У Али перехватило дыхание. Что сейчас будет! Но точно ясно было одно в эту школу она ни ногой.
И так будет с каждой! Ясно? проговорила блондинка. Суки вы, вот кто! Человек, она яростно сверкнула глазами, сирота, без родителей! А вы, гадины? Рассматриваете ее как мартышку в зоопарке! И посмеиваетесь. И дуре этой, кобыле Волковой, подпеваете!
Пойдем! велела она Але.
В эту секунду раздался спасительный звонок. Девочки потянулись в класс. Блондинка почти втащила Алю за руку.
Алин сосед, толстяк с оттопыренной губой, уже сидел на своем месте.
Блондинка подошла к нему.
Никольников, брысь, и побыстрее!
Никольников, подхватив свой портфель, тут же исчез.
Чего стоишь? Блондинка посмотрела на Алю. Садись! Ну и я, если не возражаешь!
Ошарашенная, Аля медленно опустилась за парту. Обернулась бледная Волкова сидела на месте и что-то сосредоточенно писала в тетради. Что писала? Странно. Был урок биологии, задания еще не дали, и пока писать было нечего.
После школы Оля так звали блондинку ждала ее на улице.
Ну что, пошли?
Аля кивнула.
По дороге купили мороженое. Оля рассказывала ей про свою жизнь. Выяснилось, что Олин папа музыкант, играет на баяне, а мама танцовщица, балерина, работают они в знаменитом ансамбле «Березка».
Оля рассказывала, что родителей почти никогда не бывает дома гастроли. Живет она с няней Дашей, да и слава богу. По родителям, конечно, скучает, но без них тише и спокойнее никто не контролирует уроки и не приказывает, когда возвращаться с прогулок. А Дашку всегда можно уговорить. В выходные Оля предложила сходить в зоопарк, а после посидеть в кафе-мороженом.
«Кажется, у меня появилась подружка», с восторгом подумала Аля, надеясь, что Софья Павловна отпустит ее в выходной.
Но, придя домой и вспомнив свое сегодняшнее унижение, отказалась от обеда и пошла к себе. Легла и заплакала. Оля это, конечно, здорово! Спасибо ей пребольшое! Но все равно она здесь чужая. И всегда будет чужой сиротой, тихой провинциалкой, да что там деревенщиной! И никогда она не будет своей. Такой, как эти шустрые, говорливые и смелые девочки. Она, Аля, другая.
Постучавшись, заглянула растерянная и обеспокоенная Софья Павловна.
Аля, в чем дело?
Громко всхлипнув, Аля ответила, что все хорошо.
Ты плачешь? Тебя кто-то обидел?
Ничего не ответив, Аля расплакалась еще пуще.
Софья Павловна присела на край кровати.
Так, давай все по порядку. И ничего не скрывай, поняла?
И Аля все рассказала. И про «ободранную», и про «жалеют», и про «деревню, которой тут не было». Все.
Все правильно, неожиданно заключила Софья Павловна. Это я виновата. Не реви, девочка, мы все исправим я тебе обещаю.
К вечеру появилась Стефа, яркая женщина непонятного возраста то ли тридцать, то ли пятьдесят. Потом оказалось, что ей хорошо к шестидесяти.
Стефа была некрасивой, но очень фигуристой. Одета она была потрясающе. Не выпуская из тонких, узких губ длинную черную тонкую сигарету и надев на запястье бархатную подушечку, утыканную иголками, Стефа крутилась вокруг Али, подкалывая ткань, и не переставала болтать.
Алю ни о чем не спрашивали, словно она была бессловесным манекеном, Стефа отдавала короткие команды:
Повернись, встань ровно, выпрями спину.
А Софья Павловна строго смотрела на внучку и молча кивала: мол, слушайся Стефу!
Уставшая, Аля ни о чем не спрашивала. Ей вдруг стало все равно: ведь жизнью ее распорядились без всяких вопросов. Жизнью! И что говорить про одежду? Безразличие и равнодушие накрыло ее тяжелой волной, и захотелось уйти к себе, лечь, закутаться одеялом и никого не слышать, никого!
