Это была последняя встреча с живым Ким Чинсу.
Сообщение о его смерти я услышал зимой того года. Я не знаю, как он жил эти три месяца. Однажды он позвонил мне в контору, но я не смог ответить, был занят, а когда освободился и перезвонил, он не взял трубку.
В ту осень необычно часто шли дожди, и стоило им прекратиться, всегда резко падала температура. Когда на рассвете, закончив работу, я возвращался домой и поворачивал за угол в переулок, шаги замедлялись сами по себе. И сейчас, когда его уже нет на этом свете, происходит то же самое. Поворачивая за угол того дома, особенно в дождь, я вспоминаю Ким Чинсу в черной куртке с капюшоном, стоящего в темноте, как привидение.
Его похороны прошли скромно. У его близких родственников были такие же, как у него, большие глаза и длинные ресницы. В них мелькал тот же блеск, что и в его опустошенных глазах, не позволяющий узнать, что скрывается внутри. Его старшая сестра, судя по ее лицу очень красивая в молодости, без всякого выражения взяла мою руку и отпустила. Мне сказали, что не хватает людей, готовых нести гроб, поэтому я вызвался помочь, дошел вместе со всеми до крематория, посмотрел, как гроб входит в печь, а затем сразу ушел. Помню, что до центра не было никакого транспорта, поэтому мне пришлось около получаса идти пешком до перекрестка, где ходили автобусы.
Что касается предсмертной записки, то я ее не видел. Вместе с ней действительно находилась эта фотография?
Что касается предсмертной записки, то я ее не видел. Вместе с ней действительно находилась эта фотография?
О ней он ни разу не заговаривал со мной.
Даже если сказать, что мы были близки, то неизвестно, насколько близки. Мы поддерживали друг друга, но в то же время нам всегда хотелось размахнуться и ударить другого по лицу. Хотелось стереть из памяти. Хотелось навсегда избавиться.
Я должен объяснить, что это за фотография?
С чего начать, как я должен объяснить?
На ней запечатлены мертвые люди, их расстреляли, пол весь в крови. Наверное, это снял кто-то из иностранных журналистов, сумевших проникнуть во двор здания Управления провинции. Корейских репортеров туда бы не пустили.
Да, очевидно, что Ким Чинсу вырезал снимок из фотоальбома. Ведь тогда распространяли много разного рода фотоальбомов, вы должны помнить.
Вы считаете, я сейчас должен найти причину, заставившую его хранить эту фотографию до самого конца, и ответить, почему она находилась рядом с предсмертной запиской?
Я должен рассказать вам, профессор, об этих убитых детях, что лежат, как будто перед смертью их выстроили в ряд?
По какому праву вы требуете это от меня?
На востоке уже поднялось солнце, когда по приказу военных нас, лежавших лицом вниз в коридоре второго этажа, вывели во двор Управления провинции. Когда к нам подошел офицер, мы, выстроившись в шеренгу, стояли на коленях со связанными за спиной руками. Он был в возбужденном состоянии. Ногой в армейском ботинке он давил на спину каждого из нас так, чтобы мы утыкались головой в землю, и сыпал бранными словами.
Твою мать! Да я побывал на Вьетнамской войне, чтоб вы знали, сучье отродье! Этих вьетконговцев, что я прикончил собственными руками, наберется больше тридцати штук, чтоб вы знали, грязные красноперые щенки!
Ким Чинсу находился рядом со мной. Когда нога офицера уперлась ему в спину, он лбом наткнулся на острый гравий, потекла струйка крови.
И в этот момент пятеро мальчиков с поднятыми руками стали спускаться со второго этажа. Это были четыре старшеклассника и тот мальчик из средней школы, споривший у дивана с Ким Чинсу. Я приказал им спрятаться в шкафах в малом зале заседаний, когда солдаты правительственных войск начали беспорядочно стрелять из пулеметов и разрывы снарядов ярко, как днем, освещали все вокруг. Выстрелы прекратились, и эти мальчишки, бросив оружие, пошли вниз сдаваться, как велели старшие товарищи.
Ты только посмотри на них, на это сучье отродье! громко воскликнул все еще возбужденный офицер, топча спину Ким Чинсу. Твою мать, красноперые сволочи! Надумали сдаться! Не хотите подыхать?
По-прежнему держа ногу на спине Ким Чинсу, он направил свою автоматическую винтовку на детей и, ни секунды не колеблясь, открыл огонь. Я невольно поднял голову и посмотрел на его лицо.
Твою мать! Ну прям как в кино! сказал он, повернувшись к своим подчиненным, демонстрируя ровный ряд зубов.
Теперь вам понятно, профессор? Понятно, почему на фотографии эти дети лежат ровно в ряд? Это не потому, что их так положили. Они шли так. Шли, подняв руки, соблюдая строй, как мы велели.
Какие-то воспоминания остаются в памяти незаживающей раной. Время проходит, но эти воспоминания не тускнеют, а наоборот только они и остаются, а все остальные постепенно стираются. Мир тускнеет, как сгорают один за другим цветные электрические лампочки. Я знаю, что я не безопасный для общества человек.
А теперь я хочу спросить вас, профессор.
Скажите, является ли человек по сути своей жестоким существом? Это правда, что мы опираемся на общий опыт человечества, который весь пронизан жестокостью? Если жить в заблуждении, думая, что тебя считают достойным человеком, можем ли мы когда-нибудь превратиться в ничего не значащее существо, в червяка, в животное, в кусок гнилого мяса? Потерять жизнь, подвергаться оскорблениям, испытывать унижения разве в этом заключено главное предназначение человека, доказанное ходом истории?
