Второй грузовик, кузов которого был полностью заставлен гробами, остановился у здания спортивной школы. Твои глаза, еще больше прищуренные из-за яркого солнца, замечают Чинсу, сидевшего рядом с водителем. Он выпрыгивает из грузовика, быстрыми шагами подходит к тебе и говорит:
В шесть часов здесь закроют двери. Ты в это время иди домой.
Запинаясь, ты спрашиваешь:
А кто будет сторожить тех, кто останется внутри?
Сегодня ночью в город войдут военные. Всех родственников погибших тоже отправим домой. После шести здесь никого не должно быть.
Военные придут туда, где нет никого, кроме мертвых?
Говорят, они считают бунтовщиками даже раненых, лежащих в больницах, и всех собираются убить. Ты думаешь, они будут разбираться, кто здесь труп, а кто присматривает за покойниками? Прикончат и все.
Как будто рассердившись, он твердой походкой проходит мимо тебя и направляется в зал. Должно быть, собирается сказать то же самое родственникам убитых. Как большую ценность, ты прижимаешь к груди учетную книгу в грубом черном переплете и смотришь вслед Чинсу. Смотришь на его мокрые волосы, футболку, джинсы, смотришь на профили членов семей погибших, на то, как они мотают головой или кивают в ответ на его слова.
Раздается высокий дрожащий голос женщины:
Я и шагу отсюда не сделаю. Здесь и умру вместе со своим сыном!
Вдруг твой взгляд оказывается на лежащих в зале неопознанных людях, укрытых с головой плотной тканью. Не можешь отвести глаз от тела в углу. Когда ты впервые увидел его в коридоре отдела по работе с обращениями граждан, то сразу подумал о Чонми. Тело, уже тогда начавшее разлагаться, трудно было опознать из-за глубокой раны, проходящей через лицо и изувечившей все черты. Но какие-то сходства просматривались. Кажется, ты однажды видел Чонми в такой же плиссированной юбке.
Но разве девушки в таких юбках в горошек встречаются редко? Да и нет никакой уверенности в том, что в воскресенье ты видел Чонми, выходящей из дома именно в этой одежде. Разве волосы у нее настолько короткие? Вообще-то, такую стрижку носят только ученицы средней школы. И зачем бережливой Чонми, экономящей каждую монетку, красить ногти на ногах, когда еще и лето не наступило? Хотя ее босых ног ты толком не видел. Чондэ должен знать, есть ли у сестры над коленкой родимое пятно размером с фасолинку. Только он может подтвердить, что лежащая здесь девушка не Чонми.
Но чтобы найти Чондэ, как раз сестра и требуется. Она бы наверняка обошла все больницы в центре города и нашла Чондэ, только что пришедшего в сознание после операции, в реабилитационной палате. Как и тогда, в феврале, когда Чондэ напрочь отказался поступать в старшую гуманитарную школу, заявив, что будет учиться в средней, в специальном классе с профессиональным уклоном. Он ушел из дома, и Чонми, сама не веря в успех, за сутки нашла его в читальном зале при магазине комиксов. Схватив Чондэ за ухо, она привела его домой. Посмотрев на Чондэ, поджавшего хвост перед такой маленькой и тихой сестрой, мать и брат долго хохотали. И даже твой спокойный и молчаливый отец притворно покашливал, стараясь сдержать смех. В тот день до самой полуночи в гостевой комнате шел разговор брата и сестры. Когда чей-то тихий голос становился немного громче, интонация другого звучала тихо и ласково, когда один снова повышал тон, другой успокаивал. Ты все это время лежал в своей комнате рядом с кухней и слушал жаркий спор двух близких людей, слова утешения, тихий смех. Когда их голоса постепенно слились в один и нельзя было различить, кто говорит, ты незаметно для себя провалился в сон.
Сейчас ты сидишь за столом при входе в спортивную школу.
Сидишь на левой стороне стола, раскрыв учетную книгу, и крупным почерком выписываешь на лист А4 имя убитого человека, регистрационный номер, телефон или адрес. Даже если сегодня ночью все ополченцы будут убиты, их родственники обязательно должны узнать об этом. Так сказал Чинсу, поэтому сейчас ты занят этим делом. Придется поторопиться, чтобы за шесть часов выписать все имена, проверить и прикрепить бумагу на каждый гроб.
Тонхо!
Услышав свое имя, ты поднимаешь голову.
Между грузовиками ты видишь мать, идущую к тебе. В этот раз одна, без брата. Серая блузка и брюки свободного покроя она всегда их надевает, когда отправляется в свою лавку, как рабочий костюм. От привычной ее внешность отличается только прической: всегда аккуратно причесанные завитые волосы сегодня намокли под дождем и спутались.
Ты невольно встаешь, обрадованный появлением матери, подбегаешь к лестнице, но вдруг останавливаешься. Мать быстрыми шагами поднимается по ступеням, хватает тебя за руки.
Пойдем домой.
Чтобы освободиться от нее, вцепившейся в твои руки такая страшная хватка бывает у тонущего, ты выворачиваешься, освобождая свое запястье. По одному разжимаешь мамины пальцы.
Говорят, ночью в город войдут военные. Сейчас же пойдем домой.
Наконец тебе удается разжать все ее пальцы. Ты тут же быстро убегаешь в зал. Путь матери, пытавшейся догнать тебя, преграждает процессия людей, решивших забрать гроб с телом родственника домой.
Мам, сказали, в шесть часов здесь закроют все двери.
