каждый занимал в пещере положенное место и отдавался сну.
Мы с Томой спали рядом. Иногда, при холодном сквозняке, что весьма ощущался на голых камнях, прижимались друг к другу, но чаще стеснялись. Спать в обнимку слишком интимное действо. Конечно, мы не обговаривали такого вслух, но каждый прибегал к подобному лишь в крайнем случае. И второй не отказывал, понимая причину. В основном уличная погода была жаркой, даже нестерпимо жаркой, стояло лето, которое здесь намного теплее нашего. Пещера становилось отдушиной, что несла долгожданную прохладу.
Однажды, ворочаясь во сне, я случайно открыл глаза и застыл в ступоре. Тома была не одна. Раскинув руки, она лежала на спине, блаженно запрокинув лицо, а небезызвестный Смотрик с жадностью лизал ее ноги. Безвольное тело, прикушенная губа, закрытые глаза, не желающие ничего видеть. Такой я Тому еще не видел. И не стал смотреть. Пока мое тело прокручивалось на другой бок, от произведенного шума она очнулась, нога шарахнула наглого воздыхателя, и девушка отвернулась от него в мою сторону. Бурное дыхание, бьющее в спину, постепенно выровнялось. Смотрик неслышно растворился в пещерной мгле.
Смотрик, с какого-то дня затормозивший на этой кличке, был нашим ровесником. Может, на год старше. Чуть выше и крепче. Намного мускулистей, хотя я здорово прибавил здесь в этом. Неестественно синие глаза не цвета неба, а яркие, васильковые, мгновенно выделяли из массы. Плечам позавидовали бы галерные гребцы. Засаленные белые космы ниспадали шикарной гривой, делая парня похожим на актера с набриолиненными волосами. Родившийся светлокожим, сейчас он загорел, обветрился и заматерел. Кожа задубела, став жесткой. И нам предстоит стать такими, если не вырвемся как можно быстрее.
Рангом паренек тоже не вышел. Такой же подросток-одиночка, как мы. Обитал в своем углу, участвуя только в общих делах стаи. С сильными он не связывался, сразу падая в позу покорности. Вообще ни с кем не связывался. Даже с теми, с кем мог бы. Такую позицию принципиального выживальщика я понимал, но не принимал. Горький сказал, что существует лишь две формы жизни: гниение и горение. Гнить не мое. Я предпочитал бороться за лучшую жизнь.
Самцы высшего ранга постоянно напоминали низшим, кто есть кто: рычали, кусали, сбивали с ног, просто проходя мимо. Мне тоже доставалось, но Смотрик был в этом деле чемпионом. За что-то его невзлюбили. Никто к нему не подходил, никто не заступался. Никакие положительные эмоции не направлялись членами стаи в его сторону. В нашу с Томой тоже, но нас это только радовало. Смотрика огорчало. Почти до слез.
Самцы высшего ранга постоянно напоминали низшим, кто есть кто: рычали, кусали, сбивали с ног, просто проходя мимо. Мне тоже доставалось, но Смотрик был в этом деле чемпионом. За что-то его невзлюбили. Никто к нему не подходил, никто не заступался. Никакие положительные эмоции не направлялись членами стаи в его сторону. В нашу с Томой тоже, но нас это только радовало. Смотрика огорчало. Почти до слез.
Чувства здесь выражали четырьмя способами.
Самым простым было игнорирование, вызванное полным равнодушием.
Свирепый оскал означал агрессию, ярость, выражение превосходства и принуждение к повиновению.
Нежелание связываться признавалось желанием подчиняться. Нужно было лебезить, расстилаясь по земле передней частью, елозя грудью и заискивающей мордой, либо падать на спину, демонстрируя, что без драки признаешь поражение. Тогда оставляли в покое.
