Сначала я пытался держать у себя обыкновенного крота. Достать здоровое животное не представляло труда зять поймал мне его по заказу в своем питомнике. Оказалось, что крот прекрасно может жить в условиях неволи. Он сразу проглотил почти невообразимое количество земляных червей, причем тут же начал брать их прямо из моих рук. Однако как объект для изучения поведения крот совершенно разочаровал меня. Несомненно, было очень интересно наблюдать, как животное за какие-то несколько секунд просто исчезало, моментально закапываясь в землю; заслуживала внимания чрезвычайно эффективная работа его сильных лопатообразных передних лап, всю мощь которых вы смогли бы почувствовать, если бы попытались удержать крота одной рукой. Наконец, совершенно замечательно, с какой поразительной точностью пребывающее под землей животное определяло по запаху местонахождение дождевых червей, которых я клал на поверхность почвы в террариуме. Но, кроме этих немногочисленных наблюдений, мне ничего не удалось узнать о жизни крота. Животное не становилось ручным, оно оставалось на поверхности не больше времени, чем ему требовалось для пожирания своего корма. После этого крот погружался в землю с такой же быстротой, с какой подводная лодка погружается в водную пучину. Вскоре меня стала утомлять постоянная необходимость добывать необъятное количество живых существ, которое крот требовал для своего пропитания, и через несколько недель я выпустил животное в сад.
Прошел год, и у меня вновь возникла мысль завести зверька из отряда насекомоядных. Это случилось во время экскурсии на необыкновенное озеро Неусидлерзее, расположенное на территории Австрии близ венгерской границы. Этот большой водоем, находящийся всего в тридцати милях от Вены, являет собой пример особого типа озер, столь характерных для открытых степей Восточной Европы и Азии. При длине более чем в тридцать миль и ширине, равной половине этого расстояния, максимальная глубина озера всего лишь около пяти футов, а на остальном пространстве оно и того мельче. Неусидлерзее почти наполовину заросло тростником, и это создает идеальные условия для жизни разнообразнейших птиц, связанных в своем существовании с водой. Среди зарослей тростника процветают большие колонии белых колпиц[52], серых и рыжих цапель, а до недавнего времени здесь встречалась даже каравайка[53]. Серые гуси гнездятся в огромном количестве, а на восточном берегу, свободном от тростниковых зарослей, обитают шилоклювка[54] и другие редкие виды болотной птицы.
Теперь представьте себе дюжину утомленных зоологов, которые медленно совершают мучительный путь через этот тростниковый лес под опытным предводительством Отто Кёнига, моего старого друга. Мы шли гуськом: впереди Кёниг, за ним ваш покорный слуга и в кильватере несколько измученных студентов. Мы и в самом деле оставляли за собой кильватерный след иссиня-черный на светло-серой поверхности воды. Путешествуя по тростниковым лесам озера Неусидлерзее, вы вынуждены передвигаться по колено в черном липком иле, благоухающем сероводородными выделениями бесчисленных бактерий. Жидкая грязь цепко удерживает вас и при каждом шаге отпускает погруженную в нее ногу с громким протестующим чавканьем.
После нескольких часов подобного путешествия вы начинаете ощущать боль в таких мышцах, о существовании которых даже и не подозревали раньше. От колен до пояса путешественник пропитан илистой, светло-серой, напоминающей молоко водой, которая кишит мириадами голодных пиявок, тех самых, что называются Hirudines raedicinales maxime affamanti[55]. Остальная часть вашей персоны находится на чистом воздухе, который здесь как будто состоит из туч крошечных москитов. Их кровожадные вылазки доводят до неистовства, ибо руки ваши заняты тем, что непрерывно раздвигают стебли тростника, преграждающие путь, и только между делом вы можете дать себе пару-другую пощечин. Британские орнитологи, которые, очевидно, могут позавидовать некоторым нашим интересным находкам, должны отчетливо представлять себе, что наблюдать птиц на озере Неусидлерзее дело не слишком завидное.