Переступая с ноги на ногу и подпрыгивая, она топчется по другую сторону строя идущих людей и пытается встретиться с тобой глазами. Ты кричишь, целясь в ее сморщенный, как у плачущего ребенка, лоб:
Вот закроют двери, тогда и пойду!
Только после этих слов мамино лицо разглаживается.
Ты обязательно должен прийти, говорит она до того, как сядет солнце! Чтобы всей семьей вместе поужинать.
Прошло меньше часа, как ушла мать, и ты снова поднимаешься, издалека заметив старика в коричневом традиционном халате и черной шляпе европейского покроя. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, как ему жарко в этом одеянии. Совершенно седой, он идет, опираясь на трость и с трудом переставляя дрожащие ноги. Чтобы ветер не разбросал листы бумаги, ты кладешь на них учетную книгу, ручку и спускаешься по лестнице.
Вы кого-то ищете?
Сына и внучку, шамкает старик. У него уже выпали все зубы.
Вчера приехал из Хвасуна, добрые люди подвезли на культиваторе. Сказали, на нем в город въезжать нельзя, вот я и пошел в обход по горной тропинке, где нет постов военных. Еле-еле дошел.
Вы кого-то ищете?
Сына и внучку, шамкает старик. У него уже выпали все зубы.
Вчера приехал из Хвасуна, добрые люди подвезли на культиваторе. Сказали, на нем в город въезжать нельзя, вот я и пошел в обход по горной тропинке, где нет постов военных. Еле-еле дошел.
Старик глубоко вздыхает. На торчащих редких волосинках вокруг губ скопились серые капельки слюны. Ты не можешь понять, как этот дедушка, с трудом шагающий по ровной дороге, смог пройти по горной тропе.
Наш младший сын, он того, немой В детстве переболел лихорадкой, с тех пор и не говорит. Позавчера из Кванчжу вернулся один человек, сказал, что в центре города солдаты забили дубинками немого и что случилось это уже несколько дней назад. Вот и я отправился сюда.
Поддерживая старика под руку, ты ведешь его вверх по лестнице.
Да, а наша внучка, дочка старшего сына, учится в университете Чоннам и снимает комнату неподалеку от него. Так вот, вчера я пошел к ней, а мне говорят пропала без вести Уж несколько дней ее никто не видел, ни хозяйка дома, ни соседи.
Вы входите в зал, и ты надеваешь маску. Женщины в траурных одеждах собирают в узлы бутылки с водой, газеты, пакеты со льдом и фотографии покойных. В зале находятся и те, кто спорит с другими родственниками, перевозить гроб домой или оставить здесь.
Старик уже не нуждается в твоей поддержке. Он идет вперед, закрыв нос смятым носовым платком из марли. Рассматривая одно за другим лица покойников, выделяющиеся на фоне белой ткани, он мотает головой. Ритмичный стук его трости об пол приглушает прорезиненное покрытие.
А это кто? Почему закрыто его лицо?
Старик указывает на тело, с головой накрытое тканью. Ты стоишь в нерешительности, оттягивая этот момент. Это входит в твои обязанности, но ты всегда действуешь нерешительно. За белой тканью с пятнами засохшей крови и гноя тебя ожидает изуродованное женское тело. Когда ты откинешь покрывало, появится глубоко рассеченное штыком лицо, изрезанное плечо, разлагающийся холмик груди, виднеющийся сквозь рваную блузку. Ночами, когда ты в столовой на подземном этаже засыпаешь на приставленных друг к другу стульях, этот образ врывается в сознание, и глаза распахиваются сами собой. Штык вонзается уже в твое лицо, протыкает его, рвет грудь, и ты весь содрогаешься от этого кошмарного видения. Ты проходишь вперед, делаешь шаг в сторону тела, лежащего в углу. Все твое существо невольно устремляется прочь от него, словно тебя тянет назад какая-то сила, мощная, как огромный магнит. Борясь с этим чувством, ты втягиваешь голову в плечи и двигаешься вперед. Ты наклоняешься, чтобы откинуть покрывало, и тусклая струйка воска, расплавленного синевато-зеленоватым глазком свечи, стекает вниз.
Как долго дух витает рядом со своим телом?
Трепещут ли, как у птички, его крылья? Дрожит ли при этом огонек свечи?
Возникает мысль: «Хорошо бы зрение ухудшилось настолько, чтобы и вблизи видеть только смутные очертания». Но сейчас все видно четко. Прежде чем откинуть белую ткань, ты заставляешь себя держать глаза открытыми. Прикусывая губы с такой силой, что выступает кровь, ты снимаешь покрывало с тела. И даже после того, как ты снова медленно накрываешь его, ты держишь глаза открытыми. «Все равно бы убежал, думаешь ты, стиснув зубы. Даже если бы тогда упал не Чондэ, а вот эта девушка, ты бы убежал. Даже если бы упали старшие братья, даже если бы упал отец, даже если бы упала мать, ты все равно бы убежал».
Ты оглядываешься и смотришь прямо на старика, смотришь, как его седые волосы поднимаются дыбом. Терпеливо ждешь, когда он ответит на твой безмолвный вопрос: «Это ваша внучка?». Я не прощу. Ты смотришь прямо в дергающиеся глаза старика. В глаза человека, который увидел самое ужасное, что только можно увидеть на этом свете. Я ничего не прощу. И самого себя не прощу.
Глава 2
Черное дыхание
Наши тела уложены крест-накрест друг на друга.
Поперек моего живота лежит незнакомый мужчина, а поперек его живота незнакомый молодой человек старше меня. Его волосы касаются моего лица, а мои босые ноги упираются в ямки под его коленями. Я могу видеть все это, потому что парю очень близко от своего тела.