Изумительный хирург хирург от Бога Володя имел лишь один недостаток. Он был страшным матерщинником. И странно было видеть его, всегда безупречно одетого в цивильный костюм или в операционную форму, со строгими, интеллигентными чертами лица, в очках в тонкой золотой оправе, и при этом слышать от него отборный мат, органично вписывающийся в его речь.
Десять минут по темным, дождливым улицам и вот я в родной стихии. Вокруг реанимационной койки стояла вся дежурная бригада главный хирург, заведующий детской хирургией, заведующий травматологией. Ситуация была критическая.
Две четырехмесячные девочки-близняшки остались дома с папой, в то время когда мама выбежала в магазин за продуктами. В магазине была очередь, папа был с похмелья, а девочки громко плакали. Папа, раздраженный головной болью, постоянной бедностью на грани нищеты, желанием покоя и выпивки пытался успокоить крошек, качая и матерясь. Но затем его терпение лопнуло, и он, схватив одну из близняшек за ноги, хлопнул ее головой об стол. В это время в квартиру входила мать девочек, наконец-то купив кой-какой снеди. Последние мгновения трагедии разворачивались на ее глазах. Девочка сразу же успокоилась, перестала кричать и вообще двигаться. Мама в то же мгновение потеряла сознание и рухнула у входа в комнату. Папашка, моментально протрезвевший, кинулся поднимать жену. Она очнулась и со слезами бросилась к малышке. Девочка еще дышала, но без признаков сознания. Мать с криком ринулась к соседям, вызвали скорую. Их всех троих привезли в больницу мать побоялась оставлять вторую близняшку с извергом-папашей. И вот теперь крошка лежала перед нами с признаками нарастающей дислокации головного мозга на фоне, по всей видимости, внутричерепной гематомы. Нужно было срочно делать трепанацию черепа.
Отец, схватив крошку за ноги, ударил ее головой о стол.
Через пять минут я поставил крошке подключичный катетер, и мы поехали в операционную. Осторожно заинтубировав трахею и начав искусственную вентиляцию легких, я боялся остановки сердца в любое мгновение. Но Бог миловал и девочку, и меня, и мы благополучно проскочили самый трудный момент момент вводного наркоза. На операции действительно была обнаружена гематома левого полушария, которую успешно удалили. Гемодинамика во время операции не колыхнулась, кровопотеря была незначительной. Потом мы опять оказались в реанимации. Предстояли новые этапы в лечении нашей крошки интенсивная терапия и выхаживание, на любом из которых мы могли ее потерять. Все осложнялось тем, что девочка была из двойни рождена с весом два килограмма, пять баллов по шкале Апгар, находилась на искусственном вскармливании с первого месяца. И, конечно же, в свои четыре месяца она отставала по развитию месяца на три. Бедная, замученная мамочка встретила нас с рыданиями. В свои неполные тридцать лет она выглядела на все пятьдесят и казалась не матерью, а бабушкой близняшек. Но девочка была розовенькой, спала в наркозе, аппарат искусственной вентиляции легких мерно работал, и ее мама постепенно успокоилась. Через три-четыре часа после операции мы отправили ее со здоровой дочкой домой на скорой. К этому времени ее супруг уже сидел в каталажке и превращался в «опущенного», о чем не преминули нам сообщить ребята из горотдела.
Девочку звали Саша. Мне пришлось провести с ней еще двое суток, не выходя из отделения. На третий послеоперационный день Сашка пришла в сознание. Стала самостоятельно дышать, и мы отключили ее от аппарата искусственной вентиляции легких. К счастью, никаких грубых неврологических расстройств у девочки не было. Она вовсю двигала ручками и ножками, гукала, сосала соску и восстанавливалась просто по часам.
Ее мама, увидев, что девочка окружена достаточным вниманием и находится среди нормальных людей, наверное, впервые за многие месяцы отоспалась и приняла более-менее нормальный вид. Она каждый день приходила со второй близняшкой и по нескольку часов проводила в палате рядом с Сашкой.
На десятые сутки пребывания в реанимации она пришла ко мне на беседу.
Доктор, а может быть, если все обошлось, не будем сажать Кольку, мужа моего?
Я оторопел.
Доктор, ну как я справлюсь одна с двумя-то малышками? А он-то хоть какие-никакие деньги, но приносит. Давайте, доктор, напишем, что Сашка сама слетела с кроватки. Я уже поговорила в милиции.
Я моментально набрал телефон следователя горотдела. В городке все врачи, учителя и милиционеры знали друг друга.
Я моментально набрал телефон следователя горотдела. В городке все врачи, учителя и милиционеры знали друг друга.
Никита, ты что, хочешь отпустить нашего детоубийцу?
Опустить? Так мы его давно опустили, с первых часов на «хате».
Извини, Никит, а то тут сердобольная жена ересь порет, что вступила с вами в сговор. Хочу заметить, не вполне законный, а где-то даже и преступный.
Так, Артем, щас мы и ее примем за клевету и за преступный сговор с мужем в истязании детей. Так ей и передай.
Я объяснил не в самых лестных фразах этой замученной и олигофреничной женщине, чем грозят ей последующие ходатайства о спасении мужа и какая она после этого мать. Из благодарной и счастливой женщины она моментально превратилась в затравленного зверька и смотрела на меня так, будто это я разрушил ее семейную идиллию (если она знала это слово), покалечил дочь и посадил мужа. На следующий день мы перевели Сашку в детскую неврологию.
