Возможно, именно поэтому я одевалась настолько красиво, насколько позволял мой скромный бюджет, очень рано вставала даже по воскресеньям, составляла списки целей и работала до седьмого пота: надеялась, что сделаю что-то хорошее для этого мира. Когда что-то удивительное встретится мне на пути, я не только буду готова, но и помогу этому чуду случиться.
И я не позволю предательству Марка или чему бы то ни было еще встать у меня на пути.
Я нацепила на лицо улыбку и вошла в пекарню без пяти минут пять. Внутри уже витал аромат теплого хлеба и кофе, а низкий баритон пел оперную арию.
Доброе утро, Эдмон, позвала я, ставя рюкзак за прилавок. Потом сняла с крючка на стене свой фартук и повязала на талии.
Пение стало громче, и из двери за прилавком появилась высокая фигура Эдмон де Гиш собственной персоной. Он прижимал ручищи к сердцу (ария подошла к драматическому моменту).
Пение было единственной любовью Эдмона, любовью отчаянной, настоящей, безответной. Великан-француз сам выглядел как герой оперы; отпуская посетителям выпечку, то и дело разражался стихами и куплетами, ибо свято верил, что любовь и еда идут рука об руку.
Ma chère! [1] воскликнул Эдмон, когда отзвучала последняя нота.
Он обнял меня мясистыми ручищами, и в его объятиях я немедленно ощутила бодрость, как после полноценного ночного сна.
Так приятно снова тебя видеть. Он выпустил меня, отодвинулся на расстояние вытянутой руки и всмотрелся в мое лицо.
Ну, как провела лето? Как поживает твоя семья?
У них все хорошо, заверила я его, а сама скрестила за спиной два пальца, чтобы скрыть эту маленькую ложь. В последнее время на ферме дела шли не блестяще. Папа говорил, что сейчас у всех фермеров в стране трудности, но нам не стоит беспокоиться. Пока. Разумеется, я все лето наблюдала, как мать с отцом только и делают, что тревожатся, пока сама я обслуживала столики в закусочной «Уютный уголок».
Я скучала, сказала я Эдмону.
По крайней мере, это была истинная правда.
И я скучал по тебе, ma petite chère[2]. Эта забегаловка стала мрачной и темной без твоего чарующего света.
У меня опять защипало глаза от навернувшихся слез. Не могло быть и речи о том, чтобы расплакаться дважды за утро. Я поскорее отвернулась и начала заправлять кофемашины.
Вы все такой же романтик, Эдмон.
Как всегда, фыркнул он. Ты готова к новому году в университете?
Думаю, да. Этот год будет трудным, потому что
Эдмон не дал мне договорить: проворно подцепил мой подбородок толстым пальцем. Его большие карие глаза потемнели от беспокойства.
Я вижу тут новую печаль.
Это ерунда.
Эдмон нахмурился.
Я вздохнула. Скрывать бесполезно. Мы с Марком были неразлучны два года. Очень часто по утрам он вскакивал с постели ни свет ни заря, чтобы купить кофе в «Белом султане», когда я работала, просто чтобы иметь возможность побыть со мной рядом. Эдмон его прекрасно знал.
«Нет, не знал. Оказывается, мы все ошибались в Марке, и я больше всех».
Я порвала с Марком.
Quel bordel! [3] взревел Эдмон.
Со мной все хорошо. Я предпочла бы не говорить об этом
Но почему? Что случилось? Эдмон замахал испачканными в муке руками. Знаю, тебе не хочется муссировать эту тему, но он просто дурак, это точно. П-ф-ф-ф.
«Это он выставил меня дурой».
Я разгладила невидимые складки на юбке.
Что сделано, то сделано. Теперь я собираюсь жить дальше.
Эдмон наморщил нос.
Да ты просто кремень, как говорите вы, американцы. Bon[4]. Печенья у меня нет, но
Он взял с только что вынутого из духовки подноса клюквенную лепешку, положил на тарелку и протянул мне.
О, нет мне не нужно
Еще как нужно. Я настаиваю. Эдмон обернулся и воззвал: Эй! Филипп!
Из двери, ведущей в кухню, выглянул Фил Глассман, гибкий восемнадцатилетний парень, посмотрел на меня и что-то нечленораздельно проворчал. Глаза у него были полузакрыты бедняга Фил работал в пекарне уже полтора года, но никак не мог привыкнуть к ранним подъемам по утрам.
Филипп, ты приготовишь кофе, распорядился Эдмон. Отем приступит к работе после того как поест.
Со мной все хорошо, повторила я, зная, что спорить с Эдмоном бесполезно, особенно когда дело касается дел сердечных. Еду, вино и песни он искренне считал лекарством от всех болезней, и приходилось признать, что лепешка благоухала очень соблазнительно. Ну, что же, попробую утешиться вкусненьким.
Эдмон сопроводил меня в соседнюю комнату и усадил на стул.
Ешь, ma chère. Ешь и почувствуй сладость жизни, забудь о ее горечи, oui [5]? Ты слишком хороша для смертных мужчин, но истинная любовь найдет тебя, это я точно знаю.
Он потрепал меня по щеке, снова рявкнул на Фила, и они вдвоем принялись споро готовиться к открытию. Я ела лепешку и пыталась поверить в слова Эдмона. На сердце стало капельку легче не столько от еды, сколько от вложенной в нее доброты.
Возможно, в Амхерсте и найдется работа, где мне будут платить больше, чем здесь, но там не будет Эдмона.
Закончив хлопотную утреннюю смену, я сняла фартук, помахала Эдмону и вернулась обратно на территорию университета. Сегодня первым занятием было введение в экономику и влияние на окружающую среду курс, который соответствовал моим карьерным целям гуманитария и удовлетворял требованиям общего образования. Двойная польза.