Четвертое выражение чувств, самое приятное любовь и симпатия. Здесь не знали красивых слов, не делали комплиментов, не умели целоваться. Ухаживали просто, при помощи языка, который при первой возможности старался добраться до понравившейся особы. Взаимно симпатизирующие терлись мордами, облизывали друг друга. Постепенно из таких складывались пары. Но не обязательно. Самцы выбирали из нескольких самок, самки из многих самцов. Иногда возникали ссоры по этому поводу. Доходило до драк. Тогда вмешивался вожак, восстанавливая статус-кво.
Утром я ничего не сказал Томе. Она ничего не сказала мне. Так у нас завелась тайна. Мы поднялись с каменной постели, по очереди вышли на скалу по надобности, затем напились и умылись в ручье. Смотрик старательно не попадался на глаза ни мне, ни Томе.
Плохо, когда есть тайна. Еще хуже, когда тайна не твоя, и нельзя сделать первый шаг.
Выспавшийся вожак принялся обходить пещеру. Она была извилистой, со многими отводами, перепады вверх-вниз и в стороны запутали бы любого, кроме коренных обитателей. Зубья сталагмитов местами сливались с верхней челюстью сталактитов. Иногда с потолка сыпались камни. Между больших каменьев виднелись протоптанные многими сотнями ног и рук тропиночки, по ним и двигался вожак, поочередно обходя всех. Увесистые пинки и шлепки указывали, кому быстро выскакивать наружу, а кому оставаться. Все боеспособные самцы вышли сами. Из высокоранговых самок вожак оставлял тех, кто в данный момент не мог передвигаться быстро.
Смотрик при его приближении привычно поднял и раскинул все четыре конечности, уверяя в несусветном почтении и категорическом отсутствии дурных мыслей.
Грр!
Рык сопроводился пинком, подбросившим тельце подростка на полметра. Скуля, Смотрик быстро засеменил к выходу.
Обойдя кормящую мамашу и нескольких малышей, краткой дугой вожак вышел к нашему углу.
Грр! Грязная пятерня толкнула съежившуюся от страха Тому, не поднявшую лица и тем не демонстрирующую ни вызов, ни покорность.
Девушку от такого касания подбросило и едва не перевернуло в воздухе, она застонала.
Ррр! рявкнул я, сам не ожидая от себя такого.
Вожак не ожидал тем более. Широко замахнувшись, он отправил меня в полет на ближайшие камни.
Грррр!
Приходившая в себя голова кружилась от боли и, кажется, намеревалась расколоться. Я помотал ею, успокаивая кружение цветных пятен. Подбежала Тома, руки подобрали меня с пола, взвалив поперек тонкой спины. Потом девушка покорно расплылась перед вожаком и потащилась на выход. Инцидент был исчерпан.
Не нарывайся зря, шепнула она.
Зря не буду, вылетело у меня обещание, пока со стоном сползал на землю, вставая на собственные руки и ноги.
Обошлось, ничего не отбил, не сломал. Даже ободрал не до сильной крови. Тома, конечно, права но почему-то не покидала противоречивая уверенность, что поступил правильно.
Вожак повел стаю дальше в горы. На вершины гор. И через вершины, в знобящий ветер и голые камни. Тропинок не было. Редкие кустистые площадки в начале пути позволяли идти хоть как-то, в остальных местах приходилось карабкаться. Много часов добирались до спрятанной между скалистых гор долины. Стало понятно, почему многих оставили. Влезть по отвесным камням могли две категории: самые опытные и самые юные. Первые знали как, вторые ничего не боялись. И учились на ходу.
Из Томы скалолаз, прямо скажем, фиговый.
Правило трех опор! снова и снова шептал я, когда ее нога в очередной раз срывалась, а руки едва успевали схватиться за что-то. Иногда за меня. Пару раз я хватал ее, уже покатившуюся вместе с осыпавшейся породой.
Из Томы скалолаз, прямо скажем, фиговый.
Правило трех опор! снова и снова шептал я, когда ее нога в очередной раз срывалась, а руки едва успевали схватиться за что-то. Иногда за меня. Пару раз я хватал ее, уже покатившуюся вместе с осыпавшейся породой.