Григорий Сергеев, председатель отряда, координатор, руководитель направлений «внешние связи», «административная группа», «координаторы» («Правмир», «Лиза Алерт ищет людей», август 2016 года)
«Я хочу сделать такую штуковину, которая будет работать по всей России, целиком и полностью изменит ситуацию с пропавшими людьми. У этой организации будет хватать времени и на профилактические действия, и на действия по оперативным задачам поиска. В ней будет много людей, и она поменяет мировоззрение общества: то, что раньше казалось диким, станет для всех нормальным.
Например, на вчерашних поисках сторож СНТ так и не понял, зачем мы это бесплатно делаем, в полиции это тоже часто не понимают. Мне хочется сделать так, чтобы это не вызывало ни в ком непонимания. Количество людей, которые кому-то помогают кошкам, собакам, детям на операцию, растет, и это становится нормальным, перестает быть дикостью. А через какое-то время изменения будут совершенно феерическими. И это не связано с качеством жизни, вопрос не в нем. Конечно, когда начинается борьба за еду, вся эта история с волонтерством и благотворительностью просто отмирает. Но я бы не хотел такой судьбы для страны, в которой я живу. И если люди не будут драться с шести утра в очереди с талоном на хлеб в руках, мы сильно сократим количество потерявшихся благодаря профилактическим процедурам и действиям, которые сейчас не делаются. Половина наших бабушек и дедушек просто не будут исчезнувшими».
«Я остаюсь»
Я экипаж. Это значит, что, выезжая на поиск, я сообщаю в интернет-форуме «Лиза Алерт», откуда и когда еду и сколько у меня есть свободных мест, а потом собираю пеших, которые тоже отправляются на поиск: обычно место штаба подмосковный лес, поди доберись туда без машины.
Он позвонил и попросил подхватить его «у любого метро». Я спросила, откуда он едет, и, услышав ответ, затосковала: ехать ему было до меня не меньше часа, а я так надеялась приехать на поиск пораньше. Но в конце концов мы договорились, я попросила его не опаздывать, поскольку у метро невозможно запарковаться, и повесила трубку.
Начал он с того, что опоздал на место встречи на 40 минут, причем сделал это в особо циничной форме: на подъезде к метро я увидела эсэмэску «я немного задерживаюсь». Остановившись у станции с аварийкой, позвонила ему и узнала, что «немного» это 40 минут. Я разозлилась.
Потом мы долго и бестолково искали друг друга возле метро, и это тоже не прибавило мне хорошего настроения.
Полтора часа в машине он молчал сзади, вздыхал и что-то жевал.
На месте поиска мы естественным образом оказались в одной пешей группе. Лес был довольно простенький, вегетарианский: и бурелом скромный, и заросли аккуратные, видали мы и не такое. Он тем не менее еле шел: то и дело отставал, вскрикивал где-то сзади, кряхтел и тяжело вздыхал, постоянно выбивался из цепи то вправо, то влево, потому что обходил поваленные деревья (я, естественно, шла напрямик, а когда он горько пожаловался на тяжелый лес, только презрительно фыркнула). У него постоянно что-то случалось: падали очки, садился фонарь, цеплялась штанина. Он то и дело просил:
Подождите!
Я сейчас!
Я застрял!
Конечно, он сделал это не нарочно, но факт остается фактом: надломленное деревце рухнуло именно после того, как он за него потянул. Просвистело оно сантиметрах в тридцати от меня, я даже испугаться не успела испугался он и снова, как после своего опоздания, начал горячо и искренне извиняться
Добил он меня тем, что залез на лежащее дерево, чтобы перелезть через него, и спросил нас, двух девочек, не может ли кто-нибудь из нас его подстраховать. Мы вдвоем весили меньше, чем он один.
Э-э-э кисло сказали мы хором.
Ничего, я сам, отважно сказал он и действительно слез сам.
(«Молодец!» с сарказмом подумала я.)
Я шла и только радовалась тому, как ловко спихнула старшинство в нашей маленькой группе на партнершу ведь тогда за все его огрехи ответственность несла бы я! Меня и так раздражает все, что он делает, а как бы я кипела и переживала за качество его осмотра, если бы была руководителем!
Эта мысль меня немного примирила с его пыхтением где-то сзади до следующего жалобного стона. Оказалось, что у него снова сел фонарь, и теперь мы опять должны стоять и ждать, когда он распотрошит его, потом залезет куда-то на дно своего самого глубокого кармана нет, это не тот карман, надо поискать в другом, потом вытащит аккумулятор, потом ему надо посветить, потом он поймет, где у аккумулятора минус, где плюс и так далее. И в тот самый момент, когда я все более раздраженно постукивала ботинком по бревну, дожидаясь, когда он закончит возиться, меня вдруг осенила странная и прекрасная в своей неожиданности мысль.
Он, кому так тяжело и плохо в лесу, кто еле по нему идет, у которого каждую минуту что-то происходит, все равно взял и поехал в этот лес ночью. Он стонет, страдает, но идет дальше, чтобы найти человека, который потерялся и блуждает где-то в темноте. Ему тяжело и плохо, но он приехал искать того, кому еще хуже. Он совершенно спокойно мог остаться дома и не ехать из своего Бибирева, где у него долго не было автобуса, из-за чего он опоздал, но приехал, потому что ему важно и нужно было оказаться здесь, потому что не мог не приехать и чувствовал, что должен.
