ЛИНДАУ, три лье, маленький городок, расположенный в сотне шагов от берега озера, эти сто шагов проезжают по каменному мосту: это единственный вход, поскольку весь остальной город окружен озером. Он, пожалуй, в одно лье шириной, а за озером начинаются Граубюнденские горы. И в этом озере, и во всех окрестных реках зимой уровень воды низкий, но летом они вздуваются из-за тающих снегов. Все женщины в этом краю носят на голове меховые шляпки или шапочки без полей, вроде наших скуфеек; сверху они покрыты каким-нибудь благородным мехом, «серым», например, а внутри ягнячьим, и стоит такая шапочка всего три тестона[153]. Прорезь, которая в наших шапочках спереди, у них сзади, и через нее видны их скрученные волосы[154]. Они также охотно обуваются в ботиночки, красные или белые, которые выглядят на них весьма недурно.
Здесь исповедуют две религии. Мы осмотрели католическую церковь, построенную в 866 году, где все осталось в целости и сохранности, и видели также церковь, которой пользуются пасторы. Все имперские города вольны иметь два вероисповедания, католическое и лютеранское, согласно воле жителей. Они более-менее привержены тому, которое выбрали. Как г-ну де Монтеню сказал священник, в Линдау имеется всего два-три католика. Священникам тут не позволяют свободно получать свой доход и совершать богослужение, как это делают местные монахини[155]. Сказанный сьер де Монтень говорил также с пастором, от которого не так уж много узнал, кроме как об обычной ненависти к Цвингли и Кальвину. Утверждают, что на самом деле мало найдется городов, в верованиях которых не было бы какой-нибудь особенности, и под влиянием Мартина [Лютера], который признается ими вождем, они устраивают много диспутов об истолковании смысла его писаний[156].
Мы поселились в «Короне», хорошей гостинице. В облицовке печки тут имеется нечто похожее на птичью клетку (хотя это часть той же облицовки); оно способно вместить большое количество птиц: там даже подвешены латунные жердочки на всем внутреннем пространстве от одного края печки до другого. Вся меблировка и отделка тут только из пихтового дерева, самого распространенного в их лесах; но они его красят, покрывают лаком и лощат на удивление искусно и имеют даже волосяные венички[157], которыми смахивают пыль со своих скамеек и столов. У них большое изобилие кочанной капусты, которую они мелко рубят особым орудием, и, нарубив таким образом, набивают ее с солью в кадки, а затем всю зиму готовят с ней похлебки[158]. Здесь г-н де Монтень попробовал накрыться в постели периной по их обычаю, а попробовав, очень хвалил это применение, найдя, что это покрывало и теплое, и легкое. По его мнению, жаловаться на такой ночлег могут только люди изнеженные, однако те, кто укрываются матрасом, не знают, зачем держать занавеси в своем сундуке, и не нашлись бы, что на это сказать[159]; а что касается еды на столе, то у них такое обилие снеди и они так разнообразят свою подачу множеством похлебок, соусов, салатов, чего нет в нашем обыкновении. Одни подавали нам похлебки из айвы, другие из вареных, нарезанных кружочками яблок и салаты из кочанной капусты. Они подают также разнообразные похлебки, куда не надо крошить хлеба, рисовые, например, которые все едят сообща, потому что отдельно никому не подают, и все это такого хорошего вкуса в такой хорошей гостинице, что едва ли кухни нашего французского дворянства могут с этим сравниться, да и мало у кого залы так же украшены. У них тут изобилие хорошей рыбы, которую они подают одновременно с мясом, однако пренебрегают форелями и едят только их икру[160]; у них также много дичи, бекасов, молодых зайцев, которых они готовят совсем не так, как у нас, но по меньшей мере не хуже. Мы никогда не видывали столь нежной снеди, как та, что тут обычно подают. Они соединяют с подачей мяса вареные сливы, открытые пироги из груш и яблок и ставят на стол сначала жаркое, а похлебку в конце или наоборот. Из фруктов у них не только груши и яблоки, которые очень хороши, есть еще орехи и сыр. Вместе с мясом они подают некий серебряный или оловянный судок о четырех ячейках, куда насыпают различные виды измельченных пряностей, а тмин или похожее на него семя, островатое и от которого тепло во рту, они примешивают к своему хлебу, а хлеб у них по большей части с укропом. После трапезы они вновь ставят на стол полные стаканы и за два-три раза подают то, что возбуждает жажду.
О своем путешествии г-н де Монтень сделал [с сожалением] три замечания: первое, что он не взял с собой повара, чтобы тот научился их приемам и смог однажды состряпать что-нибудь на пробу; другое, что он не взял с собой немецкого слугу или не искал общества какого-нибудь местного дворянина, потому что, будучи отдан на милость тупицы проводника, испытывал тут большое неудобство; третье, что перед путешествием не просмотрел книги, в которых мог бы почерпнуть сведения о редкостях и достопримечательностях каждого места, где при нем не было его Мюнстера или чего-нибудь другого в дорожных сундуках[161]. На самом деле он примешивал к своему суждению и некоторую долю презрения к собственной стране, которая невольно внушала ему отвращение к себе, но по другим соображениям[162]; в общем, как бы то ни было, он предпочитал удобства этой страны, несравнимые с французскими, и вполне освоился с ними, даже с питьем неразбавленного водой вина. Что же касается питья вина на спор, то его приглашали к этому только из вежливости, и он никогда этого не делал[163].