Мать больше к ней не приходила. Через два месяца она написала отказ от ребенка в связи с трудным материальным положением и невозможностью одной воспитывать двух девочек, одна из которых инвалид.
Сашка умерла в возрасте года и двух месяцев в детском доме от прогрессирующей гидроцефалии и атрофии коры головного мозга.
Два вертолета
В жизни их, этих вертолетов, было много: и счастливые, и военные, и горящие, и «двухсотые» но запомнились первые два. Те два вертолета из мирной жизни времен Советского Союза и молодости.
Больных в реанимации было мало, все стабильные, плановые наркозы отменили, и ничего не должно было помешать праздничному концерту, подготовленному мужским составом нашей больницы для наших профессиональных спутниц в честь Восьмого марта. Вся фишка заключалась в том, что мной и моим другом травматологом Володей Кругленьким был подготовлен номер, а именно хор врачей-мужчин с исполнением знаменитой хоровой песни «Вечерний звон». Запевал самый безголосый, с полным отсутствием музыкального слуха, единственный оперирующий уролог на весь район Вова Замазов. Черный, похожий на цыгана, раздолбай, с полным ртом золотых зубов, охотник, балагур он, как никто, подходил на роль запевалы.
Я знал его еще со времен своей субординаторской практики после четвертого курса. Неделю, по плану практики, я сидел с ним на урологическом приеме в поликлинике. Однажды к нему на прием пришел пациент, шахтер, видно, хороший его знакомый.
Владимир Аксентьевич, ну вот съездил, как вы сказали, в область. Пропил то, что они прописали. Но все равно не стоит. Хоть воймя вой, не стоит, и все. Жена или спутается с кем-нибудь, или из дому выгонит.
Так говорил этот бедолага, богатырского телосложения красавец, и в карих, больших глазах отражались вселенская тоска и печаль.
Петрович, ехидно улыбаясь своей золотой улыбкой, спросил красавца Замазов, а ты женьшенем пользовался? Порадуй жену ко Дню шахтера.
Владимир Аксентьевич, уж год его пью, все без толку.
Э, Петрович, ко Дню шахтера открою тебе страшную тайну. Его не пить надо, а привязывать к окаянному отростку, и тогда по-нашему, по-шахтерски-то жену А, Петрович?
Я думал, что сдохну от смеха, но смеяться было нельзя. Это было бы расценено как надругательство мальчишки-практиканта над инвалидом, поэтому я по стеночке выполз в процедурку.
Именно с этого случая я на всю последующую жизнь понял, что нельзя точно планировать ни праздники, ни отдых. И вообще ничего нельзя планировать вне работы.
Дирижировать нашим хором должен был заведующий травматологией Пантелеймон Петрович Шанин. Был он разительно похож на актера Евгения Леонова, того самого, который сидел в тюремной камере на столе и рвал на себе майку, крича «моргалы выколю!». При такой неординарной внешности для врача был Пантелеймон Петрович изумительным травматологом, в совершенстве владеющим и аппаратом Елизарова, и гипсом, и всеми травматологическими прибамбасами. И не было лучшего шахматиста в городе, чем наш Шанин. Очень часто к нам в больницу заглядывал прокурор города, Щетинин, и засиживался за партийкой в шахматы у Пантелеймона до позднего вечера. Да, ростом наш дирижер был ровно сто пятьдесят пять сантиметров при весе килограммов этак сто.
Итак, наш номер был где-то посередине концертной программы. После концерта всех ждал банкет в столовой, с танцами, плясками, флиртами и далее уж как кому повезет.
Итак, наш номер был где-то посередине концертной программы. После концерта всех ждал банкет в столовой, с танцами, плясками, флиртами и далее уж как кому повезет.
Концерт открыли торжественной частью. От имени парткома, месткома, горкома и исполкома, с вручением хрустальных ваз и наборов парфюмерии типа «Красной Москвы», выступали партийно-советские бонзы, безобразные в своей неискренности и пошлости. Но все это сопровождалось елейным почтением зала и бурными аплодисментами после вручения очередной безделушки или красочных грамот с портретом Ленина на фоне красного знамени.
Наконец-то настала очередь нашего номера. На сцену госпитального актового зала, заполненного преимущественно героинями праздника в белых халатах, поднимались торжественно, в черных костюмах, белых рубашках и галстуках мужчины-врачи. Наш капельмейстер-дирижер, наш кантор, весь такой кругленький и маленький, наш Пантелеймон Петрович поднялся на сцену с присущими ему вальяжностью и достоинством. А надо сказать, что состав основных участников хора был из докторов ростом не менее ста восьмидесяти. Зал начал потихоньку похохатывать. Бедолаги, они не знали, что их ждет впереди, ибо программа концерта держалась в полнейшем секрете. Конферансье, Михаил Семенов, блондин с беленькими усиками, кастратно-фальцетным голосом объявил:
Наш концерт открывает мужской врачебный хор имени Томусинской больницы номер один старинной русской врачебно-хоровой песней «Вечерний звон». Дирижер И здесь он сделал многозначительную паузу. Заслуженный врач Сибири, шахматист-травматолог высшего разряда, лучший друг прокуратуры, Пантелеймон Шанин. Зааапевает первый в мире и второй в Сибири уролог-затейник Владимир Замазов.