Итак, мы с величайшими неудобствами продолжали свой путь, когда Кёниг внезапно остановился и безмолвно указал на свободный от тростника плёс, расстилавшийся прямо перед нами. Сначала я увидел лишь белесую воду, темно-синее небо и зеленые заросли эти стандартные краски Неусидлерзее. Неожиданно посреди плёса, словно поплавок, вынырнувший на поверхность воды, появилось крошечное черное животное, едва ли крупнее большого пальца человеческой руки. И в этот момент я оказался в редком для зоолога положении когда он встречает животное, которое не в состоянии определить. Я буквально не мог понять, к какому классу[56] позвоночных относится существо, плававшее у меня перед глазами. В первую долю секунды мне показалось, что это птенец какой-то неизвестной мне нырковой птицы. Создавалось впечатление, что существо имеет клюв и держится на воде подобно птице, а не как млекопитающее. Животное описывало на поверхности воды крутые зигзаги и узкие круги абсолютно так же, как некоторые водяные жуки, и оставляло за собой широкий клиновидный след, слишком мощный по сравнению с малыми размерами загадочного существа. Внезапно из глубины вынырнуло второе крошечное создание, которое стало преследовать нашего первого знакомца с пронзительным щебетанием, напомнившим мне крик летучей мыши. Потом оба нырнули в глубину и исчезли. Весь этот эпизод не занял и пяти секунд.
Я стоял с открытым ртом, мозг бешено работал. Кёниг, широко ухмыляясь, повернулся ко мне, оторвал пиявку, присосавшуюся к его запястью, вытер сочащуюся из ранки струйку крови, шлепнул себя по щеке, убив одновременно тридцать пять москитов, и спросил меня тоном экзаменатора: «Кто это был?» Спокойно, насколько было в моих силах, я ответил: «Водяная землеройка». В душе я благодарил пиявок и москитов за ту отсрочку, которая позволила мне сосредоточиться. Но мои мысли уже неслись дальше: водяные землеройки питаются рыбой и лягушками и тех и других повсюду можно достать в неограниченном количестве. Водяные землеройки проводят под землей меньше времени, чем другие насекомоядные. Вот то животное, которое можно держать дома! «Я должен поймать водяную землеройку», сказал я Кёнигу. «Это очень просто, ответил он. Под основанием моей палатки есть гнездо с молодыми». Именно в этой палатке я провел предыдущую ночь, а мой друг даже и не подумал сообщить мне о куторах[57]. Эти вещи для него дело само собой разумеющееся, так же, как пятнистая водяная курочка[58], клюющая крошки с его ладони, или любое другое чудо в его удивительном царстве озерных тростников.
Я стоял с открытым ртом, мозг бешено работал. Кёниг, широко ухмыляясь, повернулся ко мне, оторвал пиявку, присосавшуюся к его запястью, вытер сочащуюся из ранки струйку крови, шлепнул себя по щеке, убив одновременно тридцать пять москитов, и спросил меня тоном экзаменатора: «Кто это был?» Спокойно, насколько было в моих силах, я ответил: «Водяная землеройка». В душе я благодарил пиявок и москитов за ту отсрочку, которая позволила мне сосредоточиться. Но мои мысли уже неслись дальше: водяные землеройки питаются рыбой и лягушками и тех и других повсюду можно достать в неограниченном количестве. Водяные землеройки проводят под землей меньше времени, чем другие насекомоядные. Вот то животное, которое можно держать дома! «Я должен поймать водяную землеройку», сказал я Кёнигу. «Это очень просто, ответил он. Под основанием моей палатки есть гнездо с молодыми». Именно в этой палатке я провел предыдущую ночь, а мой друг даже и не подумал сообщить мне о куторах[57]. Эти вещи для него дело само собой разумеющееся, так же, как пятнистая водяная курочка[58], клюющая крошки с его ладони, или любое другое чудо в его удивительном царстве озерных тростников.
