Встряхнув головой, будто сбрасывая наваждение, спросила деловито:
А таблетки, которые я прописала, ты пьешь, Варенька? То естьмама дает тебе? Надо обязательно пропить, три раза в день. Гормональный уровень в норму придет, и тебе сразу лучше станет.
Молчит. Никакой реакции. Лишь нервно дрогнули губы да выкатились из уголков закрытых глаз две слезинки, пропали за ушами. Какие у нее ушки красивые маленькие розовые раковины
Жалость вдруг захлестнула, накрыла с головой. Так накрыла, что болью пересеклось дыхание, и она с трудом сдержала рвущийся изнутри порыв упасть перед кроватью на колени, обнять, заголосить, затрястись по-бабьи в виноватом рыдании. Девочка, бедная девочка Понимаю твою безысходность, твои мысли, твои муки, твои страшные желания и решения И впрямь, что тебе это кресло кататься туда-сюда по убогой улице Чапаева, ловя на себе любопытные взгляды из чужих окошек? Зачем
Никуда она не упала, конечно же. Не заголосила, не затряслась по-бабьи. Встала, вышла на ватных ногах, смахивая на ходу выбежавшую слезу.
Во дворе, под навесом, притулилось к дверям сарайчика неказистое инвалидное кресло. Показалось, идет от него странная живая энергия недоумения извините меня, мол, хозяева, за отвергнутое здесь присутствие. Но как знать, может, и пригожусь еще
Татьяны Михайловны во дворе не оказалось, где-то по хозяйству суетилась. Побрела вон, прикрыв за собой калитку.
Шла потом по улице, как пьяная. А в голове лишь одно слово суетилось выбор. Выплывало из непролитых слез, дрожало перед глазами. Да, у каждого должен быть выбор. Всякими могут быть жизненные обстоятельства, но выбор всегда должен быть. Право выбора. Возможность выбора
Шедшая навстречу женщина пристально глянула ей в лицо, кольнула из глаз любопытством. Наверное, слишком уж много смятения у нее на лице было. Да и фразы, что в голове крутились так маниакально настойчиво, она, похоже, вслух проговаривала Нет, надо что-то делать с собой. И с ситуацией. Так нельзя больше, нельзя
Сегодня понедельник. До субботы остается вторник, среда, четверг, пятница. Четыре долгих мучительных дня. Надо назначить себе день для решения. Завтра? Нет, назавтра еще сил не достанет. Значит, в среду
Десять блистеров с феназепамом, уютно устроившись под желтой аптекарской резинкой, легким комком провалились на дно сумки, и она поспешно защелкнула замок, стараясь отвлечься мыслями на что-нибудь постороннее. Хорошо бы вообще голову отключить, не думать, не трястись внутренней мелкой дрожью.
На улице было сыро, ветрено. Сразу пробрало до костей, и непонятно уже было, отчего она больше трясется, от страха или от холода. Теперь, главное, до улицы Чапаева добрести, не свалиться от ужаса в придорожные лопухи.
А рябина у палисадника совсем почти облетела, сверху голые ветки торчат. Эти голые ветки и видит Варя в окно изо дня в день. И слышит их тоскливое скрежетание по стеклу. Странно, даже телевизора в доме нет Могла бы и купить Татьяна Михайловна телевизор-то, раз деньги у Александра взяла. И деньги, между прочим, не малые, если соотносить с уровнем Одинцовских копеечных зарплат. Хотя чего это она вдруг про деньги
Открыла калитку, ступила во двор. Над трубой баньки дымок вьется наверное, Татьяна Михайловна очередную постирушку затеяла. Поднялась на крыльцо, с силой дернула на себя дверь. Значит, Варя одна в доме.
Села молча на стул у кровати, даже поздороваться духу не достало. Встретились глазами, долго смотрели друг на друга. Разговаривали. «Ну же, давай!» слишком уж явно читалось в Вариных глазах. «Не могу, не могу» молила ответным взглядом.
Потом наклонилась, поставила сумку на колени, нырнула туда дрожащей рукой, извлекла плотную блестящую стопочку, перевязанную резинкой. Молча положила на прикроватный столик, опустила глаза.
Спасибо вам
Тихий Варин шелест прозвучал набатом в ушах, и воздух застрял в груди вязким комком. Вдохнула с хрипом, закашлялась, бросилась вон, тяжело топоча ботинками по крыльцу. Выскочила за калитку, пошла быстро, хватая ртом встречный ветер.
Не было воздуха. Ветра было много, а воздуха не было. Сломалось что-то внутри, билось, умирало в конвульсиях. Остановилась, как вкопанная, пытаясь унять предсмертную панику И вдруг очертя голову бросилась назад, уже не владея собой, не понимая, что делает, ведомая из последних сил тем самым, бессознательным, что так бесславно и навсегда умирало в ней в эту секунду.
Ей часто во сне снился такой бег. И сил вроде прикладываешь много, и стараешься, а все никак до цели не добежишь. И время растягивается в мучительные доли секунды скорее, скорее, иначе опоздаешь Ну вот же она, рябина Еще два прыжка, и калитка
Загремел под ногами тазик с выкрученными жгутами белья и когда только Татьяна Михайловна его успела во двор вынести? Крыльцо. Сенцы. Комната. Стопочка с феназепамом! На прикроватной тумбочке! Нетронутая! В желтой резинке!
И воздух. Наконец-то. Наконец-то можно дать глоток жизни тому, внутри умирающему.
Уцепила пальцами блестящую стопочку, с силой сжала в руке. Не взглянув на Варю, бросилась вон, чуть не сшибив с крыльца Татьяну Михайловну.
