Никогда до этого я не видел его таким счастливым и красивым, каким он был в тот апрельский вечер. Это была вершина его жизни.
Жизнь, однако, скоро показала, что Булатов не будет засиживаться на достигнутой вершине. Умелой и твердой рукой он направил энтузиазм металлургов в строгое русло государственной необходимости, и уже в августе комбинат отпраздновал очередную победу, снова отмеченную партией, правительством: была выплавлена двухсотмиллионная тонна стали. Высокие слова приветствия Булатов воспринимал, на мой взгляд, как адресованные не только коллективу металлургов, но и лично ему. Что ж, он имел право на такое гордое чувство: победа руководимой им армии была и его личной победой.
25 ноября 1970 года наш комбинат выполнил и перевыполнил восьмую пятилетку. Булатов рапортовал партии, стране, народу о том, что за годы пятилетки выплавка чугуна на комбинате выросла на два миллиона двести тысяч тонн, а стали на миллион пятьсот тысяч.
Когда мы работали вместе, я тысячу раз убеждался в том, что Булатов не только отличный инженер-новатор, передовой директор, но и хороший товарищ. Золотую Звезду и депутатский значок Верховного Совета СССР он носил только по большим праздникам и всегда оставался скромным, простым, как в те времена, когда был фезеушником, десятником на коксохимическом производстве и рядовым инженером-прокатчиком. Не каждому удается столь достойно выдержать испытание славой и почестями!..
После моего перехода в обком на моем месте стал работать Василий Владимирович Колесов. При мне он был вторым секретарем горкома партии. Почти три года Колесов и Булатов работали дружно. И вдруг теперь Вот почему я сказал Петровичу, что разобраться в их конфликте мне трудно: я одинаково высоко ценю и люблю обоих.
От горкома до гостиницы пятнадцать минут езды. И все время едешь вдоль железобетонной ограды комбината и пологих склонов Солнечной, давшей жизнь городу. Справа она, мать гора с ее гигантским рудным карьером и аглофабриками, слева многочисленные прокатные станы, три мартеновских цеха, две электростанции, литейные, механические и прочие цехи, десять доменных башен и окутанная белой тучей пара громада коксохима. Все это видано-перевидано, и все равно удивляешься, радуешься мощи и красоте комбината, гордишься, что и ты ко всему этому приложил руку.
Как много может сделать человек в течение короткой своей жизни! Действительно, великое можно вместить и в малое. В начале первой пятилетки здесь, в узкой долине между горой и рекой, ничего не было. Дремучий ковыль, как дым, стлался над землей. Гуляли табуны одичавших на безбрежном приволье коней. Да виднелись юрты кочевников. Да величественные верблюды, жуя жвачку, надменно смотрели на первостроителей. Все мы, ветераны, любим кстати и некстати вспоминать, что было когда-то на месте нынешнего гиганта.
Голос Егора Ивановича прерывает мои размышления:
Человек нуждается в срочной помощи. Надо остановиться. Как, Саня, не возражаешь?
Какая помощь? Где? будто очнувшись от сна, спрашиваю я.
Голос Егора Ивановича прерывает мои размышления:
Человек нуждается в срочной помощи. Надо остановиться. Как, Саня, не возражаешь?
Какая помощь? Где? будто очнувшись от сна, спрашиваю я.
На обочине со спущенным задним скатом стоит молочного цвета «жигуленок», около него женщина с поднятой рукой.
Егор Иванович притормаживает. Открывает дверцу, выходит.
Добрый день, Тамара Константиновна. Что у вас, это самое, случилось?
Здравствуйте, Егор Иванович! обрадовалась женщина. На голову утопающего, можно сказать, упал спасательный круг. Выручайте. Авария у меня.
Какая ж это авария? Через пять минут поедете.
Конечно, для вас это пустяк, а для новичка беда. И как это меня угораздило напороться на гвоздь?
Голос молодой, сильный, певучий. Глаза огромные, черные. Смуглое лицо. Темные волосы гладко причесаны, разделены ровным пробором. Высокая, с тонкой талией. И все на ней наимоднейшее: коричневые, сильно расклешенные брюки, коричневые туфельки, белая блузка, а поверх нее замшевая, желудевого цвета спортивная куртка с расстегнутой «молнией».
Выйдя из машины, я с нескрываемым интересом смотрел на незнакомку.
Познакомьтесь, сказал Егор Иванович. Товарищ Голота. А это царица Тамара. Прошу, это самое, любить и жаловать друг друга.
Женщина протянула мне руку в черной перчатке, строго взглянула на меня и, наверное, подумала: «За что любить такого? За что жаловать?» Правильные мысли, красавица!
Мы с Егором Ивановичем быстро сняли поврежденное колесо, заменили его новеньким, извлеченным из багажника.
Вот и вся работа! сказал Егор Иванович. Можете следовать по своему маршруту Но помните теперь у вас запасного нет. Счастливого пути!
Она помахала нам рукой и укатила.
Я смотрел ей вслед, улыбаясь своим мыслям.
Ну, чего ты веселишься?
Знаешь, о чем я подумал, что вспомнил, увидев эту твою царицу Тамару на обочине дороги?
Да какая она моя? Не по Сеньке шапка
Ладно, мне все равно. Увидев ее, раскрасавицу, модницу, я вспомнил, что сорок лет назад на этом самом месте жили бабки и прабабки царицы Тамары. Был тут барачный город: барачные улицы, переулки, непролазная грязь, мусорные ящики, нужники на двенадцать персон
Чудной ты, Саня. Не с той колокольни женский пол рассматриваешь.
То есть?