Дороговизна в верхней Германии больше, чем во Франции; поскольку по нашему счету на содержание человека и коня уходит по меньшей мере один экю с солнцем[164]. Прежде всего хозяева оценивают трапезу за общим столом в четыре, пять, а то и шесть батцев[165]. Другую расходную статью они делают из всего, что выпивается до и после двух трапез и малейших приемов пищи; так заведено, потому что немцы обычно съезжают из гостиницы утром, не выпивая. Еда, которая подается после трапезы, и вино, которое при этом потребляется, основной расход для постояльцев, за это им выставляют счет вместе с завтраком. На самом деле, учитывая щедрость их стола, и вина в частности, притом что оно тут крайне дорого и привозится из дальних мест, я нахожу эту дороговизну вполне извинительной. Постояльцы сами угощают служителей выпивкой и вынуждают их держать стол накрытым два-три часа кряду. Их вино подается во вместительной посудине, похожей на большие кувшины, и тут преступление видеть пустой стакан, не наполнив его тотчас же снова[166], причем никогда не водой, даже тем, кто об этом просит, разве что их очень уважают. Они ставят в счет овес для лошадей, а еще стойло, включая сюда также сено. И предпочитают почти с первых же слов требовать то, что им надо, а не выгадывают, торгуясь[167]. Они бахвалы, гневливы и пьяницы, говорил г-н де Монтень, но не предатели и не воры. Мы уехали оттуда после завтрака и в два часа пополудни прибыли в
ВАНГЕН, два лье, где неприятность с вьючным мулом, который поранился, вынудила нас задержаться здесь, а назавтра нанять тележку за три экю в день: возчик, у которого было четыре лошади, кормился с этой суммы. Это маленький имперский городок, который никогда не соглашался принимать гарнизон другого вероисповедания, кроме католического, и в котором делаются столь знаменитые косы, что их продают вплоть до Лотарингии.
Он [г-н де Монтень] уехал оттуда назавтра, в среду утром, 12 октября, и свернул прямо на Тренто[168], выбрав самый короткий и обычный путь, и мы приехали к обеду в
ИСНИ, два лье, маленький имперский городок, и очень приятно расположенный.
Г-н де Монтень по своему обыкновению поспешил разыскать здешнего ученого для беседы, и сказанный доктор пообедал вместе с ними. Он [г-н де Монтень] пришел к выводу, что весь народ тут лютеране, и осмотрел лютеранскую церковь, незаконно отнятую ими, как и остальные в имперских городах, у католической церкви. Среди прочих речей, которые они вместе вели по поводу таинств евхаристии, г-н де Монтень заметил, что некоторые кальвинисты осведомили его по дороге, что лютеране примешивают к прежним мнениям Мартина [Лютера] многие чужие заблуждения, например, убиквизм[169], который утверждает, что тело Христово повсюду, а значит, и в гостии; и через это они впадают в ту же цвинглианскую несуразицу, хотя и пришли к ней разными путями: один потому что слишком экономил присутствие тела, другой потому что слишком его расточал, ибо по этому счету таинство причастия не имеет никакого преимущества над телом Церкви, где довольно собрать всего лишь трех хороших человек[170]; и их главные доводы состоят [во-первых] в том, что если неотделимая от тела божественность вездесуща, то и тело, следовательно, тоже. А во-вторых, что Иисус Христос, будучи всегда по правую руку от Бога, на самом деле повсюду, тем более что и десница Божия, то есть его могущество, присутствует повсюду. Этот ученый муж изо всех сил отвергал словесно это обвинение и защищался от него, как от клеветы, хотя на самом деле г-ну де Монтеню показалось, что он делал это не так уж хорошо.
ИСНИ, два лье, маленький имперский городок, и очень приятно расположенный.
Г-н де Монтень по своему обыкновению поспешил разыскать здешнего ученого для беседы, и сказанный доктор пообедал вместе с ними. Он [г-н де Монтень] пришел к выводу, что весь народ тут лютеране, и осмотрел лютеранскую церковь, незаконно отнятую ими, как и остальные в имперских городах, у католической церкви. Среди прочих речей, которые они вместе вели по поводу таинств евхаристии, г-н де Монтень заметил, что некоторые кальвинисты осведомили его по дороге, что лютеране примешивают к прежним мнениям Мартина [Лютера] многие чужие заблуждения, например, убиквизм[169], который утверждает, что тело Христово повсюду, а значит, и в гостии; и через это они впадают в ту же цвинглианскую несуразицу, хотя и пришли к ней разными путями: один потому что слишком экономил присутствие тела, другой потому что слишком его расточал, ибо по этому счету таинство причастия не имеет никакого преимущества над телом Церкви, где довольно собрать всего лишь трех хороших человек[170]; и их главные доводы состоят [во-первых] в том, что если неотделимая от тела божественность вездесуща, то и тело, следовательно, тоже. А во-вторых, что Иисус Христос, будучи всегда по правую руку от Бога, на самом деле повсюду, тем более что и десница Божия, то есть его могущество, присутствует повсюду. Этот ученый муж изо всех сил отвергал словесно это обвинение и защищался от него, как от клеветы, хотя на самом деле г-ну де Монтеню показалось, что он делал это не так уж хорошо.