Спустя год после моего возвращения в Маунтин Сайлэнс, в день, в который изначально я планировала уехать отсюда в какой-нибудь далекий и сверкающий огнями мегаполис, спрятанный за горизонтом местных густых лесов, мы поженились. Еще через девять месяцев родился Эрик, а еще спустя два года у нас появилась Челси, за которой с разрывом в четыре года последовала Хоуп. Эрик получился едва ли не точной копией отца, Челси была дубликатом меня самой, а вот Хоуп переняла и мои черты, и черты Фредрика, образовав своей внешностью дивную смесь необычайно красивого ребенка. С характерами получилось так же: Эрик спокойный и рассудительный, Челси веселая и порой импульсивная, а Хоуп вечно стоит на границе этих двух ипостасей. Да, Хоуп мы всегда любили больше остальных своих детей, но ни Эрик, ни Челси не испытывали ревности по этому поводу они сами обожали свою младшую сестренку. Два года назад Челси даже смогла уговорить нас завести попугая жако, о котором Хоуп мечтала с пеленок. Мы с Фредриком не были в восторге от перспективы жить под одной крышей с крикливой птицей, но Орион оказался на редкость тихим попугаем. В итоге мы с Фредриком прикипели к нему даже больше, чем наши дети. Уже позже мы узнали, что попугаи жако в неволе могут доживать до шестидесяти лет. Как-то раз Челси пошутила о том, что этот попугай рискует пережить нас и перейти по наследству нашим внукам. В том, что эта птица может пережить меня и Фредрика, я была практически уверена, но я даже представить себе не могла, что она переживет хотя бы одного моего ребенка. Теперь Орион достанется либо детям Эрика, либо детям Хоуп. Внуков от Челси у нас никогда не будет.
О случившемся мы узнали в час ночи. Перед этим мы прожили замечательный день и не менее замечательный вечер. Всю вторую половину дня я помогала девочкам с образами к Хэллоуину, волосы Хоуп я даже покрыла блестящим лаком и щедро разрисовала её миленькое личико своей новой косметикой. Прежде в этот день я и Челси помогала с макияжем, но с прошлого года девочка желала работать над своим макияжем самостоятельно. Взросление моих детей меня всегда пугало, однако после того, как Эрик поступил в медицинский университет с целью стать хирургом и теперь обучался без особенных проблем, я вдруг с облегчением выдохнула. В следующем году Челси тоже уедет от меня, тоже поступит в медицинский, только, в отличие от брата, не на хирургический факультет, а на педиатрический (самый страшный в моём понимании), а еще через четыре года Хоуп вылетит из нашего гнезда, чтобы осуществить свою мечту стать психологом. Мы с Фредриком останемся одни, но точно не будем одиноки. Станем попивать глинтвейн осенними вечерами, зимними кутаться в пледы и наслаждаться треском дров в камине, весной будем высаживать цветочные клумбы у дома, а летом отдавать Ориона на присмотр старшему ребенку и уезжать на месяц куда-нибудь к океану, чтобы возвращаться в Маунтин Сайлэнс счастливыми и загоревшими, и проводить остаток лета в компании своих повзрослевших детей. До сих пор мы с Фредриком были необоснованно уверены в своей счастливой старости, ведь мы даже работу свою так сильно любили лишь потому, что могли ходить на нее и возвращаться с нее вместе. Теперь же я не знаю, что нас ждет впереди. Совсем не знаю
Фредрику позвонили в час ночи. Мы только что закончили видеозвонок с Эриком, вернувшемся со студенческой вечеринки пораньше ради экскурсии, запланированной на следующий день, Хоуп вернулась домой двумя часами ранее, так что мы дожидались Челси, которая задерживалась уже на полчаса. Мы договорились, что с вечеринки в особняке Оуэн-Гринов она вернется ровно в половину первого, но, по-видимому, она не торопилась с возвращением. Мы с Фредриком знали, что она влюблена в этого мальчика, Зака Оуэн-Грина, поэтому дали ей на гуляние плюс полчаса, хотя и боялись того, что эти полчаса каким-то образом повлияют на половую жизнь нашей семнадцатилетней дочери, грудь которой выросла до третьего размера уже в пятнадцать лет. Фредрик был не в восторге от Максвелла Оуэн-Грина, считая его самовлюбленным застранцем, но Челси неплохо ладила с его дочерью, Пэрис, которая пару раз бывала у нас дома. Неплохая девочка, только слишком много блеска на губах и блонда на залитых лаком волосах. Подозреваю, что Челси завела дружбу с девочкой, на два года младше себя, не из чисто дружеских соображений, а с корыстной целью подобраться к своему однокласснику, Заку, который, вроде как, не обращал на нее никакого внимания, будучи занятым своей баскетбольной командой и учебой. Мальчик хороший и примерный во всех смыслах, но почему он не обращал внимания на Челси, такую красивую и совсем неглупую девушку? В какой-то момент я выдвинула предположение о том, что парнишка, возможно, гомосексуал, на что Фредрик вслух рассмеялся, рассказав мне, как год назад застукал этого парня, вывихнувшего руку во время его очередного баскетбольного матча, активно флиртующим под кабинетом травмотолога с одной из молоденьких медсестер. Узнав об этом факте я начала переживать, что Челси, возможно, влюбилась в парня, падкого на юбки, но прошло еще пару месяцев, а младший Оуэн-Грин так и не обратил своего внимания на Челси. И тогда юбку своей дочери решила укоротить я. Мне тоже не нравился Максвелл Оуэн-Грин с его показным богатством. Наверное уже только поэтому я не могла позволить его сыну игнорировать такую красотку, как моя дочь. В общем, в честь Хэллоуина я позволила Челси укоротить длину её юбки на целых десять дюймов, поэтому почти на сто процентов была уверена в том, что на сей раз моя дочь вернется домой с победой, а она
