Перечитал и рассмеялся: сколько романтизма. Хорошо, что эти записи никому в руки не попадут. Я обычный новобрачный, по уши влюбленный в свою жену; я смотрю на нее, спящую после сеанса страсти, вот в голову и лезет всякая сентиментальная чепуха. Что, если коснуться ее провести пальцем от ключицы до локтевой впадинки, и дальше, до ладони? Попробую. Восхитительно нежная кожа покрывается мурашками, но Энн продолжает спать. Наблюдаю, зачарованный, как ее тело забывает о моем прикосновении, кожа разглаживается. Возле локтя Энн темнеет свежее пятнышко. Неудивительно: мои руки в чернилах. Странное ощущение будто я поставил печать умышленно, закрепил Энн за собой навечно. Владей я карандашом и кистью получше, сначала наделал бы отпечатков в самых сладких местечках Энн, а потом написал бы картину «Чернильная ню».
Вот моя Энн пробуждается, поднимает тяжелые веки, приоткрывает в улыбке припухшие алые губы и я дышу чаще, я себя не помню. Становлюсь обожателем своей женушки бесполезным, зато преданным.
Никто никогда не любил женщину так, как я люблю Энн.
Иди ко мне, Томас, зовет она, и мне больше не хочется ни писать, ни рисовать, ни даже руки мыть.
Т. С.Глава 21
Прощание
Мне нужно уйти сейчас,
Пока недреманные очи
Смыкает вязкая мазь
Дряхлеющей ночи.
ДЕБАТЫ ПО АНГЛО-ИРЛАНДСКОМУ договору возобновились сразу после зимних праздников. Мы с Томасом решили ехать в Дублин, чтобы присутствовать на заседании Дойла. Я предлагала Бриджид отправиться с нами и взять Оэна. Бриджид отказалась.
У вас это будет вроде как медовый месяц, Энн, другой едва ли выпадет, произнесла Бриджид. А мы с Оэном прекрасно дома посидим. Вон О'Тулы с нами.
Немалых трудов стоило умолить Томаса, чтобы не рассказывал Бриджид о Лиаме и его выстреле. Бриджид, несомненно, спросила бы, а что, собственно, я тогда на озере делала; объяснения вызвали бы новые сложности, а в отношениях с Бриджид мне хватало и старых. Вдобавок какой прок, если она узнает: ее сын покушался на убийство. То-то, что никакого.
Почему ты упрямишься, Энн? Неужели думаешь, что Бриджид способна смягчить сердца своих сыновей, что под ее влиянием они от тебя отстанут? убеждал Томас.
Нет, я просто думаю, что Бриджид способна хорошо присматривать за Оэном.
А собственная безопасность тебя не волнует? Томас перешел на крик. Зато меня она волнует! Нельзя быть такой беспечной, Энн! Лиам в тебя стрелял. И Бен тоже, насколько мне известно. Мартин Карриган и злосчастный Броуди мертвы, и я да простит меня Господь! рад этому! Теперь остается держать ухо востро только с братьями Галлахер, чтоб им пусто было! Ибо прочие твои враги устранены.
Нет, я просто думаю, что Бриджид способна хорошо присматривать за Оэном.
А собственная безопасность тебя не волнует? Томас перешел на крик. Зато меня она волнует! Нельзя быть такой беспечной, Энн! Лиам в тебя стрелял. И Бен тоже, насколько мне известно. Мартин Карриган и злосчастный Броуди мертвы, и я да простит меня Господь! рад этому! Теперь остается держать ухо востро только с братьями Галлахер, чтоб им пусто было! Ибо прочие твои враги устранены.
Томас никогда голоса не повышал. Его ярость была для меня в новинку. Онемевшая от потрясения, я таращилась на него, он же взял меня за плечи, прижался лбом к моему лбу. Когда он заговорил, мое имя вырвалось из его уст, как стон.
Энн, послушай. Я знаю, ты привязалась к Бриджид, но разве эти чувства взаимны? Бриджид обожает своих сыновей, для нее они всегда правы, что бы ни сделали. Она не примет твою сторону, если в конфликте будет замешан Лиам или Бен.