Анн Иванна, куда ж вы ветром прошелестел в ушах ее удивленный голос.
Не обернулась, выскочила за калитку. Потом долго шла по улице, не разбирая дороги, сворачивала в глухие переулки, ступала ботинками в непролазную грязь. Иногда принималась бежать, уставала, снова переходила на шаг. Перекинутая через плечо за ремень сумка неприятно колотила по бедру, и очень хотелось остановиться, сесть куда-нибудь, перевести дух. Только как его переведешь, если гонит тебя неведомая сила, если образовалась вдруг в голове нестерпимая ясность, из которой выплывает, как атомный гриб, такой же нестерпимый вопрос неужели и вправду она это могла сделать? То естьубить? Вот так, в одночасье, оставить смерть на прикроватной тумбочке? На, бедная девочка, делай выбор с моего молчаливого позволения А главное, еще и день вполне сознательно для убийства выбрала среду
И воздух. Наконец-то. Наконец-то можно дать глоток жизни тому, внутри умирающему.
Уцепила пальцами блестящую стопочку, с силой сжала в руке. Не взглянув на Варю, бросилась вон, чуть не сшибив с крыльца Татьяну Михайловну.
Анн Иванна, куда ж вы ветром прошелестел в ушах ее удивленный голос.
Не обернулась, выскочила за калитку. Потом долго шла по улице, не разбирая дороги, сворачивала в глухие переулки, ступала ботинками в непролазную грязь. Иногда принималась бежать, уставала, снова переходила на шаг. Перекинутая через плечо за ремень сумка неприятно колотила по бедру, и очень хотелось остановиться, сесть куда-нибудь, перевести дух. Только как его переведешь, если гонит тебя неведомая сила, если образовалась вдруг в голове нестерпимая ясность, из которой выплывает, как атомный гриб, такой же нестерпимый вопрос неужели и вправду она это могла сделать? То естьубить? Вот так, в одночасье, оставить смерть на прикроватной тумбочке? На, бедная девочка, делай выбор с моего молчаливого позволения А главное, еще и день вполне сознательно для убийства выбрала среду
С неба давно сыпался дождь, она не замечала. Куртка набухла сыростью, мокрый воротник неприятно елозил по шее. Остановилась, тяжело дыша. Надо бы верхнюю пуговку расстегнуть И не смогла. Самое простое вроде бы телодвижение, а будто мешает что-то. Ах, ты
Из ладони, в которой были зажаты несчастные блистеры, капала кровь. Странно, но отчего-то их всего два осталось. Наверное, так сильно сжимала, что слетела резинка, и выскочили каким-то образом из руки, а эти два остались. Разрез на коже был не глубоким, но, видимо, давним крови успело натечь порядочно. Вся ладонь в крови. Ладонь убийцы.
Содрогнулась, откинула блистеры в лопухи, тихо завыла в отчаянии. Звук получился жалкий, прерывистый, как щенячий скулеж. Села на корточки, вытерла кровь о мокрую траву. Где-то платок носовой должен быть А может, и нет у нее носового платка. Какая теперь, впрочем, разница
Надо таки подняться, альше идти. Сил нет. Страшно. Еще чуть-чуть, и упадет коленями в лопухи. А чего в лопухи-то? просвистела в голове злобно насмешливая мысль, давай уж, коли так, на центральную улицу выходи, прилюдно бухайся на колени со своим раскаянием. Аккурат где-нибудь между Танькиным салоном и супермаркетом получится. Самое оживленное место для таких Раскольниковых местного Одинцовского пошиба.
Собственная злобная мысль и отрезвила, и привела в чувство. Встала, огляделась куда это она забрела? Так, понятно. Вполне знакомый закоулок. Можно сказать, с детства родной. Еще сто метров прошагать, и в огородные зады отчего дома уткнешься. А там дырка в заборе есть
Ой, доченька Ты это откуда? встретил ее во дворе отец, всплеснул руками. Да что это с тобой, милая
Ничего, пап. Заблудилась маленько.
Как это заблудилась? А с рукой что?
Порезалась.
А ну, быстро в дом Господи, да на кого ты похожа, Анютка! Мокрая вся, как цуцик Раздевайся, раздевайся скорее! Сейчас руку перебинтуем, согреешься, чаю выпьешьРасскажешь, что с тобой приключилось..
Рассказать? Что рассказать? Разве об этом Нет. Не сможет она. Одному только человеку и сможет рассказать. В субботу. Тому самому человеку, который трус, чистоплюй и «рожа гламурная», как выразился давеча добрейший Сергей Петрович. Скорей бы тебя увидеть, человек Еще среда, четверг, пятница
От легкого прикосновения к плечу отцовской руки вздрогнула, произнесла невнятно в склоненное к ней лицо:
Среда, четверг, пятница
Он отшатнулся испуганно, держа на весу чайник с кипятком, вяло, по-бабьи, махнул рукой:
Точно, умом тронулась Мать-то права была Да что с тобой, Анютка, доченька?
В субботу Александр Синельников в Одинцово не приехал. Не приехал днем, не приехал вечером.
За субботу она дважды, как сомнамбула, проделала путь от своего дома до улицы Чапаева. Один раз утром, второй раз после обеда. Встревоженный подозрениями Леха увязался было за ней, да не решился слишком уж категорически настаивать. А может, и увязался, тайком, исключительно из лучших заботливых побуждений. Она не оглядывалась. Не до того ей было. Чтоб домой не идти, зашла к Таньке Селивановой в парикмахерскую, плюхнулась в пустое кресло у зеркала.
Ты чего, Аньк? выстроилась перед ней удивленная Танька. Что-то случилось, да?