Не глазами мужика, говорю, взглянул на нее. Перегорел ты, видать. Рановато сам себе дал отставку. Я постарше тебя, а не теряюсь. Тамара баба что надо. Красавица! Он сел за руль, завел машину, лукаво взглянул на меня. Мог бы ты, Саня, влюбиться в нее? Говори прямо. Как мужик мужику.
Не могу влюбиться в царицу Тамару, потому что давно влюблен в королеву свою жену.
Вона какой праведный ответ!
Ехать дальше нам никто не мешал, а мы стояли на обочине и разговаривали.
Кто она такая, эта царица?
Исполнительница русских романсов и цыганских песен. Голос ничего себе, нравится публике. Часто выступает в цехах перед бригадами. Любит ее рабочая братва.
Местная?
Года три назад приехала. Поменяла Минеральные Воды на наш город.
Одинокая?
Ишь ты, не утерпел, поинтересовался!.. Нет, брат, такие не бывают одинокими. Мужняя жена. Супруг ее работал не то директором филармонии, не то администратором. Теперь, это самое, при Булатове состоит референт по жилищным вопросам. Ну что, двинем дальше?
Вот и «Березки». Деревья-великаны двумя рядами поднимаются в гору. Вершины их смыкаются. Едем будто по сумрачному, прохладному туннелю. Сворачиваем влево и попадаем в парк. Лужайки. Цветники. Большой, с венецианскими окнами дом. Это и есть комбинатская гостиница. Тут когда-то, в довоенные и послевоенные годы, жил директор комбината Головин.
На невысоком крылечке под черепичным навесом стоит дородная, с улыбкой на круглом лице женщина, Марья Николаевна, хозяйка гостиницы, и кассир, и горничная, и уборщица. Несколько лет я ее не видел. Сильно она изменилась. Ниже стала ростом, полнее.
Здравствуйте, Маша! Добрый вам день.
Здравствуйте! Пожалуйте, милости просим. Давненько вы у нас не были. Ох, как поседели!
Куда уж больше седеть. Как здоровье, Машенька?
Плохо. Ноги пухнут. С трудом по земле передвигаюсь. Скажи как скоро износилась. Другие женщины в мои годы замуж выходят, а я уже одной ногой на том свете.
Плохо. Ноги пухнут. С трудом по земле передвигаюсь. Скажи как скоро износилась. Другие женщины в мои годы замуж выходят, а я уже одной ногой на том свете.
Через просторный вестибюль мы с Егором Ивановичем вошли в большую, с окном в сад комнату.
Ну вот, Саня, ты и на месте. Тут, это самое, покойный директор Иван Григорьевич Головин по ночам занимался. Все осталось как было. На старых местах стоит. Он провел ладонью по зеленому сукну письменного стола. Гляди, это самое, Иван Григорьевич когда-нибудь пожалует к тебе. Во сне, конечно. Не оплошай, прими знаменитого директора как положено! Егор Иванович надвинул форменную фуражку на лоб. Ну, хватит! Разойдемся до завтра. Мне надо работать, план выполнять.
Он попрощался и уехал.
Я вышел в парк, сел на скамейку перед цветником, подставил лицо солнцу.
Какой-то парень в рабочей спецовке перескочил через невысокую каменную ограду, отделявшую гостиницу от соседнего дома, где живет семья покойного Головина. Коротко острижен, лицо смуглое, красивое. Он подбежал к Марье Николаевне, стоявшей на крыльце, подхватил ее, дородную, пудов на шесть, поцеловал и со смехом опустил на землю.
Дорогая нянечка, поздравь меня с днем рождения!
Ах ты боже мой! Начисто забыла, клуша этакая. Поздравляю, Костенька!
Костя Головин? Смотрю на них и вспоминаю, что Маша выходила у Ивана Григорьевича трех сыновей и дочь, что она прожила в их семье немало лет.
Иду к Косте с протянутой рукой. Он с недоумением вглядывается в меня, потом неуверенно говорит:
Так это вы?!
Я. Старость не радость, Костя
Это ведь только так говорится. Ваша старость радость. Закладывали фундамент завода и дожили до времени, когда комбинат дает пятнадцать миллионов тонн стали в год и десять чугуна!
Да, время сейчас великое. Но оно было великим и год назад. И в мае сорок пятого. И когда начиналась первая пятилетка. Останется великим и в десятой. И когда нас с тобой не будет Ну ладно. Как работаешь, как живешь?
По краю обрыва хожу. Сделали меня начальником самого крупного в мире мартеновского цеха. Не по плечу работа. Больно молод. И опыта маловато.
Твой отец в тридцать был главным инженером металлургического гиганта в Сибири. В тридцать два стал директором нашего комбината.
Так то отец. Он был выдающимся инженером-организатором. И людей любил. Это ведь тоже надо уметь любить людей. Некоторые не могут этому научиться до конца жизни. Вот хотя бы наш Булатов. Неплохой хозяйственник, а любить людей не умеет. А как же в нашей стране можно руководить, не любя человека?
Нехорошо, Костя, говоришь о своем директоре.
Я ему это и в глаза могу сказать.
Но ведь он же выдвинул тебя на высокую должность
Не любовью руководствовался деловыми соображениями. И просчитался. Больше, чем надо, оказал доверия. Авансом. Скорее из-за знаменитого отца, чем из-за каких-то моих талантов.
Плох, Костя, тот солдат, который не носит в своем ранце маршальского жезла.
А тот, кто его носит как камень за пазухой, еще хуже Ну, я помчался в цех. На минутку домой заехал. Всего вам хорошего!
Он вернулся домой прежним путем перемахнул через каменный забор.