Что же делать?
Прежде всего, я скажу ей, чтобы ни Лиам, ни Бен близко не подходили ни к тебе, ни к Оэну.
Да ведь она решит, что это мои козни! Я окажусь крайней! Ты ее перед выбором поставишь: внук или сыновья.
Этот выбор, Энн, ей давно уже пора сделать. Лиам с Беном были и остаются неуправляемыми. В отличие от Деклана. В этой семье как в сказке: младший брат и добр, и умен, а старшие ходячая головная боль.
Томас я замялась и докончила шепотом: Деклан бил свою жену?
Томас даже отпрянул.
Откуда такие подозрения?
Просто мне Бриджид сказала, понимаю, мол, почему ты в смысле, Энн испарилась, как только случай представился. Деклан якобы обижал Энн, да и братья его тоже от отца своего крутой нрав унаследовали.
Взгляд Томаса не оставлял сомнений: он о таком впервые слышит.
Деклан никогда не поднимал руку на Энн. Она не замедлила бы сдачи дать. Во всяком случае, оба деверя получили от Энн достаточно пощечин. Однажды Лиам ее по лицу ударил, губу ей разбил до крови за то, что она его совком для угля по голове шарахнула. Он тогда обезумел от ярости.
Ничего не понимаю. Зачем Бриджид покойного сына оговаривать?
По незнанию, наверно. Деклан выгораживал своих братьев. Бывало, Лиам или Бен набедокурит, а Деклан вину на себя возьмет. Он по их долгам платил, он их из передряг вытаскивал, работу искал для обоих.
А теперь, когда Деклана больше нет, этим занялась Бриджид?
Вот именно. Она за сыновей костьми ляжет.
Уверенный в своей правоте, Томас вскоре после венчания позвал Бриджид в гостиную, велел сесть и отвечать на вопросы о местонахождении Лиама и Бена. Бриджид пыталась запираться, и тогда Томас прямо сказал: чтоб ни один, ни другой в Гарва-Глейб носа не совали.
Бриджид скроила скорбную мину.
Доктор Смит, вы тоже в борьбе участвуете с самого начала. Говорите, мои мальчики преступники? А сами-то вы разве лучше? Всё у вас тайны какие-то, но я ж доносить не бегу. Да и что я знаю? Почитай, ничего! Я в этом доме будто враг, никто мне словечка не говорит. Взгляд переметнулся на меня, глаза, обвиняющие, вопрошающие, были полны слез. Томас, впрочем, ничуть не растрогался и не смягчился.
Лиам и Бен могут причинить вред моей жене, отчеканил он и добавил: А теперь скажите, что мои опасения беспочвенны если, конечно, язык у вас повернется, миссис Галлахер.
Бриджид затрясла головой, забормотала что-то невразумительное.
Отвечайте, миссис Галлахер, велел Томас, и она тотчас взяла себя в руки: спина ее напряглась, лицо стало непроницаемым.
Мои мальчики ей не доверяют, выплюнула Бриджид.
Вот и пусть делают это подальше от Гарва-Глейб, почти прорычал Томас.
На мгновение я увидела другого, непривычного Томаса Смита того, который на спине волок лучшего друга со смертельным ранением; того, который добивался допуска к политзаключенным, чтобы затем сообщить об их состоянии Майклу Коллинзу; того, который ежедневно глядел в лицо смерти холодными, спокойными глазами, который отгонял смерть сильной и твердой рукой. Было в этом Томасе Смите нечто пугающее.
Страх почувствовала и Бриджид. Побледнела, отвела взгляд, сцепила пальцы.
Лиам и Бен могут обидеть мою жену, но я этого не допущу, выдал Томас.
Бриджид уронила голову на грудь и прошептала:
Я им скажу. Я передам, чтоб не приходили.