Однажды мне довелось случайно встретиться с военным, который служил в десантных войсках и был направлен в Пусан, когда там случилось восстание. Услышав историю моей жизни, он откровенно поведал мне свою. Так вот, от него я узнал, что в то время был приказ свыше как можно более жестко подавлять протестные выступления граждан. Тем солдатам, кто действовал особенно жестоко, командование выплатило несколько сотен тысяч вон в качестве премии. Об этом ему рассказал один из сослуживцев. «В чем проблема? Дают деньги и велят бить, так почему не бить?»
Слышал я и об одном корейском взводе, направленном на войну во Вьетнам. Они загнали в сельский клуб женщин, детей, стариков и всех сожгли заживо. После таких действий на войне кто-то из них получил награды, а кто-то, помня о своих «подвигах», пришел убивать нас. Словно в их генах запечатлелся один и тот же код, они с одинаковой жестокостью орудовали на острове Чечжудо, в Квандоне, в Нанджине, в Боснии, во всем Новом Свете.
Я не забыл, что все люди, с кем я встречаюсь каждый день человеческие существа. И вы, профессор, слушающий меня сейчас, тоже человек. И я тоже человек.
Каждый день я внимательно смотрю на шрамы на своей руке. Присматриваюсь к тому месту, где когда-то проглядывала кость, где рана каждый день выделяла липкий гной, становилась глубже и продолжала гнить. Каждый раз, случайно наткнувшись взглядом на обычную черную ручку Monami, я жду, затаив дыхание. Жду, когда время смоет меня, как грязь. Жду, когда память о грязной смерти, давящая на меня и днем и ночью, полностью отпустит меня, встретившего настоящую смерть.
Я сейчас борюсь. Каждый день борюсь с самим собой. Борюсь со своим стыдом; он еще сохранился, он до сих пор еще существует. Борюсь с данностью, что я человек. Борюсь с мыслью о том, что только смерть является единственным способом, отрывающим тебя от этой данности и дающим тебе свободу. Профессор, и какой же ответ вы можете мне дать, если вы такое же человеческое существо, что и я?
Глава 5
Зрачок ночи
Она сказала, что луна это зрачок ночи.
Ты услышала об этом в шестнадцать лет. Весенним воскресным вечером. Сонхи, собравшая девушек в своей комнатке-пристройке на плоской крыше дома, закрыла собрание ячейки Союза рабочих, и они все вышли на воздух. Девушки постелили газеты и, усевшись кружком, стали есть персики, срезая с них шершавую кожуру. Девятнадцатилетняя Сонхи, организатор группы, любила читать стихи. Посмотрев на луну, она сказала: «И в самом деле похоже, да? Поэт написал, что луна это зрачок ночи». Ты была младшей в группе, и почему-то слова поэта испугали тебя. Этот холодный и белый, как кусок льда, зрачок висел посреди темного неба и молча взирал на вас свысока. «Как-то страшно мне стало от такой луны, онни», призналась ты Сонхи, которую называла «онни» как старшую сестру. Все дружно рассмеялись. «Надо же! Впервые вижу такую трусиху, как ты! сказал кто-то и вложил тебе в рот кусок персика Ну как можно бояться луны?»
19:00Ты достаешь сигареты, закуриваешь, после первой затяжки медленно поворачиваешь затвердевшую шею и расслабляешься.
Здесь, на втором этаже, в офисе площадью более шестидесяти метров, ты сейчас одна. Окна все закрыты. Ты сидишь перед компьютером, терпя жару и влажную духоту августовского вечера. Только что уничтожив два письма-спама, ты не торопишься открывать папку с новыми письмами.
Твои волосы коротко острижены. На тебе джинсы и синие кроссовки, а рукава рубашки длинны настолько, что позволяют закрыть локти. Сверху на спине, где рубашка промокла от пота, светло-серая ткань кажется чернильного цвета. В общем, фигура у тебя субтильная, ключицы худые, шея тонкая, и, несмотря на универсальную одежду, ты производишь впечатление хрупкой женщины.
Капля пота, увлажнившая волосы за ухом, скатывается по худому подбородку и падает на воротник рубашки. Пальцами, сжатыми в кулак, ты вытираешь пот, выступивший в ложбинке над верхней губой, и открываешь письмо. Ты дважды медленно перечитываешь его содержание. Двигая мышкой, закрываешь окно интернета и выключаешь компьютер. До тех пор, пока голубой монитор не становится темным, ты снова и снова вдыхаешь и выдыхаешь сигаретный дым.
Положив выкуренную наполовину сигарету в пепельницу, ты встаешь. Просовываешь в карман джинсов липкий от пота кулак. Вдыхая горячий воздух, направляешься к плотно закрытым окнам. Замедляешь шаги, идешь все медленнее, расстояние до окон как будто увеличивается. Ты сделала лишь несколько движений, но все тело становится мокрым. Капельки пота блестят и на голове, между короткими волосами.
Ты останавливаешься перед окном. Прислоняешься лбом к стеклу, в глубине которого смутно отражается только твое лицо. Ощущение прохлады и влажности. Под окном темный безлюдный переулок, молочно-белые фонари. Ты отрываешь лоб от стекла. Бросаешь взгляд на часы, висящие на противоположной стене, и, словно сомневаясь в их точности, смотришь на свое запястье.
Ты останавливаешься перед окном. Прислоняешься лбом к стеклу, в глубине которого смутно отражается только твое лицо. Ощущение прохлады и влажности. Под окном темный безлюдный переулок, молочно-белые фонари. Ты отрываешь лоб от стекла. Бросаешь взгляд на часы, висящие на противоположной стене, и, словно сомневаясь в их точности, смотришь на свое запястье.