Сегодня вы пить?
Мне разрешают только капельку по особым случаям.
Ну, если аудиенцию у меня вы не считаете особым случаем, налейте мой бокал.
(Белое вино пахнет яблоками «гренни смит», льдистым метиловым спиртом и крохотными цветочками.)
Всегда наливайте так, чтобы этикетка была видна! Если вино хорошее, то ваш пьющий должен об этом знать. А если плохое, вы заслуживаете стыда.
Я повиновался. Капелька вина стекла по горлышку снаружи.
Так. Узнаю ли я сегодня ваше настоящее имя или буду по-прежнему принимать у себя незнакомца, который прячется под нелепым псевдонимом?
Вешатель мне даже «простите» не давал сказать. Но я так распалился, отчаялся и разозлился, что все равно бухнул: «Простите!» но так громко, что это прозвучало ужасно грубо.
Ваше элегантное извинение не отвечает на мой вопрос.
Джейсон Тейлор, пробормотал я, и мне захотелось плакать.
Джей-что? Произносите четко! Мои уши так же стары, как я сама! У меня нет спрятанных микрофонов, которые собирали бы каждое слово!
Я ненавидел свое имя.
Джейсон Тейлор.
Оно безвкусное, как жеваные магазинные чеки.
Если вас зовут Адольф Гроб или Пий Шваброцефал, я постигаю. Но зачем прятать «Джейсона Тейлора» за недоступным символистом и латиноамериканским революционером?
Наверно, у меня на лице было написано: «А?!»
Элиот! Т. С.! Боливар! Симон!
Мне показалось, что «Элиот Боливар» звучит поэтичнее.
Что может быть поэтичнее имени Джейсон? Это Язон герой эллинских мифов! Кто обосновал европейскую литературу, если не древние греки? Уж точно не кружок грабителей могил с Элиотом во главе! А кто есть поэт, если не портной, сшивающий слова?[14] Поэты и портные соединяют то, что никто другой соединить не в силах. Поэты и портные прячут свое мастерство в своем мастерстве. Нет, я не принимаю вашего ответа. Я полагаю, истина заключается в том, что вы используете псевдоним, так как поэзия для вас постыдная тайна. Я права?
Постыдная не совсем точное слово.
А какое же слово совсем точное?
Писать стихи это я шарил глазами по солярию, но у мадам Кроммелинк взгляд как захватный луч, это вроде как для голубых.
Для голубых? Голубое небо?
Безнадежно.
Стихи пишут только ботаны и лохи.
Так вы один из этих ботанов?
Нет.
Значит, вы один из лохов, хоть я и не знаю, кто они такие?
Нет!
Тогда ваша логика мне совершенно непонятна.
Если у человека отец знаменитый композитор, а мать аристократка, ему позволено гораздо больше, чем тому, кто учится в государственной школе и у кого папа работает в компании розничной торговли. В частности, писать стихи.
Безнадежно.
Стихи пишут только ботаны и лохи.
Так вы один из этих ботанов?
Нет.
Значит, вы один из лохов, хоть я и не знаю, кто они такие?
Нет!
Тогда ваша логика мне совершенно непонятна.
Если у человека отец знаменитый композитор, а мать аристократка, ему позволено гораздо больше, чем тому, кто учится в государственной школе и у кого папа работает в компании розничной торговли. В частности, писать стихи.
Ага! Истина! Вы боитесь, что волосатые варвары не примут вас в племя, если вы пишете стихи.
Да, более или менее.
Так более? Или менее? Какое слово совсем точное?
(Вот же прицепилась.)
Это верно. Именно так и есть.
И вы желаете стать волосатым варваром?
Я мальчик. Мне тринадцать лет. Вы сами сказали, что тринадцать лет мучительный возраст, и это правда. Если ты не такой, как все, твоя жизнь становится адом. Так случилось с Флойдом Чейсли и Бестом Руссо.
Вот теперь вы заговорили как настоящий поэт.
Я ничего не понимаю, когда вы такое говорите!
(Мама бы отрезала: «Не смейте со мной разговаривать таким тоном!»)