В Мэншн-хаус было не протолкнуться. Томас крепко держал меня за руку, прокладывая путь к местам, зарезервированным для нас Майклом Коллинзом. Вокруг нервничали и, разумеется, курили, пахло дымом и потными подмышками. Я прижалась щекой к плечу Томаса пусть свежесть его рубашки и надежность мускулов защитят меня от общей нервозности и стала молиться за Ирландию, зная уже, какая судьба ей уготована, к чему приведет сегодняшнее голосование.
Отовсюду слышались приветственные возгласы в адрес Томаса, и даже графиня Маркевич некогда красавица, а ныне увядшая, потрепанная временем, революционной борьбой и тюремным заключением женщина и та подала Томасу руку, чуть растянув губы в улыбке.
Графиня, позвольте представить вам мою жену, Энн Смит, произнес Томас. Энн разделяет вашу страстную любовь к брюкам.
Констанция Маркевич засмеялась, рука взлетела ко рту. Поздно я успела увидеть, что у графини недостает зубов. Оказывается, тщеславие так вот просто не вытравишь, хоть всю жизнь с ним борись.
А мою страстную любовь к Ирландии она тоже разделяет, доктор Смит? уточнила Констанция Маркевич, и ее брови поползли вверх, куда-то под поля черной шляпки.
Подозреваю, одна страсть обусловливает вторую. Томас заговорщицки улыбнулся. В конце концов, Энн ведь вышла за меня.
Графиня Маркевич снова засмеялась, довольная ответом, и, к моему облегчению, отвлеклась на вновь вошедшего. С меня будто колодки сняли.
Можешь вздохнуть спокойно, Энн, шепнул Томас, и я последовала его совету.
Я отлично знала: еще до рокового голосования Констанция Маркевич заявит, что Майкл Коллинз трус и клятвопреступник. Целиком будучи на стороне Майкла, я все-таки не могла избавиться от благоговения перед этой женщиной, впрочем, наверно, каждый испытывал в ее присутствии нечто подобное.
Погрязшая в исторических документах, я часто задавалась вопросом: что, если бы можно было вернуться во времени, неужели эпохальность событий и героизм участников не утратили бы магического флера? Не наводим ли мы лоск на прошлое, не идеализируем ли обычных людей, которым просто случилось жить в определенном историческом контексте? Не воображаем ли красоту и мужество там, где было место лишь отчаянию и погребальным плачам? Старик, оглядываясь на свою молодость, помнит связанное с самим собой и ничего другого; не уподобляемся ли такому старику и мы, не сужаем ли невольно, а то и умышленно, картину? Мне казалось, что с высоты минувшего картина отнюдь не делается четче, скорее уж время отнимает эмоции, которыми окрашивались воспоминания. Гражданская война произошла за восемьдесят лет до моего приезда в Ирландию недостаточно давно, чтобы о ней напрочь забыли. И все-таки срок изрядный пожалуй, теперь больше умов способны разобрать на составляющие этот сложный пазл и рассмотреть каждую деталь вне зависимости от остальных. Хотя, может, я и неправа очевидцев-то почти не осталось, вымирают они.
Но в тот день в переполненном зале заседаний, среди людей, известных мне лишь по старинным фотокарточкам, я была страшно далека от объективности. Дагерротипы ожили и обрели голоса, они спорили со страстью, и их страсть захватила меня, свидетельницу. Имон де Валера, председатель Дойла, возвышался над собранием. Носатый, тонкогубый, черноволосый, с неумолимым выражением некрасивого лица, он облачил свою долговязую фигуру в сугубо черное. Де Валера родился в США от отца-испанца и матери-ирландки; ни тот, ни другая не испытывали к мальчику нежных чувств и не занимались его воспитанием. Но де Валера имел талант к выживанию. Для начала он, благодаря американскому гражданству, выжил после Пасхального восстания был помилован, в то время как других зачинщиков казнили. Затем он выжил в Гражданскую войну в отличие от Майкла Коллинза, Артура Гриффита и дюжины других крупных политиков. От этого человека веяло эпохальностью, удивительно ли, что и я подпала под обаяние личности? В Ирландии этому стойкому борцу было уготовано редкое политическое долгожительство[53].