На занятиях я всегда сидела в первом ряду и конспектировала, пока пальцы не начинало сводить. Я завидовала студентам, которые записывали лекции на мобильные телефоны. Мой телефон был ужасно древним, и я не хотела лишний раз им пользоваться, чтобы ненароком не сломать.
В конце лекции пришло сообщение от Руби.
Пообедаем во дворе?
На нашем обычном месте, напечатала я в ответ.
Ты меня легко узнаешь, я там буду самой сексуальной в своих штанах для йоги.
Я усмехнулась. Сама я не могла выйти из дома, как следует не приодевшись и не причесавшись, а Руби Хаммонд даже не следила за тем, подходит ли ее левая туфля правой, или они от разных пар.
Сентябрьское утро выдалось на удивление солнечным. Мне нравился Университет Амхерста с его бесконечными зелеными лужайками, протянувшимися вдоль зданий из красного кирпича, построенных в стиле федеральной архитектуры. Тут и там студенты сидели на траве под деревьями, грелись в лучах позднего летнего солнца, болтали и обсуждали появившиеся за лето новости.
Вне зависимости от того, ходите ли вы в детский сад или в университет, первый день учебного года всегда несет с собой ощущение открывающихся возможностей. Прямо как то утро, когда мы с папой рассуждали о чудесах, которые может подарить нам наступающий день.
Вне зависимости от того, ходите ли вы в детский сад или в университет, первый день учебного года всегда несет с собой ощущение открывающихся возможностей. Прямо как то утро, когда мы с папой рассуждали о чудесах, которые может подарить нам наступающий день.
Мы с Руби объявили кованый уличный фонарь, стоящий напротив здания администрации, «нашим местом». Руби ждала меня, растянувшись на траве, и на ней действительно были обещанные штаны для йоги, а также мятая спортивная футболка. Темные волосы подруга собрала в неаккуратный пучок и лениво щурилась от солнечного света, заслоняя глаза дочерна загорелой рукой.
На первом курсе нас поселили в одну комнату, и, несмотря на то, что мы были полной противоположностью друг друга, мы мгновенно сдружились. Я поддерживала чистоту в нашем жилище, а взамен Руби смешила меня, когда видела, что из-за учебы я вот-вот выгорю дотла.
Вот и новый учебный год начался! воскликнула Руби и улыбнулась мне. На том же месте, в тот же час. Все то же самое. Жизнь вошла в привычную колею?
Я села рядом с Руби и расправила платье на коленях.
Сегодня первый день занятий, так что рано говорить о привычной колее. Улыбка сбежала с моих губ. К тому же не все осталось по-старому.
Руби нахмурилась и открыла сумку, чтобы достать свой обед.
Ты права. Лживый ублюдок свалил с горизонта. Не могу сказать, что мне жаль.
А я могу, заметила я и снова разгладила юбку.
Слушай, проговорила Руби, касаясь моей руки. У меня плохо получается говорить правильные вещи, которые могут тебя утешить. Это мы знаем. Но через месяц ты полностью согласишься с моими бестолковыми комментариями.
Знаю. Хорошо бы время прошло быстрее.
Вот отморозок, пробормотала Руби, откинувшись назад, оперлась на локти и оглядела внутренний двор. Давай во всем видеть хорошее: Амхерст не испытывает нехватки в красавчиках, которые могли бы отвлечь тебя от печалей. Она дернула подбородком, указывая на группу молодых людей, которые гоняли по лужайке футбольный мяч. М-м-м-м-м, никакой нехватки.
Я возвела глаза к небу и достала собственный обед салат с сушеной клюквой и фетой и бутылку чая со льдом.
Забудь.
Подруга
Руби, пожалуйста, вздохнула я. Прошло всего три месяца.
Я же не предлагаю ничего серьезного.
Я говорю об отношениях для секса без далеко идущих намерений. Она по-доброму улыбнулась. Знаю, знаю. Это не для тебя. Просто мне больно видеть, как ты страдаешь. Марк просто тупой идиот, можешь записать это утверждение и цитировать при случае.
Я принялась за салат и, проследив за взглядом Руби, посмотрела на ребят, играющих в футбол. Мое внимание привлек высокий, широкоплечий парень с широкой, очаровательной улыбкой. Даже на расстоянии его улыбка подействовала на меня успокаивающе, прямо как лепешка Эдмона. Глядя на такую улыбку, понимаешь, что в этом мире все хорошо.
Моя хитроумная подруга мгновенно заметила, куда именно я смотрю.
Тебе, конечно, неинтересно, но на всякий случай уточню: это Коннор Дрейк. Красавчик-третьекурсник. Бейсболист, игрок и чемпион по пиво-понгу.
Вроде бы я его раньше не видела.
О, конечно, не видела, фыркнула Руби, округляя глаза. Я упоминала его имя всего-то раз десять, с тех пор как мы начали тут учиться. С другой стороны, трудно замечать других парней, когда лижешься с Марком.
И когда занимаешься и учишься в поте лица, уязвленно добавила я.
Верно. Подруга перевела взгляд с Коннора на меня. Тебе он нравится?
Я пожала плечами:
Мне нравится его улыбка. И глаза. Он выглядит дружелюбным. Общительным. Счастливым.
Другими словами, он просто красавчик.
Я игриво ткнула подругу локтем в бок.
Что? Мне уже и посмотреть нельзя?
Тут Коннор громко рассмеялся над словами одного из своих приятелей, ловко поймал брошенный мяч, и это вышло у него на удивление непринужденно. В его смехе звучала та же чистая радость, которая светилась в его улыбке.