Хотя никто ничего ей плохого не делал даже наоборот.
Совсем поздно, когда ушла болтливая сплетница Стефа, почти в одиннадцать вечера, в дверь раздался звонок.
Уставшая, обессиленная Софья Павловна простонала:
Господи! Ну кого еще черт принес? И выкрикнула слабым, дрожавшим голосом: Аля, открой!
На пороге стоял молодой мужчина в ярко-рыжей дубленке. На каждой руке, как на ветке, были навешаны обувные коробки.
У ног стоял чемодан.
Сонечка дома? осведомился он, окинув удивленным взглядом девочку. Позови! И, не дожидаясь ответа, отодвинув Алю, он решительно зашел в квартиру. Соня! немного визгливо, с обидой выкрикнул он. Хорошо же ты встречаешь гостей!
Появилась, бормоча извинения, Софья Павловна.
Пашуля! изображая радость, произнесла она. А я тебя, дружок, уже и ждать перестала!
Соня, с укоризной отозвался он. Ну если я обещал!
Скинув роскошную дубленку, гость рухнул в кресло, прикрыл глаза и капризно и театрально, словно неважный актер, проговорил:
День был кошмар! Ты даже не можешь представить!
Софья Павловна принялась сочувствовать и горячо благодарить за то, что Пашуля соизволил заехать. Бросилась варить кофе, вспорола большущую коробку каких-то заморских конфет, и Аля поняла, что гость важный, не то что Стефа и уж тем более Маша.
Выпив кофе и съев почти все конфеты у Али глаза полезли на лоб, Пашуля лениво принялся открывать коробки.
Там была обувь. Не просто обувь сказочная обувь! Лаковые туфельки с бантиком, замшевые туфли с золотой пряжкой, голубые босоножки с тонкими ремешками, зимние полусапожки на молнии, демисезонные с кнопками сбоку.
Невиданная красота и элегантность.
Чего застыла? небрежно спросил Пашуля. Меряй, внученька! и захохотал тоненьким голосом. Смех его был одновременно похож и на детский плач, и на куриное кудахтанье.
Аля с испугом посмотрела на Софью Павловну.
Та одобряюще положила руку ей на плечо:
Конечно, меряй!
Все пришлось впору. Немножко жали замшевые туфли с пряжкой, но Аля смолчала.
Отказываться от этой красоты, от этого невозможного счастья было выше ее сил. Хотя и было неловко.
Все не потяну, объявила Софья Павловна. Берем черный лак, они практичнее, чем замша, и босоножки берем впереди лето. Ну и сапоги куда деваться?
А верх, Пашуля! Принес?
Пашуля молча ткнул носком ботинка в чемодан.
Аля! Открывай! приказала Софья Павловна.
Аля, красная от смущения и возбуждения, щелкнула замком чемодана.
Там лежала дубленка. Нет, не так там лежало чудо. Чудо было бежевым, нежным, как кофейная пенка. Замшевое чудо, отороченное коричневым мехом.
Ну что застыла? Надевай! приказала Софья Павловна.
Аля надела. Дубленка была чуть великовата в груди и длинновата в рукавах.
Аля до смерти перепугалась, что Софья Павловна от нее откажется.
Ну что застыла? Надевай! приказала Софья Павловна.
Аля надела. Дубленка была чуть великовата в груди и длинновата в рукавах.
Аля до смерти перепугалась, что Софья Павловна от нее откажется.
Но пронесло выручил манерный Пашуля.
В самый раз, пропел он, меньше не надо, растет ведь еще. Не каждый же год покупать.
Не каждый, согласилась Софья Павловна. Иди, Аля, к себе. Мы сами тут разберемся.
В комнате Аля села на диван и задумалась. Теперь понятно. Павлуша этот спекулянт, торговец. Вещи вынес из-под полы. В Клину на их улице жила Тамара, спекулянтка. Она ездила в Москву и привозила оттуда вещи, а потом продавала «втридорога», как говорила бабушка Липа.