Он, кому так тяжело и плохо в лесу, кто еле по нему идет, у которого каждую минуту что-то происходит, все равно взял и поехал в этот лес ночью. Он стонет, страдает, но идет дальше, чтобы найти человека, который потерялся и блуждает где-то в темноте. Ему тяжело и плохо, но он приехал искать того, кому еще хуже. Он совершенно спокойно мог остаться дома и не ехать из своего Бибирева, где у него долго не было автобуса, из-за чего он опоздал, но приехал, потому что ему важно и нужно было оказаться здесь, потому что не мог не приехать и чувствовал, что должен.
После этого открытия я притихла и посмотрела на него совсем по-другому. Он по-прежнему еле шел, спотыкался, застревал, ругал «непроходимый» лес, но теперь меня это совершенно не раздражало. Напротив, я почувствовала какую-то странную нежность к нему, гордость от того, что иду рядом с таким человеком. Я совершенно переменила тон и старалась его подбадривать, показывала пути обхода завалов и сама следила за тем, чтобы он держал линию.
Оказалось, что нашему координатору, видимо, достался комплект неподготовленного оборудования, поэтому через четыре часа штабные аккумуляторы, в том числе и запасные, выдохлись окончательно, и мы повернули обратно.
У меня начало болеть горло, к тому же я стерла ногу и, если честно, все меньше и меньше верила в то, что наш потерявшийся в лесу обстоятельства пропажи позволяли предположить, что он может быть где-то в деревне. Кроме того, я не ужинала, а еды с собой не взяла, поэтому по сумме факторов решила на этом сегодняшнюю свою миссию считать выполненной. Как оказалось, наша старшая группы тоже не возражает на этом закончить, потому что у нее режим перед соревнованиями. О нем и говорить нечего: он был рад-радешенек, что выходит из этого «ужасного» леса.
В штабе мы сдали оборудование, слили наши треки из навигатора в штабной компьютер и стали собираться. Координатор смотрела на нас с грустью, но, конечно, остаться не уговаривала.
Значит, вы уезжаете? Все трое? уточнила она.
Да, сказали мы со старшей.
Я остаюсь, вдруг сказал он.
Как остаешься? переспросила я, думая, что он, видимо, что-то не так понял. Он просто не мог остаться после своих мучений в лесу, он же только и мечтал, чтобы оттуда выйти.
Ну да, остаюсь, сказал он и улыбнулся. Ведь мы же еще не нашли
P.S. Найден, погиб.
Ситуация пропажи человека одно из самых страшных событий в жизни его близких, и их состояние обычно далеко от спокойного. Наши операторы горячей линии и инфорги умеют с этим работать и, поскольку у нас с родными одна задача как можно скорее найти человека, настраивают его на рабочий лад, чтобы получить необходимую информацию. Хотя каждая заявка, каждый крик о помощи для многих из нас, кто оказывается причастен к этой беде, операторов, инфоргов, группы коротких прозвонов, оперативных дежурных, координаторов, поисковиков и так далее личная история, и мы не только делаем все от нас зависящее, чтобы найти человека, но и, передавая дежурство, продолжаем следить за поиском, волноваться, надеяться, ждать новостей и переживать вместе с родными. Мы плачем от счастья или от горя при завершении поиска. Мы пишем личные посты-просьбы, призывая обратить внимание на ориентировку, и вкладываем в это все свое умение убеждать, чтобы достучаться до тех, кто будет нас читать.
Многие заявители говорят, что наше соучастие, само ощущение, что они не одни в этой беде, помогали пережить эту ситуацию. О том же говорят и сами пропавшие, то есть найденные, особенно те, с кем мы были на связи в лесу.
Естественно, пропавшим тоже тяжело. Люди, потерявшие дорогу домой, испытывают сильнейший стресс, который обычно сопровождается паникой и выбросом адреналина. В результате пропавший начинает хаотично метаться, и в лесу это обычно приводит к тому, что он только еще больше ухудшает свое положение залезает в непролазные дебри (на адреналине люди совершают такие поступки, на которые в нормальном состоянии они физически не способны), удаляется от дома, проваливается в болото, получает травмы и так далее. После резкого выброса адреналина силы у него обычно заканчиваются, и он приходит в состояние, при котором не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
Человек с деменцией, осознав, что потерялся, испытывает сильнейший стресс, от которого теряет остатки памяти и возможность ориентироваться.
У найденного человека, в зависимости от особенностей психики, состояние очень разное от эйфории до полного равнодушия и даже, в некоторых случаях, раздражения (например, если у него деменция и он считает, что с ним все было в порядке и ему помешали выйти самому).
У поисковиков же, как правило опять же в зависимости от обстоятельств поиска, затраченных эмоциональных и физических ресурсов, найденный живой человек вызывает острое состояние счастья, ради повторного переживания которого они готовы снова и снова тратить силы, время и деньги, не спать ночами и считать поиски неотъемлемой частью своей жизни.
Лес на связи
Новая для меня специальность в «Лиза Алерт», которую я начала осваивать, когда шарахнули невиданные для нас рекорды более ста лесных заявок за сутки в подмосковных лесах (максимум прошлого года 39), «Лес на связи». Это звонок потерявшемуся в лесу с пониманием того, что заряд его телефона не бесконечен с целью примерно определить, где он находится, и по возможности поменять местами или дать указания по дальнейшим действиям.