Вечером, когда мы вернулись в палатку, Кёниг показал мне гнездо. В нем было девять детенышей, казавшихся огромными по сравнению со своей мамашей, которая юркнула в глубину, как только мы приподняли тент. Длина каждого детеныша значительно превышала половину длины самки, а вес молодого зверька должен был быть равен примерно трети или четверти веса мамаши. Иными словами, по самым средним подсчетам, весь выводок весил не меньше, чем две взрослые землеройки. А ведь зверюшки были еще совершенно слепы, и кончики зубов едва виднелись в отверстиях их розовых ртов. Спустя два дня после того, как зверюшки попали ко мне на попечение, они еще не могли самостоятельно съесть даже мягкие внутренности кузнечика. Явная жадность, с которой маленькие куторы реагировали на пищу, не мешала им бесконечно долго жевать сочный кусочек лягушачьего мяса им никак не удавалось отделить маленькую порцию и проглотить ее. Пока мы продолжали жить в нашей палатке, я кормил своих питомцев выдавленными внутренностями кузнечиков и мелко нарубленным лягушачьим фаршем зверьки просто процветали на такой диете. По возвращении домой, в Альтенберг, я усовершенствовал их меню, составляя нечто вроде соуса из выдавленных внутренностей различных личинок, дождевых червей и рубленого свежего рыбьего мяса, сдабривая все это небольшим количеством молока. Землеройки поглощали сказочное количество этого корма, и маленький ящичек, в котором содержалось их гнездо, казался еще меньше по сравнению с огромной фарфоровой чашкой, содержимое которой они опорожняли три раза в день.
Все эти наблюдения поставили меня перед вопросом, каким образом самке удается выкормить свой гигантский выводок. Абсолютно невероятно, чтобы она кормила их только собственным молоком. Даже питаясь гораздо более концентрированной пищей, выводок юных кутор ежедневно поедал ее в количестве, равном их общему весу, то есть почти столько, сколько весят два взрослых зверька. С другой стороны, мои наблюдения, бесспорно, доказывали, что молодые землеройки в этот период своей жизни не в состоянии поедать целых лягушек или рыб, которых им могла бы приносить мамаша. Можно лишь полагать, что самка кормит детенышей отрыжкой из пережеванной пищи. Даже в этом случае остается почти полной загадкой, каким образом взрослой самке удается добывать столько мяса, чтобы прокормить себя и свое ненасытное потомство.
Когда я привез моих юных кутор домой, они были еще слепыми. Зверьки нисколько не пострадали от переезда и радовали глаз своей упитанностью и лоснящимся мехом. Черные глянцевитые шубки придавали им сходство с кротом, в то время как белый цвет нижней стороны и боков в сочетании с обтекаемыми контурами тела вызывал отчетливое воспоминание о пингвинах. И не без основания, поскольку и обтекаемые очертания, и светлая окраска брюшка все это приспособления к водному образу жизни. Многие плавающие животные млекопитающие и птицы, амфибии и рыбы окрашены снизу в серебристо-белые тона, чтобы быть незаметными для хищников, держащихся на глубине. При взгляде отсюда блестящее белое брюшко абсолютно сливается со сверкающей поверхностной пленкой воды. Для всех этих водных существ очень характерно и то, что темная окраска спины и светлая живота не переходят постепенно одна в другую, как у животных наземных, окрашенных по так называемому принципу противотени[59]. Последний тип окраски рассчитан на то, чтобы сделать своего обладателя невидимым сбоку за счет маскировки контрастной тени на нижней поверхности туловища. Точно так же, как и у косатки, дельфинов и пингвинов, белая окраска брюшка куторы отделена от черного цвета спинки резкой линией, которая декоративной кривой огибает все тельце животного. И вот что удивительно очертания этой пограничной полосы отличаются не только у разных индивидуумов, но даже на двух боках одного и того же зверька. Я был весьма рад этому обстоятельству, поскольку оно давало мне возможность узнавать каждого своего питомца.