Да и верная помощница Грановского была несколько напряжена, хотя это и мало кто бы заметил.
Впрочем, это явно не ее дело и уж совершенно определенно ее не касается в этом театре, как и в любом другом, имеются свои, сложившиеся годами устои, отношения, тайны, проблемы, какие-то местные реалии, интриги-дела, в которые она старалась не вникать.
Глафира Артемовна. Лена Земцова поднялась с диванчика в углу и шагнула навстречу к ним с Грановским.
А Глаша, глядя на нее, в очередной раз подумала: надо же, какая интересная у девушки внешность практически идеально симметричное лицо, очень четкие, словно прорисованные гениальным художником черты и глаза такие глубокие, непростые, что-то в них есть, в этих глазах. Вот сколько она встречалась с этой девушкой, столько и присматривалась, испытывая чисто профессиональный интерес.
Жаль, что она не актриса, было бы интересно посмотреть ее на сцене. Но Земцова служила главным костюмером театра и вполне замечательно справлялась со своими обязанностями.
Я хотела уточнить, костюмы перешиваем на Гордееву или делаем для нее новые? спросила Лена и, словно извиняясь, пояснила: Новые можем не успеть за две недели.
Театр. Никуда не денешься. За пятнадцать минут, проведенные Глафирой в кабинете у худрука, уже все от гардеробщицы тёти Люси до уборщицы Женечки, студентки третьего курса театрального училища, знали, что Туркаева снята с роли, а вместо нее героиню будет играть Гордеева.
Любой значительный чих, не говоря про сплетню, разносится в театре, как горячий ветер по пустыне «мановенно», как говаривал один ее знакомый.
Перешивать, Леночка, ответил за Глафиру Грановский, и новые сделайте. Уж постарайтесь к премьере.
Постараемся, кивнула Земцова. Но можем не успеть.
И атмосфера вроде бы разрядилась. Или Глаше почудилось что-то. Да и ладно. Заработалась, видимо, и Элеонора с ее воплями из колеи выбила.
Любой значительный чих, не говоря про сплетню, разносится в театре, как горячий ветер по пустыне «мановенно», как говаривал один ее знакомый.
Перешивать, Леночка, ответил за Глафиру Грановский, и новые сделайте. Уж постарайтесь к премьере.
Постараемся, кивнула Земцова. Но можем не успеть.
И атмосфера вроде бы разрядилась. Или Глаше почудилось что-то. Да и ладно. Заработалась, видимо, и Элеонора с ее воплями из колеи выбила.
Полонский вывихнул ногу, сообщила со смешком Зинаида Осиповна.
Ещё чище! патетически потряс руками Грановский и быстро уточнил: Играть сможет?
Да сможет, конечно, веселым тоном заверила помощница, не голову же свернул. К тому же актеры готовы из себя выпрыгнуть, только бы не вылететь из постановки. И поторопилась договорить: Стонет на диване в гримерной, ему там оказывают первую помощь.
Как его угораздило-то? проворчал Грановский, весь такой недовольный прошагав к выходу.
Дурачились с Антоновым, читали диалог, взобравшись на стулья, с которого он потом неудачно спрыгнул, отрапортовала Зинаида Осиповна, примирительно по-матерински заметив: Все, как обычно: актеры что дети малые.
Идемте, Глафира Артемовна, посмотрим, какой ущерб нам и себе нанесли эти малые дети, пригласил Грановский, распахивая дверь перед Глафирой.
Ну идемте, согласилась Глаша, прекрасно понимая, что, труппа, ясное дело, в курсе непроизводственной травмы главного героя и, вот сто пудов, ни один актер не дожидается добросовестно на сцене начала работы, а все толпятся у гримерки пострадавшего, тревожно посматривая по сторонам в ожидании прихода того, кто все уладит, разрулит и укажет, что делать дальше. Дети. Права Зинаида Осиповна.
Толпились, ясное дело. Кто-то резко выговаривал за глупость, кто-то острил, кто-то посмеивался, кто-то давал ценные советы под руку, все гомонили одновременно, как растревоженные пчелы в улье.
Но вот завидели вальяжно шествующего к собравшимся подчиненным Грановского, и словно всеобщий вздох облегчения прошелся по коридору.
Ну что опять у вас приключилось, боже ты мой? спросил и пожурил одновременно по-отцовски худрук, подходя к столпившимся.
Актеры расступились, освобождая пространство у распахнутых дверей. Личную гримерку по понятным причинам имела только Туркаева, остальные же артисты делили гримерки на двоих, а то и на троих. Полонский, например, соседствовал с Игорем Антоновым, который в данный момент, сидя на стуле перед диваном, старательно бинтовал «восьмеркой» щиколотку товарища.
Да туже клади! назидательно произнес кто-то из артистов из-за плеча Грановского. Ты же не бинтуешь, а обвязываешь!
Это вообще неправильно, вставила явно волнующаяся Гордеева. Надо эластичным бинтом фиксировать, простой стопу не держит.
Где я тебе эластичный возьму? огрызнулся Игорь.
Федя! позвал Грановский Золотова, не утрудившись повернуться к актерам, которые толпились за спиной.
Я здесь, Тихон Анатольевич, ЗэЗэ пролез между довольно плотно стоявшими актерами, словно уж меж камнями.
Сходи к Элеоноре Аркадьевне, возьми у нее эластичный бинт. У нее точно есть, я знаю.
Да все знали, что у нее есть.
Спектакль, который ставила Глафира, был достаточно динамичным по своей драматургии, включал в себя довольно много пластики, движений, физической нагрузки. И Туркаева в профилактических целях фиксировала себе колени, а иногда и стопы эластичными бинтами с первого дня репетиций.
