Я глубокий вдох. Выдох.
Иди туда, где страшнее говорил мне старый друг.
Лучше делать и каяться, чем не делать и каяться а это уже Бокаччо. Очень уместный в наших чумных реалиях.
Но страшно везде. И делать про оба варианта.
Ириска теплая ладонь Марка на спине. Поддерживает. Но помочь не может.
Я остаюсь.
Сказала и сразу успокоилась.
Нет, не так. Внутри, глубоко-глубоко, все взвилось и скрутилось в адский узел. Что же ты делаешь, сумасшедшая?! Но на поверхности словно слой оливкового масла, вылившегося из кувшинов греческих дев.
Всю жизнь я принимала разумные решения и потом с завистью смотрела на тех, кто сделал наоборот и даже расплатился за это. Но перед расплатой успел еще повеселиться. И это было уже не отнять. Никакими силами.
Хочу попробовать хоть раз в жизни поступить неразумно. Не так, как посоветовали умные люди. Вон, Марку их советы не слишком помогли.
Хорошо, хмыкнул Димка. Тогда я беру машину до завтра. Мне кое-что надо там передать в Москву. Заночую в Ларнаке, не теряйте.
Он развернулся и ушел. Я посмотрела на Марка:
В смысле заночует? У вас же с этим и была проблема, насколько я помню?
Он знает, что делает, невозмутимо пожал плечами тот. Зайдем за круассанами в лавочку?
Вернувшись в квартиру, я сразу села за перевод, дожевывая гигантский круассан с шоколадом без отрыва от производства. Марк послонялся туда-сюда, ушел в спальню смотреть кино, вернулся, сел рядом и наклонился к экрану:
Много еще?
Угу рассеянно отозвалась я. Смотри сегодня без меня что ты там хотел смотреть.
Давай помогу?
В смысле? я подняла голову.
У меня свободный английский, работал синхронистом. Могу помочь.
Я покосилась на него. Вроде совершенно серьезен.
В смысле? я подняла голову.
У меня свободный английский, работал синхронистом. Могу помочь.
Я покосилась на него. Вроде совершенно серьезен.
Заманчиво вздохнула и покачала головой: Но невозможно. Будет разный стиль, а это критично.
Дай то, что уже сделала, стиль тоже скопирую, он потянулся за своим ноутбуком и кивнул: Кинь что-то из финала. Если не понравится моя версия, переделаешь сама.
Окей
Проще было дать ему позабавиться, чем спорить, и я сбросила большой кусок, который собиралась делать в последнюю очередь. И снова уткнулась в работу. Марк устроился в кресле напротив с ногами и тоже увлеченно застучал по клавишам.
Остановить нас было некому, накормить тоже, поэтому перекусили мы сэндвичами. Я быстро посмотрела то, что он сделал, ревниво заметив, что переводит он быстрее меня. И действительно подстраивается под мой стиль. Пришлось согласиться, что помощь будет кстати.
Только когда в комнате начало темнеть, а террасу окрасил в алые цвета тяжелый южный закат, я свернула все окна, снова с досадой заметив, что норму не сделала. Свою норму, конечно, в полтора раза больше того, что обычно давали переводчикам, но все равно было обидно. Глаза болели, в голове плыл туман работа на сегодня была окончена.
Налила себе бокал вина и вышла на террасу, полюбоваться на то, как огромное оранжевое солнце опускается за белые домики напротив, и лиловые тучи разливаются по горизонту. Уютный замшевый диван так и манил развалиться на нем, привалиться, словно к теплому боку большого животного.
Неслышно ступая, вслед за мной вышел Марк и тоже устроился на диване, проворчав:
Подвинься. Я тоже работал и устал, имею право.
Диван это привилегия? тихо засмеялась я.
Награда проговорил он, откидывая голову на спинку и вынимая у меня из руки бокал, чтобы отпить самому.
Я устроилась у него на плече, так было удобнее отбирать бокал, пока мы по очереди, глоток за глотком, не выпили его до дна. Он перекочевал на стол, а я окончательно сползла на Марка, пока он сам отклонялся все сильнее и сильнее, пока не оказалось, что я уже практически лежу на нем. У него такие твердые мышцы, упругие и сильные, а я такая мягкая и обтекаю его всем телом, и это ощущается так правильно твердый мужчина, мягкая женщина, что я даже забываю подумать обычное женское про то, какая я толстая и поругать себя за эту мягкость тоже забываю. Сиреневый закат мягко перетекает в темно-синюю ночт, и сильные руки, обнимающие меня, неторопливо гладят спину.
Я переворачиваюсь на живот, встречая его мягко тлеющий под веками огненный взгляд и смотрю долго-долго, любуясь тем, какой он странный, но красивый какой-то чуть-чуть инопланетной красотой с этим необычным разрезом глаз.
О чем думает он не знаю, но когда темнеет совсем, и по краю балкона зажигаются желтые фонарики, делая мир уютным и правильным, он проводит по моей щеке кончиками пальцев, а я сама тянусь и целую его мягкие губы. Он отвечает так же мягко: никакой напористости, никакого языка очень-очень нежно, так что моя кожа плавится от близости и тепла.
Марк
Мы целуемся так долго, пробуя друг друга на вкус, скользя губами по губам, дотрагиваясь до них кончиком языка влажным, горячим, осторожным что лиловое небо успевает стать густо-фиолетовым и обратиться в черноту южной ночи. Только мерцание фонариков помогает нам видеть друг друга: блеск глаз, улыбку, приоткрытые зовущие губы.
Густо и резко пахнут цветы на кустах под террасой, далеко в тишине слышен лай собак, но здесь и сейчас между нами только все учащающееся дыхание. Рука Марка гладит мою спину очень медленно, очень нежно, лишь слегка прижимая к себе, когда поцелуй становится чуть глубже, и языки сплетаются на границе, где соединяются наши губы.