Не вернулась вовсе
За что я всегда любила Фредрика, так это за то, что он видел во мне маленькую девочку. Не ту, капризам которой он готов бесконечно потакать, а ту, которую нужно защитить от серых волков в сером лесу. От всего серого. Фредрик никогда не признавал разделения на черное и белое. До этого дня. На опознание мы пришли вместе, но я так и не смогла переступить порог морга. Он сделал это один, за что я себя, наверное, никогда теперь не прощу. Он защитил меня. Он узнал о существовании черного без меня. Это ужасно Я должна была быть с ним. Должна была присутствовать в этот момент. Должна была сжимать его руку, когда он опознавал Нашу крошку Нашу Челси У нее были мои глаза, мои губы, мой нос Фредрик опознал их там, в той страшной холодной комнате, в которую я так и не решилась войти. А потом, выйдя оттуда, бледный, как мел, он уткнулся лбом в мой лоб и произнес: Мне так жаль Мне Так Больно. Мы рыдали во весь голос, не стесняясь собравшихся вокруг нас наших знакомых докторов, потом пили успокоительное, потом нас подвез до дома один наш коллега, потом мы провалились в сон. Мы сделали это вместе: просто зашли в свою комнату и провалились в сон. Даже не зашли в гостиную, где нас ожидали Эрик, Хоуп и попугай. Они и без слов всё поняли. Дети у нас хорошие
Не вернулась вовсе
За что я всегда любила Фредрика, так это за то, что он видел во мне маленькую девочку. Не ту, капризам которой он готов бесконечно потакать, а ту, которую нужно защитить от серых волков в сером лесу. От всего серого. Фредрик никогда не признавал разделения на черное и белое. До этого дня. На опознание мы пришли вместе, но я так и не смогла переступить порог морга. Он сделал это один, за что я себя, наверное, никогда теперь не прощу. Он защитил меня. Он узнал о существовании черного без меня. Это ужасно Я должна была быть с ним. Должна была присутствовать в этот момент. Должна была сжимать его руку, когда он опознавал Нашу крошку Нашу Челси У нее были мои глаза, мои губы, мой нос Фредрик опознал их там, в той страшной холодной комнате, в которую я так и не решилась войти. А потом, выйдя оттуда, бледный, как мел, он уткнулся лбом в мой лоб и произнес: Мне так жаль Мне Так Больно. Мы рыдали во весь голос, не стесняясь собравшихся вокруг нас наших знакомых докторов, потом пили успокоительное, потом нас подвез до дома один наш коллега, потом мы провалились в сон. Мы сделали это вместе: просто зашли в свою комнату и провалились в сон. Даже не зашли в гостиную, где нас ожидали Эрик, Хоуп и попугай. Они и без слов всё поняли. Дети у нас хорошие
Фредрик не отходил от меня ни на шаг. Мы оба оформили на работе отпуск и заперлись в комнате. Первые три дня мы спускались вниз лишь для того, чтобы поесть с детьми, и сделать вид, что мы крепимся, а значит и они тоже должны крепиться. Потом, после приема пищи, мы снова поднимались в свою спальню, открывали встроенный в стену шкаф, пол которого забили подушками и пледами, садились в него и рыдали, надеясь, что из недр этого шкафа дети не смогут расслышать наши безудержные вопли и безвольные всхлипывания. К концу третьего дня мы выплакали всё, кроме шептаний. Мы шептали друг другу всякий бред о том, что никогда не бросим друг друга, о том, что никто из нас не виноват, а еще воспоминания Много воспоминаний Много когда-то самых счастливых, а теперь самых болезненных воспоминаний Наших общих. Наших. Общих.
Нам уже ничто не поможет, но мы останемся вместе. И Челси останется с нами. Навсегда. Оставшиеся два наших ребенка разлетятся в разные стороны, а Челси останется. В стенах этого дома, в стенах нашей памяти, в стенах наших душ. И мы не сойдём с ума. Потому что мы вместе: я и Фредрик. И Челси.
Глава 22.
Мы с Шериданом работали над визуализацией данных допоздна: я вслух структурировала имеющиеся у нас данные и вопросы (вторых было больше, чем первых), Шеридан ровно разлиновывал всю озвученную мной информацию синим маркером на белоснежной доске (завидно красивым почерком). В какой-то момент Шеридан начал зевать, пока я продолжала держать ровную осанку и чашку подостывшего чая напротив доски. Впрочем, он держался молодцом: выразил предположение о том, что сегодня нам пора закругляться, когда в гостиной настенные деревянные ходики с совой проухали ровно два часа ночи. Как позже выяснилось, эти часы изначально были неправильно заведены и уже месяц как отставали ровно на полчаса от реального времени.
Поставив чашки с недопитым чаем на барный стол, мы разошлись по своим комнатам. Я готова была поставить сто баксов на то, что этой ночью Шеридан отключился в ту же секунду, как только его голова коснулась подушки, в то время как мне не представлялось возможным хотя бы просто закрыть глаза я никак не могла унять беспокойство. Осознание того, что завтра будет четвертый день, как я торчу в Маунтин Сайлэнс, и что никто не собирается помогать мне отсюда выбраться, заставляло мои мысли ходить прытким ходуном по полям моего подсознания. Лежа в своей постели в одной майке и трусах, я жалела лишь о том, что не могу просто подорваться и прошествовать к доске, оставшейся в гостиной: вдруг Шеридан чутко спит? Было бы неплохо забрать эту доску к себе в комнату на ночь