Знать-то знали, но сунуться сейчас к разгневанной приме никто не рискнул бы ищите дураков! Пересветова, какой бы она новомодной и трендовой ни была, поставит спектакль и фюить! улетит в свою Москву, только ее и видали, а Туркаева останется все в том же статусе ведущей актрисы и жены худрука, и попасть в ее немилость не приведи господь жизни не будет, хоть увольняйся.
А так можно: не сам же просить пришел, напоминая таким образом про то, что она теперь не репетирует, потому что снята с роли, а по приказу руководства.
Ага, кивнул Золотов, разворачиваясь.
На сей раз актеры расступились, пропуская его. А чего не пропустить? Это же на выход, а не поближе к центру событий, к Грановскому с Пересветовой, решающим, что делать дальше.
Гримерка «несравненной», куда торопливо, но все же не бегом, направился Золотов, прости господи, Феодор, располагалась на этой же стороне коридора, но в самой его середине, через две двери.
Лева! загремел тем временем своим красивым, мощным, насыщенным баритоном Грановский, обращаясь к Полонскому. Вот, какого хрена, скажи мне на милость, тебя понесло скакать со стульев козлом полугорным? Тебе на сцене прыжков и ужимок не хватает, акробат, ты наш неугомонный?
Да, Тихон Анатолич, повинился Полонский, чуть ли не слезу пуская. Мы тут с Игорем эм-м-м протянул он, спешно соображая, чтобы такого толкануть, попробовали усложнить задачу, поставленную режиссером. Его совсем куда-то не туда понесло.
Вам кажется, что надо бы усложнить? преувеличенно заинтересованно переспросила Глафира. Понаддать?
И посмотрела на него подчеркнуто вопросительно.
Понаддавать, наверное, нет все-таки не стоит понимая, что попал уже совсем конкретно, пытался отшутиться Лев Андреевич, это уже как-то Он изобразил совершенно непонятные пассы руками.
Акробатика, подсказала ему Глаша, сохраняя абсолютную серьезность.
Да! наигранно произнес Полонский, кивая.
Тихон Анатольевич, неожиданно ухватив за локоть, осторожно окликнул Грановского Золотов. Выглядел он странно, словно был чем-то сильно напуган бледный, с легкой испариной на лбу и каким-то диким взглядом. Незаметно оказавшись за спиной худрука, он произнес напряженным голосом: Там Элеонора Аркадьевна и не договорил.
В чем дело? сведя брови, недовольно громыхнул Грановский.
Она сбился Золотов и испуганно замолчал, лишь напустив большего тумана. Вам надо к ней
Ну что там ещё? возмутился Тихон Анатольевич, разворачиваясь и выходя из гримерки.
А Глаша вдруг ринулась за ним:
Я с вами!
Глаш, чуть скривившись, тихо, так, чтобы слышала только она, напомнил Грановский, это не лучшая идея, ты ж для Элеоноры раздражающий фактор, повод для скандала.
Я с вами, твердо повторила Глафира.
И, обогнув его, решительно и бесповоротно двинулась вперед, обрывая тем самым любые возражения.
Грановский только вздохнул тяжело, бессильно пожав плечами. Мол, хочешь иди, дело твоё, сама понимаешь, что из этого получится.
А вот Золотов за ними не пошёл, оставшись в толпе притихших артистов, которые с тревогой смотрели вслед удаляющемуся худруку. Самые ушлые и сообразительные уже дергали ЗэЗэ за рукав, торопливым шепотом выспрашивая: «Что там, Федь?», кто-то выдвигал предположения, но большинство еще не сообразили, что происходят какие-то новые непонятки, связанные с Туркаевой.
Да что у вас там? кричал из гримерки Полонский, не имея возможности выскочить и разузнать все самому.
Не останавливаясь и не дожидаясь Грановского, Глафира первой решительно вошла в гримерку к Туркаевой и
И все поняла сразу.
Вернее, не так поняла даже раньше, чем увидела.
Элеонора Аркадьевна лежала на диване в неэстетичной, неприличной позе: босая правая нога спущена на пол, вторая, согнутая в колене, расслабленно-бессильно опиралась на спинку дивана; юбка была задрана до талии, открывая взору поблескивающие великолепной кремовой кожей идеальные спортивные бедра и скрутившиеся на одну сторону алые шёлковые трусики-шортики, прикрывающие интимную часть тела; правая рука безвольно свешивалась с края дивана. Всклокоченные, спутанные волосы, искаженные черты: закрытые глаза, неестественно приоткрытый рот, словно застывший в так и не вырвавшемся крике, и поразительное выражение отступающей муки, уже безразличного ко всему в этом мире человека.
Она была почти идеально красива и странно притягательна в этот момент, как может быть отталкивающим, ужасным и в то же время красивым и пугающе притягательным нечто недоступное, непостижимое, уже не принадлежащее этому миру.
Она была почти красивой. И абсолютно мертвой.
Да что там такое, Глафира? Что ты застыла на пороге? в совершеннейшем раздражении, легонько подталкивая ее рукой в спину, прогрохотал своим неподражаемым баритоном Тихон Анатольевич.
Глафира сделала пару шагов вперед, пропуская Грановского, но как только тот вошел в комнату, ухватила за руку останавливая:
Не подходите к ней, Тихон Анатольевич!
Да что с тобой, Глафира? Громко негодуя, он внимательно всмотрелся в ее лицо настороженно-изучающим взглядом.
Она не ответила.
Он определил по выражению ее лица, что случилось что-то непоправимо ужасное, и что-то изменилось в нем, словно накрывая незримым облаком беды. И, чуть помедлив, не сразу решаясь, Грановский медленно оторвал взгляд от лица девушки, повернулся и посмотрел на жену, лежащую на диване в некрасивой позе, и громко, требовательно спросил, не сумев осознать, осмыслить до конца то, что увидел: