Согласен, достойны. Какие у тебя отношения с Булатовым?
Неплохие.
Сработались?
Как не сработаться, если на наши шеи надето одно ярмо? Тянем воз дружно, не понукаем друг друга
Хорошо. Подойдем к вопросу с другой стороны Работая рядом с Булатовым, под его руководством, ты испытываешь удовлетворение?
Не во всем, конечно, но в основном да. Человек он энергичный, неплохой специалист, фанатично предан делу, требовательный, не любит тех, кто с прохладцей относится к горячему металлу.
Разве сейчас, в век научно-технической революции, всех достоинств, перечисленных тобой, достаточно для того, чтобы быть хорошим директором?
Нет, не было и не будет людей без недостатков! У меня, например, их куда больше, чем у Булатова.
А как он относится к твоим недостаткам?
На прямой мой вопрос Воронков ответил уклончиво:
Трудно ему работать со мной Не умею брать за горло начальников цехов, выколачивать из них план. Булатов называет меня мягкотелым интеллигентом.
Тебя, человека деликатного, думающего инженера, инженера-партийца, называют мягкотелым интеллигентом Булатов, как я понял, нисколько не заботится о том, чтобы у вас не было конфликтов. Тебе одному приходится платить за мир!
Не возразил. И не подтвердил моей догадки.
Теперь, говорю я, мне понятно, почему у тебя нет конфликта с Булатовым. Тишь да гладь между вами ты завоевал ценой безоговорочного подчинения.
Давно и хорошо ты меня знаешь, а подозреваешь в немыслимых грехах. Ничего похожего на то, что ты сказал, не было, нет, не будет!.. В чем дело, батько? Почему тебе не нравится моя мирная жизнь с Булатовым?
Нет у вас мира! воскликнул я в сердцах. И не может быть
Ошибаешься. Вот уже третий год, как я работаю с Булатовым. И никогда и никому мы не жаловались друг на друга. С тех пор, как нас назначили руководителями, комбинат выполняет и перевыполняет планы!
Надеешься, что выполнение и перевыполнение планов затушует, смажет противоречия между тобой и Булатовым?
Митяй взглянул на меня с видом великомученика:
Нет у нас никаких противоречий И совесть велит мне и дальше быть таким, какой я есть.
Между прочим, что такое совесть, Митяй? Как ты ее толкуешь?
На этот вопрос отвечу твоими же словами, давным-давно запавшими мне в душу. Совесть это наша нравственность. Так говорил ты лет двадцать назад
Все правильно, говорил. Итак, ты, Воронков, высоконравственная личность. И поэтому не желаешь, не можешь дурно говорить о других и хорошо о себе. Но тебе, высоконравственной личности, стыдно и больно, что ты умнее и талантливее своего непосредственного начальника, и ты изо всех сил стараешься приглушить свои способности. Главные твои усилия сейчас направлены на то, чтобы идти позади Булатова, след в след, думать так, как думает он, говорить языком Булатова, смотреть на комбинат глазами Булатова.
Воронков неожиданно для меня не стал возражать. Согласился с моими словами:
Да, в основном все так и есть. А почему? Потому, что в нашем содружестве с Булатовым главный человек он, Андрей Андреевич. Директор отвечает за комбинат. Отвечает тот, кто запевала в коллективе. Пока ты не солист в хоре, ты не должен повышать голоса, обязан только подпевать запевале
Вот оно как Я глянул на часы. Начали мы разговор с Митяем в семь, кончаем в девять. Но так ни до чего и не договорились. Почему он неискренен в разговоре о Булатове? Мужества не хватает? Принципиальности? Боится, что в министерстве могут заподозрить его в подсиживании вышестоящего, в покушении на директорский пост? А может быть, он убежден, что Булатов на данном этапе самый лучший директор из возможных.
Так или иначе, но я держусь своего курса: ни слова на веру, ни слова против совести:
С твоим мнением я всегда считался, сказал Митяй, не глядя мне в глаза, густо краснея. Но сейчас сейчас я решительно не согласен с тобой. Булатов пользуется доверием в министерстве, в обкоме. И я обязан поддерживать его. Кстати, и ты когда-то хорошо относился к нему. Очень даже хорошо.
Тормози пустой разговор, Голота!
Мы церемонно, как чужие, распрощались и разошлись.
Были уже сумерки, тихие, теплые. Сильно пахли какие-то цветы на клумбе под моим окном. Первая звезда, крупная, зеленовато-серебристая, прорезалась на краю чистого неба. Ей нет дела до обиженного Колокольникова, до знаменитого Булатова, до таинственного Митяя, до секретаря обкома, погруженного в невеселые размышления.
Вот оно как Я глянул на часы. Начали мы разговор с Митяем в семь, кончаем в девять. Но так ни до чего и не договорились. Почему он неискренен в разговоре о Булатове? Мужества не хватает? Принципиальности? Боится, что в министерстве могут заподозрить его в подсиживании вышестоящего, в покушении на директорский пост? А может быть, он убежден, что Булатов на данном этапе самый лучший директор из возможных.
Так или иначе, но я держусь своего курса: ни слова на веру, ни слова против совести:
С твоим мнением я всегда считался, сказал Митяй, не глядя мне в глаза, густо краснея. Но сейчас сейчас я решительно не согласен с тобой. Булатов пользуется доверием в министерстве, в обкоме. И я обязан поддерживать его. Кстати, и ты когда-то хорошо относился к нему. Очень даже хорошо.
Тормози пустой разговор, Голота!
Мы церемонно, как чужие, распрощались и разошлись.
