Идти пришлось довольно долго. Но вот мы, наконец, у цели. Мы остановились за угловым домом поперечной улицы и осторожно стали наблюдать за нашими «пьяницами». Разыграли они свою роль хорошо: сначала послышался громкий спор, перешедший вскоре в площадную брань, а затем, поравнявшись с Сашкиным домом, они вступили друг с другом в драку. Подошедший к ним дворник получил тотчас же пару оплеух; той же участи подвергся и подбежавший городовой. На свистки последнего появились с соседних постов ещё двое дежурных городовых, и вскоре «буяны», порядочно пострадав в общей свалке, были скручены. Вся эта компания с криками, руганью и угрозами направилась в участок. Едва они скрылись, как я с агентами быстро приблизился к дому и через калитку, оставленную дворником открытой, проник на двор, куда выходила дверь Сашкиного логовища. Дверь оказалась запертой на ключ, кроме того, ещё висящий на кольцах замок охранял этот воровской притон. Быстро было вывинчено кольцо, отмычка справилась с замком, и я с двумя агентами у Сашки. Третий агент, как было условлено, скоро запер дверь на ключ, ввинтил кольцо, привёл всё в первоначальный вид и быстро удалился.
Мы очутились в полной темноте. Пахло какой-то кислятиной. В душу невольно пробиралась жуть. Вдруг невдалеке от нас что-то зловеще зашипело, но не успели мы схватиться за браунинги, как раздался хриплый бой стенных кухонных часов, и в виде приветствия нам закуковала кукушка. Мы едва не расхохотались.
Так как по времени ни городовой, ни дворник не могли ещё вернуться из участка, то я рискнул зажечь электрический фонарик, чтобы сколько-нибудь ориентироваться. Оказалось, мы были в кухне. Соседняя и единственная комната квартиры была скромно обставлена. Слева стоял комод, у окна стол, пара стульев, а справа часть комнаты была отгорожена ситцевым пологом, за которым находилась широкая двуспальная кровать. Мы расселись на этой кровати, задёрнули полог, потушили фонарь и молча принялись ждать.
Не скрою, на душе было тревожно. При всяких подобных засадах никогда не знаешь, чем дело кончится. Конечно, на нашей стороне был и численный перевес, и инициатива; но в Сашкином активе могли оказаться выработанная привычка быть всегда начеку, более знакомая ему «топография» местности, наконец, мог иметь место и порыв отчаяния. Я крепко сжимал рукоятку моего браунинга и напряжённо прислушивался. Всё было тихо, лишь мерное тиканье часов на кухне да изредка шелест за отставшими от стены обоями нарушали царящее безмолвие.
Прошло часа полтора. Вдруг кто-то постучал в окно, ещё и ещё. Мы, разумеется, молчали. За окном послышался недовольный голос: «Ишь, черти, где их только носит?!» И снова всё стихло. Надо думать, что это городовой или дворник справлялись о Сашке. Но вот часа через три среди глубокой ночи хлопнула калитка, послышались по двору шаги, и, наконец, во входной двери повернулся ключ. Мы, затаив дыхание, напряжённо ждали. В кухню вошло двое людей: очевидно, Сашка с Фенькой-цыганкой. Сашка, пройдя к нам в комнату, грузно опустил какую-то ношу на пол и сказал: «Где у тебя тут спички?»
Фенька пошарила на комоде, чиркнула спичкой и зажгла керосиновую лампу.
Ну и устал же я! сказал Сашка. Этакий тяжёлый узел, да чуть ли ни через весь город пёр!
А ты, Сашенька, отдохни тепереча, поработали и будет!
Сашка ухмыльнулся:
Да, сработано чисто, что и говорить! Пускай-ка теперь поищут, опять в дураках будут!
Помолчав, он сказал:
А хорошо бы пожрать, я что-то проголодался.
Так что же? Я ужо! У меня в печке щи и мясо поставлены, я живо разогрею.
А водка есть?
Да, штоф под кроватью.
С этими словами Фенька двинулась к нам, но, толкнув своих людей, я быстро сорвал ситцевый полог, нас скрывавший, и мы втроём предстали перед обалдевшими от ужаса ворами. Фенька не растерялась и мигом кинулась к двери, но была немедленно схвачена агентами. Что же касается Сашки, то с ним произошло нечто невероятное: этот высокий здоровенный мужчина точно нежное женское создание плюхнулся от испуга в обморок, и был нами немедленно скован по рукам и ногам. Это неожиданное обморочное состояние поразило, должно быть, и самого Сашку. Позднее, сидя в тюрьме, он передал мне как-то записку, благодаря за присланный ему от меня чай и сахар, и приложил к ней довольно искусно вылепленную им распростёртую мужскую фигуру из чёрного хлеба с иронической надписью: «Сашка в обмороке».
Я немедленно послал агента за усиленным нарядом полиции, приказав ему на обратном пути арестовать и городового, и дворника. С явившимися людьми я принялся за обыск, и вскоре же под полом в подвале мы обнаружили целые склады всякого добра. Чего-чего тут только не было! И продовольствие, и галантерея, и десятки пар сапог, и кипы дорогих мехов, словом, Сашкина добыча за последние 2 месяца. Таким образом, одним ударом был не только ликвидирован вор, отравлявший так долго покой рижских обывателей, но и почти всё имущество жертв его многочисленных краж было возвращено по принадлежности.
На этот раз рижские газеты с удовлетворением отметили нашу работу, сказав несколько приятных слов и по моему адресу.