И замирают.
Мы замираем между нами только дыхание. Я дышу им он мной, и откуда нам взять кислород в таких условиях? Не поэтому ли кружится голова и звенит в ушах, путаются мысли, забываются принципы? Рука Марка, замеревшая на талии, преодолевает барьер решимости и сползает ниже, еще ниже, гладит мою задницу, стискивает ее я ахаю, отрываясь от его губ и ловлю в драконьем пламени глаз яркую вспышку. Да и сама чувствую, что даже двойной слой мягкой ткани моих и его спортивных штанов не может скрыть его очень мужских намерений.
Впрочем, еще не намерений, пока только желаний.
Еще никто ничего не решил, мы пока на грани.
Еще никто ничего не решил, мы пока на грани.
Я осторожно пробую на вкус кожу на его шее. Она чуть шершавая, солоновато-пряная, вкусная хочется трогать еще и еще, лизнуть, присосаться губами, прикусить осторожно острыми зубками. Пальцы задирают его футболку, чтобы с наслаждением скользнуть под нее и пройтись по упруго отзывающимся твердым мышцам живота. Так необычно у меня никогда не было подобных мужчин. Либо худые, с торчащими ребрами и бедренными костями, неприятным провалом на месте живота, либо с мягким пузиком, таким же как у меня, ничего интересного.
А Марк необычный непривычный. Можно трогать, как следует разбираясь, как там у него устроены эти пресловутые кубики, как одни мышцы переходят в другие, напрягаются под моими касаниями, но остаются все равно горячими и пружинящими под ладонью.
Марк ничего не делает, только его руки мнут и сжимают мою задницу, пока пальцами я исследую его живот и ниже, а языком рисую узоры на шее. Лишь учащается дыхание, когда руки становятся не в меру игривы и дергается кадык, когда я собираю губами кожу между ключиц и сжимаю зубы чуть сильнее.
Оттягиваю ворот его футболки, чтобы добраться до еще не облизанной территории на груди, он приподнимается и одним движением стягивает ее, запуская куда-то в темноту террасы. Теперь мне ничего не мешает я трусь об него всем телом, глажу по животу обеими ладонями и прикусываю крошечный сосок на твердой как доска груди.
Его дыхание срывается, руки стискивают бедра до боли, и он резко переворачивает меня на спину, подминая под себя.
Марк-к-к говорю я тихо, залипая на этой последней букве так, словно у меня полный рот тягучей сливочной карамели.
Он смотрит мне в глаза и, клянусь, его зрачки вытягиваются вертикально, как у кота или дракона, и в них пляшет пламя, отражая несуществующую свечу. Он смотрит мне в глаза, гладит по лицу, по голове, разделяет пальцами пряди волос, отводит их в сторону. Целует, чуть задыхаясь и не закрывая глаз. Я вижу это, потому что тоже не закрываю. Мне нравится смотреть в драконье-инопланетную глубину.
Марк слишком необычный, слишком другой, не похожий ни на кого, с кем я была вот так близко. Может быть, я его придумала? Мой разум не выдержал напряжения и одиночества и подарил мне гибкого смуглого Марка с глазами цвета слабозаваренного чая, темно-медными волосами и сладко-соленой кожей?
Что ж, тогда я буду наслаждаться подарком по полной.
Я закидываю ногу ему на пояс, прижимаю к себе плотнее, и он трется напряженным членом об меня. Развожу колени шире, подаюсь бедрами к нему, чтобы его твердость упиралась как раз в нужное место.
Его руки обводят бедра, пальцы касаются плеч, дыхание обжигает шею. Марк упирается локтями и скользит вдоль моего тела, задевая членом набухший клитор, вжимается в меня, не давая ускользнуть от растущей твердости, двигается так, как если бы уже трахал но нет, между нами его и моя одежда, все почти невинно если не считать ладони, накрывшей груди и зажатого через ткань между пальцев соска, горячего дыхания губы в губы
Полустона-полувыдоха:
Ириска Что ты делаешь?.. Что мы делаем?..
Я не знаю, что ему ответить.
Пока ничего.
Лежим вот на диване, тискаемся. Целуемся иногда.
Ничего такого. Совсем ничего.
Совсем.
Марк откатывается в сторону, тяжело дыша и лишая меня такой желанной тяжести своего тела.
Не надо. Не стоит продолжать, говорит он через силу, словно эти слова ему никак не даются.
Не стоит соглашаюсь я.
У меня еще работает голова. Все мои возражения на местах.
Для секса с Марком у меня еще меньше причин, чем с Димой. Он улетит в свою Италию к своим загадочным обязательствам при первом же удобном случае. Мы останемся с Димкой в еще более неловкой ситуации, чем втроем.
И не то чтобы я так уж его хочу. Мне просто нравятся эти поцелуи. И нравится на него смотреть он очень красив в полутьме при свете мерцающих фонариков. И трогать тоже нравится. Гладить по груди и животу, только кончиками пальцев чувствуя короткую жесткую поросль, уходящую от пупка вниз, к резинке штанов. Темно-рыжую, сливающуюся цветом с теплым оттенком огней этой ночи.
Просто нравится.
Я знаю, что Марк не Дима, он умеет сдерживать свои порывы. С ним я в безопасности и могу позволить себе чуть больше. Чуть рискованнее поиграть тронуть кончиком языка живот, накрыть ладонью упругую плоть под мягкой тканью. Провести рукой, слыша, как дыхание Марка становится резче и быстрее.
Мы уже решили, что это плохая идея, так значит ничего не будет. А я могу позволить себе поиграть они ведь дразнили меня сами? Целовали, притискивали к себе, спали почти обнаженными, зажимая между своими телами?