Тамару презирали, осуждали, но мечтали с ней подружиться. Все было сплошным дефицитом и детские колготки, и нижнее белье, и мужские рубашки, и косметика.
Мама Тамару не осуждала, говорила, что хлеб у нее не дай бог: собрать денег, ранним утром, шестичасовым, поехать в Москву, целый день душиться в очередях, тащить это все на себе. А дальше продать и не попасться милиции. Впрочем, и милиция тоже одевалась у Тамары, жена участкового тоже с ней дружила.
Но все равно работа опасная не дай бог, и тюрьма.
А баба Липа ворчала и возражала маме:
Всех ты, Анютка, жалеешь! Сволочь Томка твоя! Сволочь и спикуль дерет три шкуры, а эти дуры и рады последние деньги ей нести.
Павлуша тоже спекулянт, но вещи у него потрясающие. У Тамары таких не было. Но все наверняка страшно дорого. Особенно дубленка. Скорее всего, дубленку бабушка не возьмет. И правильно сделает куда Але дубленка? Что она, дочь космонавта или балерины Большого театра?
Дубленку она переживет, походит в своем старом пальто. Главное, чтобы Софья Павловна не отказалась от лаковых туфель и зимних ботинок.
Но та ни от чего не отказалась. Хлопнула входная дверь, и она позвала Алю в комнату. Пашули уже не было, а вот коробки с обувью остались, и дубленка тоже. Вальяжно и беззастенчиво она раскинулась на спинке кресла, словно ожидая новую хозяйку.
Аля пожирала глазами дубленку поверить в это было невозможно.
Все взяла, устало проговорила Софья Павловна. Денег, конечно немерено. Пашка жулик, но куда деваться? Видишь, со всем уважением с доставкой на дом! Да ладно, выкрутимся, не впервой! беспечно заключила она.
Аля с трудом сглотнула.
Спасибо. Большое спасибо. Она запнулась, не зная, что сказать.
Не переживай. Пришло время отдавать долги. Меня и так не было слишком долго.
Платья, пошитые Стефой, оказались немного чудными, но бесспорно красивыми. Их было четыре два летних, пестрых и ярких, одно теплое, из сиреневого джерси, отороченное кремовым кружевом, «Это в театр», оценив, строго сказала Софья Павловна, и одно из плотной, немного жестковатой ткани весна-осень, как объяснила Стефа. На голубом, нежном фоне расцветали крохотные подснежники. Плиссированная юбка и белый лаковый поясок это какое-то чудо!
Деньги отдам в следующем месяце, сказала Софья Павловна. Как раз придут. Ну ты знаешь!
Конечно, Соня, конечно! Даже не думай и не беспокойся, не о чем говорить.
Платья лежали на спинке дивана и кресла. Аля ходила вокруг, осторожно трогала их руками, нежно гладила, снова отходила на шаг назад, принимаясь любоваться. Ей казалось, что все это сказка и это все происходит не с ней. Это какой-то сон, непонятный, странный и красивый. И, как все сны, он точно скоро закончится, потому что так не бывает. От возбуждения ее потряхивало.
Софья Павловна пощупала лоб:
Не заболела? Иди, Аля, поешь! Что-то ты на себя не похожа!
Поем, только попозже. Сейчас не могу, извините.
Два дня Аля просидела дома. Софья не возражала.
А через два дня, надев новую форму, купленную в фирменном магазине «Машенька» юбка-плиссе и фартук с узкими лямками, дубленку и сапожки, снова отправилась в школу.
Новая жизнь была совершенно другой, не похожей на прежнюю, провинциальную, донельзя скромную и, если по правде, невозможно скучную. Конечно, по маме и бабушке Липе Аля очень тосковала. Но спустя полгода поймала себя на мысли, что думает о них не так часто, как раньше. Раньше, к примеру, она вспоминала их по сто раз на дню. А теперь раз в три дня, не чаще. Это, конечно, ужасно. Но разве это зависит от нее? Просто та ее жизнь осталась за чертой. А эта, новая, вот она! И, если признаться, не такой уж она оказалась плохой.