Дерби
Я, как и всякий человек, обладаю многими недостатками, но моей природе свойственны и кое-какие добродетели: во-первых, я не играю, а во-вторых, я органически ненавижу коньяк. Игроком я не был отродясь, что же касается ненависти к коньяку, то эту добродетель я приобрёл значительно позднее, в зрелые годы. Случилось это так: как-то в Риге были назначены бега с наездниками, лошадьми, тотализаторами, словом, всё как следует. На ипподроме, как водится, толпа, а где толпа, там карманные воры не дремлют. Зная это, я в день бегов откомандировал усиленный наряд на ипподром, приказав моим людям смотреть в оба. К самому началу бегов прибыл и я для контроля моих агентов.
На этот раз рижские газеты с удовлетворением отметили нашу работу, сказав несколько приятных слов и по моему адресу.
Дерби
Я, как и всякий человек, обладаю многими недостатками, но моей природе свойственны и кое-какие добродетели: во-первых, я не играю, а во-вторых, я органически ненавижу коньяк. Игроком я не был отродясь, что же касается ненависти к коньяку, то эту добродетель я приобрёл значительно позднее, в зрелые годы. Случилось это так: как-то в Риге были назначены бега с наездниками, лошадьми, тотализаторами, словом, всё как следует. На ипподроме, как водится, толпа, а где толпа, там карманные воры не дремлют. Зная это, я в день бегов откомандировал усиленный наряд на ипподром, приказав моим людям смотреть в оба. К самому началу бегов прибыл и я для контроля моих агентов.
На какую лошадь ставите? такими криками встретили меня мои знакомые.
Я? Ни на какую.
Да почему же?
Очень просто: я не игрок, да и в лошадях ничего не понимаю.
Вот пустяки, чего тут знать? Ставьте на Рогнеду верные деньги. Много не получите, так как все на неё играют. А если хотите слегка рискнуть, то ставьте на Бальтазара у него тоже много шансов прийти и выдачи на него больше.
Нет, Бог с ними: и с Рогнедой, и с Бальтазаром. Не желаю.
Да бросьте же упрямиться, приставали они.
Наконец, чтобы отвязаться, я согласился.
Итак, вы на Рогнеду?
Нет, у меня своя система.
И, закрыв глаза и покрутив в воздухе пальцем, я ткнул наудачу в программу. Мой ноготь впился в восьмой номер. Под ним значилась Брунгильда.
Вот и отлично, я на эту немку и поставлю.
Моё заявление было встречено бурным хохотом:
Брунгильда? Да это тяжёлая кобыла! Не то что первой, но и предпоследней не придёт.
Я почувствовал себя глупо, но почему-то многозначительно сказал:
Посмотрим.
Взяв на Брунгильду один билет и уплатив за него 10 рублей, я пошёл в ложу. Взглянув на лошадей, я сразу сник: моя Брунгильда была удручающе безобразна, вершков на восемь, с длинной шеей. Спереди жирафа, сзади битюг, а в ансамбле не то слон, не то дредноут. Её несуразность особенно ярко подчёркивалась на фоне грациозных тонконогих пляшущих лошадок. Я вздохнул, но делать было нечего.
С утра пасмурное небо к началу бега заволоклось тучами, и хлынул ливень, быстро превративший дорожку в кашу. Лошадей долго не пускали, выстраивали, выравнивали. Наконец, был дан сигнал, и лошади были пущены. Здесь в мою судьбу поистине вмешалось небо. Все эти поджарые хрупкие кровки и полукровки, обычно показывавшие большую резвость, сразу утеряли свои достоинства: комья грязи, густо облеплявшие колёса беговых дрожек, скользкий и липкий от дождя грунт всё это полупарализовало нервных породистых лошадей, но ничуть не отразилось на моей Брунгильде. Уверенно выбрасывая свои толстые ножищи, она пёрла как танк, с лёгкостью влача за собой и дрожки, и наездника. Быстро обогнала она всех конкурентов и, оставив их далеко за собой, прибыла к старту, потрясая землю. На неё оказалось поставленными всего два билета хозяина и мой. Мне выдали 750 рублей. Друзья и приятели, устроив мне овацию, наперерыв называли меня счастливчиком. Тут мне пришла мысль подшутить над этими горе-знатоками:
Эх вы, сказал я им, как погляжу на вас, вы сущие дети, а ещё мните себя лошадниками. Вот вы называете меня счастливчиком, а не догадываетесь, что перед вами истинный и тонкий знаток лошадей. Моя победа не пустой случай, а плод долгой работы, изучения и обдумывания. Я играл почти наверняка, но как истинный игрок вам слова не сказал. Разве могла моя Брунгильда не прийти первой? Взгляните хорошенько на её конкурентов (тут я постарался припомнить все мне известные приблизительно лошадиные термины). У Рогнеды слабо развит правый сек, Бальтазар страдает иногда лёгким запалом, у Красавчика из-под третьего ребра выпирает печень, у Леди (тут я на минуту запнулся) ящур на правой ноге. Им ли побить Брунгильду?
Меня внимательно слушали. Окрылённый успехом, я продолжал:
Поверьте, часто у лошадей, как и у людей, наружность обманчива. Брунгильда некрасива, спорить не буду, но аттестат её отменный. Её прабабка Мисс кембриджского завода и не раз брала призы в Лондоне, а прадед Сервантес чистейших арабских кровей. Таким образом, у Брунгильды пятнадцать-шестнадцать кровей. Она храбра, вынослива, в дождь не сбоит («сбоит» мне представлялось вроде как бы «знобит»). И, повторяю, я знал, что она выйдет победительницей бега.