Были уже сумерки, тихие, теплые. Сильно пахли какие-то цветы на клумбе под моим окном. Первая звезда, крупная, зеленовато-серебристая, прорезалась на краю чистого неба. Ей нет дела до обиженного Колокольникова, до знаменитого Булатова, до таинственного Митяя, до секретаря обкома, погруженного в невеселые размышления.
В одиночестве пью чай, смотрю телепрограмму «Время», потом футбольный матч между «Днепром» и «Араратом» и с тяжелой головой и тяжелым сердцем укладываюсь спать. Очень я недоволен прожитым днем. Много говорил, совершенно зря ввязался в длинный и бесплодный разговор с Воронковым
Колокольников еще не приходил ко мне. А ведь твердо обещал. Слово свое он на ветер не бросает. Может, заболел? Надо проведать старого бобыля.
Поднимаюсь по тополевому тоннелю в его коттедж и вижу на веранде за столом двух веселых, во хмелю, далеко не преклонного возраста мужиков. Один из них Колокольников. Лохмы он наполовину срезал, аккуратно причесал. Тщательно выбрит. Подтянут. В новехоньком пиджаке и свежайшей рубашке. Увидев меня, радостно закричал:
А, высокоуважаемый земляк, милости просим, заходи! Выразительно смотрит на своего собутыльника, нарочито торжественно объявляет: Познакомьтесь! Секретарь обкома Голота. Григорий Филиппович Попов особоуполномоченный Чернореченского горнорудного управления. Командирован в наш город со специальным заданием вербовать инженерные кадры металлургов и горняков для сибирской новостройки.
Вербовать кадры? изумился я. На действующем предприятии? Вот это да!.. Как же вас, милейший, не наладили отсюда?
Вербовщик скромно помалкивает, загадочно улыбается. Ничуть не смущен и Колокольников.
Не беспокойся, земляк! Григфилиппыч действует на законном основании. Не покушается на молодых специалистов. Его интересуют только вытуренные на пенсию или уволенные Булатовым. А таких, образно говоря, набрался целый табун. И многие изъявили согласие завербоваться и даже заключили трудовые соглашения с получением аванса. Среди них и я, грешный. Бросаю комбинат. Назло Булатову Виноват! Нехорошо сказал Против самого себя. Невеселое дело. Да и неправда это Горько расставаться с родными местами. Но еще горше чувствовать себя, образно говоря, пятым колесом в телеге. Поеду! Привыкну и к тайге. Умирать вернусь сюда. Но это будет не скоро. Не могу сидеть сложа руки. Работать хочу.
Понятно Ну, а как насчет письма?
Готово!
Скорым, молодым шагом он удалился в дом и вернулся с объемистым пакетом.
Чернилами пользовался, но все равно кровь просвечивает. Ничего поделать с собой не мог
Я взял письмо, положил в карман пиджака. Колокольников внимательно-пристрастно следил за моими движениями.
Земляк, сообщи в Сибирь, если что
Григорий Филиппович, особоуполномоченный, то ли от чрезмерной деликатности, то ли еще по какой-то причине потихоньку собрался и направился к двери.
Куда же ты, Григфилиппыч! Мне с тобой весело. Уважь, останься!
Я еще зайду Пока.
Убежал. Побоялся, что я схвачу его за шиворот и выверну наизнанку. Напрасно паникует. Не его надо винить за то, что Колокольников покидает комбинат.
Выпей со мной, земляк! Хозяин коттеджа придвинул на мой край стола рюмку с коньяком. Окажи честь!
Мы чокнулись, выпили.
Был у тебя Колесов? спросил я.
Разминулись. Я отсюда, он сюда. Оставил записку, Просит по срочному делу зайти в горком. Какое там срочное? Узнал об отъезде и попрощаться хочет. Кунаки мы с ним, образно говоря
Был у тебя Колесов? спросил я.
Разминулись. Я отсюда, он сюда. Оставил записку, Просит по срочному делу зайти в горком. Какое там срочное? Узнал об отъезде и попрощаться хочет. Кунаки мы с ним, образно говоря
Сказать или не сказать о партийной комиссии, которую ему надлежало возглавить на общественных началах? Пожалуй, не стоит. Пусть узнает от самого Колесова.
Ну, а с Солнечной горой уже попрощался?
Собираюсь. Он глянул на часы. В двенадцать отправлюсь.
Меня с собой прихватишь?
Зачем ты мне, свидетель моей печали? Увидишь, как буду реветь, образно говоря, в три ручья.
Мне некогда будет на тебя смотреть. Я тоже буду прощаться с горой. Пора! Кто знает, увижу ли еще раз
Ах, так? Ну тогда мне стесняться тебя нечего.
И мы поехали. Переулками выбрались на окраину. Проселочная дорога поднималась круто вверх. Под колесами «Жигулей» узкая утрамбованная полоса чернозема. В сильный дождь здесь забуксуешь и сползешь вниз, на асфальт Кировской. Едем медленно, на первой скорости. Подъезжаем к перекрестку. Направо дорога ведет к монументу, воздвигнутому на нижнем склоне, бетонный четырехгранный пьедестал, а на нем нержавеющий экскаваторный ковш. Настоящий. Бывалый. Вычерпал из недр горы миллион тонн руды. Прямо две плохо проторенные колеи, ведущие на вершину горы, к молодому ковыльному раздолью. Куда ехать? Прямо или направо? И туда, и сюда хочется. А как он, Колокольников? Сосредоточенно молчит.
Я свернул направо. И хорошо сделал. То, чего требовала душа Колокольникова. Он, ни слова не говоря, вышел из машины, сел на буроватую магнитную глыбу, лежащую у подножия монумента, повернулся к заводу и замер. Тоскует по лихой своей молодости.