Я хочу сказать, вид у мадам Кроммелинк был почти довольный, вы полностью стоите за своими словами.
А это еще что значит?
Вы сущностно правдивы.
Кто угодно может говорить правду.
О поверхностностях, Джейсон, да, это есть верно. О боли нет, это не есть верно. Значит, вы хотите двойную жизнь. Один Джейсон Тейлор, который ищет успеха у волосатых варваров. Другой Джейсон Тейлор это Элиот Боливар, который ищет успеха в литературном мире.
И это так уж невозможно?
Если вы желаете быть версификатором, она водоворотнула вино в бокале, весьма возможно. Если вы подлинный художник, она пошвыркала вином во рту, абсолютно никогда. Если вы не правдивы перед миром в том, кто и что вы есть, ваше искусство будет вонять фальшами.
Я не нашел ответа.
И никто не знает о ваших стихах? Учитель? Доверенное лицо?
Если сказать по правде, только вы.
Глаза мадам Кроммелинк иногда блестят по-особенному. Это не имеет ничего общего с освещением.
Вы прячете свою поэзию от любимого человека?
Нет, сказал я, я, э нет.
Не прячете свою поэзию или у вас нет любимого человека?
У меня нет девушки.
Она стремительно, как прихлопывают шахматные часы, спросила:
Вы предпочитаете мальчиков?
Я до сих пор не могу поверить, что она такое сказала. (Нет, могу.)
Я нормальный!
«Нормальный?» переспросили ее пальцы, барабанящие по стопке приходских журналов.
Ну, мне нравится одна девочка, выпалил я, чтобы доказать свою нормальность. Дон Мэдден. Но у нее уже есть бойфренд.
Ого? А бойфренд Дон Мэдден, он поэт или варвар?
(Она явно наслаждалась тем, как вытянула из меня имя Дон Мэдден.)
Росс Уилкокс козел, а не поэт. Но если вы хотите сказать, что я должен написать Дон Мэдден стихи, никогда в жизни. Надо мной вся деревня будет смеяться.
Безусловно, если вы сложите неоригинальные вирши из амуров и штампов, мисс Мэдден останется со своим «козлом», а вы справедливо заслужите смех. Но если стихи красота и истина, ваша мисс Мэдден будет ценить ваши слова превыше денег, превыше дипломов. Даже когда будет стара, как я сейчас. Особенно когда будет стара, как я сейчас.
Но, я сменил тему, ведь кучи людей искусства используют псевдонимы?
Кто?
Мм Мне пришли в голову только Клифф Ричард и Сид Вишес.
Зазвонил телефон.
Истинная поэзия это истина. Истина непопулярна, и поэзия тоже непопулярна.
Но истина о чем?
О! О жизни, о смерти, о сердце, о памяти, о времени, о кошках, о страхе. О чем угодно.
Кажется, дворецкий тоже не спешил брать трубку.
Истина везде, как семена деревьев, и даже обман содержит зерна истины. Но глаз туманится рутиной, предрассудками, беспокойствами, сплетнями, хищничеством, страстями, ennui[15] и, самое плохое, телевидением. Отвратительный прибор. Телевидение было здесь, у меня в солярии. Когда я прибыла. Я бросала его в погреб. Оно смотрело меня. Поэт бросает в погреб все, кроме истины. Джейсон. Вас беспокоит нечто?
Э у вас телефон звонит.
Я знаю, что телефон звонить! Он может убирать себя чертям! Я разговариваю с вами!
(Мои родители вбежали бы в горящую асбестовую шахту, если бы им кто-нибудь туда позвонил.)
Неделю назад мы согласились, «Что есть красота?» неотвечаемый вопрос, да? Сегодня еще большая тайна. Если искусство правдиво, если искусство свободно от фальшей, оно à priori красиво.
Я попытался это переварить.
(Звонящий наконец сдался.)
Ваше лучшее стихотворение здесь, она перелистала журналы, это ваш «Вешатель». Оно содержит части истины о вашем дефекте речи, я права?
Привычный стыд ожег мне шею, но я кивнул.
В этот момент я понял: только в стихах я могу говорить то, что хочу.
Разумеется, я права. Если бы это стихотворение было подписано «Джейсон Тейлор», а не «Элиот Боливар, к. н., ФБР, ГДР, Би-би-си», она треснула кулаком по странице с «Вешателем», истина будет величайшим позором в глазах волосатых варваров Лужка Черного Лебедя, да?
Тогда мне останется только повеситься.
Пфффф! Элиот Боливар, он пускай вешается. Вы, вы должны писать. Если вы по-прежнему боитесь публиковать под своим именем, лучше вовсе не публиковать. Но поэзия выносливей, чем вы думаете. Много лет я помогала в «Международной амнистии»
(Джулия часто про них распинается.)
Поэты выживали в лагерях, в карцерах, в пыточных камерах. Даже в этой унылой дыре на Ла-Манше живут и работают поэты Хламсгит нет, как же ее, у чертей, все время забываю Она постучала себя костяшками пальцев по лбу, чтобы вытряхнуть зацепившееся имя. Рамсгит! Так что можете мне поверить. Государственные школы значительно меньший ад.
А эта музыка, которая играла, когда я вошел. Это ваш папа написал? Очень красивая. Я не знал, что бывает такая музыка.
Это секстет Роберта Фробишера. Он был секретарем, помощником моего отца, когда отец стал слишком стар, слеп, слаб, чтобы держать перо.
Я посмотрел статью про Вивиана Эйрса в энциклопедии «Британника» в школе.
Да? И как же этот почтенный источник отдает должное моему отцу?
Статья была короткая, так что я выучил ее наизусть:
«Британский композитор, родился в тысяча восемьсот семидесятом году в Йоркшире, умер в тысяча девятьсот тридцать втором году в Неербеке (Бельгия). Самые известные сочинения: Вариации на тему матрешки, Untergehen Violinkonzert и Tottenvogel»
Die TODtenvogel! TODtenvogel!
Извините. «Завоевавший уважение европейских музыкальных критиков своего времени, Эйрс теперь почти забыт, и о нем упоминают лишь в сносках к музыке двадцатого века».
И это всё?
Я думал, это ее впечатлит.
Величественный панегирик. Она произнесла это голосом выдохшимся, как стакан стоялой кока-колы.
Но, должно быть, это круто, когда у тебя отец композитор.
Я неподвижно держал зажигалку с драконом, пока мадам Кроммелинк погружала кончик сигареты в пламя.
Он создал великую несчастность для моей матери. Она затянулась и выдохнула трепещущий листьями дымный саженец. Даже сегодня простить трудно. В вашем возрасте я училась в школе в Брюгге и видела отца только по выходным. У него были его болезнь, его музыка, и мы не сообщались. После похорон я хотела задать ему одну тысячу вопросов. Слишком поздно. Старая история. Рядом с вашей головой фотографический альбом. Да, этот. Передайте его.
Девушка, ровесница Джулии, сидела на пони под большим деревом еще до той эпохи, когда изобрели цвет. На щеку падала вьющаяся прядь волос. Бедра сжимали бока пони.
Боже, какая красивая, подумал я вслух.
Да. Что бы такое ни была красота, в те годы я владела ею. Или она мной.
Вы? Я, пораженный, сравнил мадам Кроммелинк с девушкой на фото. Извините.
Ваша привычка к этому слову вредит осанке. Нефертити была моим лучшим пони. Я вверила ее Дондтам Дондты были друзья нашей семьи, когда мы с Григуаром бежали в Швецию, семь, восемь лет после этой фотографии. Дондты погибли в сорок втором году, во время фашистской оккупации. Вы полагаете, они были в Сопротивлении? Нет, это все спортивный автомобиль Морти Дондта. Тормоза отказали, бум. Судьбы Нефертити я не знаю. Клей, колбаса, бифштексы для черного рынка, для цыган, для офицеров СС, если быть реалистом. Этот снимок сделан в Неербеке в двадцать девятом, тридцатом году За этим деревом шато Зедельгем. Дом моего предка.