Второй закатал рукава шерстяной рубахи повыше и тоже запустил руки в кучу.
Жанна, которая пряталась за кустами поблизости, не могла поверить своим глазам. Ей пришлось спрятать лицо в рукав, чтобы не рассмеяться в голос. За ее спиной Гвенфорт раскрыла пасть и тявкнула.
Чшшш, хихикнула Жанна, не смейся над ними. Это нехорошо.
Но собака обернулась к лесу и зарычала.
Соседи Жанны тоже упрятали лица в рубахи, скрывая улыбки, стараясь не испортить игру.
Ты уверен, что это необходимо? спросил толстый рыцарь, с отвращением наблюдая за своими людьми.
Ее мать говорит, что она здесь, отрезал лысый рыцарь. Крестьяне слишком тупы, чтобы лгать господам. Ты же сам ее слышал?
Внезапно кое-что пришло ему в голову. Он обернулся к Жанниной матери:
Это же только навоз животных, верно? Вы, крестьяне, ходите по своим делам в другое место?
Мать Жанны мило улыбнулась:
Нет-нет, сир. Сюда и ходим.
Лысый рыцарь закатил глаза. Рыцарь с ленивым взглядом поперхнулся. Двое здоровяков продолжали раскапывать кучу. Они уже зарылись в навоз по пояс, разгребая его руками, как пловцы.
За спиной у Жанны Гвенфорт настороженно рычала в сторону леса. Потом она залаяла.
Чшшш, зашипела Жанна, тебя услышат!
Она обняла Гвенфорт и изо всех сил удерживала ее на месте.
И тут кто-то схватил ее и потащил вверх. Жанна пыталась вскрикнуть, но сильная мозолистая рука зажала ей рот.
Гвенфорт металась и лаяла, а Жанна лягалась и пиналась изо всех сил. Но жилистые мужские руки крепко удерживали ее. Напомаженная бородка царапала ей щеки.
Я поймал тебя, крошка, прошептал сир Фабиан.
Гвенфорт вцепилась ему в ногу, но он ударил ее по морде, и она упала на спину, скуля. Зажав Жанну под мышкой, сир Фабиан свободной рукой вытащил меч и замахнулся на собаку. Гвенфорт вновь попыталась укусить его, но длинное лезвие взрезало воздух.
Беги, Гвенфорт! закричала Жанна. Беги!
Борзая стояла, напружинившись, глядя на маленькую Жанну. Меч вновь сверкнул в воздухе и собака исчезла. Светлое пятно метнулось меж деревьями и тут же пропало.
Рыцарь потащил Жанну через огороды, распугивая кур. Его борода пахла помадой. Жанна пыталась пнуть его, но лишь месила пятками воздух.
Но когда рыцарь с Жанной под мышкой вышел на дорогу, он замедлил шаг. Потом и вовсе остановился.
Он уставился на своих людей, руками раскапывающих навозную кучу.
Почему, сказал сир Фабиан, мои люди копаются в навозе?
Эй! воскликнул Марк сын Марка сына Марка. Смотрите!
Крестьяне оторвались от увлекательного зрелища работ на навозной куче и увидели малютку Жанну, которую, словно безвинную овечку, тащил под мышкой остролицый рыцарь.
Сир Фабиан! закричал лысый.
Когда родители увидели Жанну, их лица стали белей овечьей шерсти. Вся напускная деревенская простота матери тут же исчезла. Она бросилась к Жанне, отец за ней. Следом подбежали крестьяне, сгрудившись вокруг рыцаря и его пленницы.
За их спинами два рослых рыцаря на миг оторвались от своей грязной вонючей работы.
Куда это они все побежали? спросил один.
Другой пожал плечами и возобновил раскопки.
Сир Фабиан крепко держал Жанну. Его рыцари расталкивали крестьян.
Назад! кричали они. Прочь!
Они встали между крестьянами и своим предводителем. Жанна дернулась и лягнула лысого рыцаря. Он обернулся и оскалился на нее.
Они встали между крестьянами и своим предводителем. Жанна дернулась и лягнула лысого рыцаря. Он обернулся и оскалился на нее.
Не трогайте ее! закричала мать Жанны. Вы не имеете права! Мы свободные земледельцы! Мы пожалуемся в магистрат! Не имеете права!
Но сир Фабиан прокричал в ответ:
Имеем, да еще какое! У нас приказ из Сен-Дени!
При слове «Сен-Дени» крестьяне мгновенно притихли.
Потом мать Жанны воскликнула:
Приказ похищать маленьких девочек?
Приказ остановить языческое поклонение собаке.
Что? Какой это собаке мы поклоняемся? удивился отец Жанны.
Мы бы никогда прокричал кто-то из толпы.
Но это правда, вперед протиснулся бейлиф Шарль. Вы и правда поклоняетесь собаке!
Гвенфорт? догадался Марк сын Марка отец Марка. Но мы не поклоняемся ей. Мы ее чтим. Как и подобает святой.
А Мари, пивоварша, добавила:
Как и ты, Шарль! Ты, толстощекий холуй!
Мари усмехнулась:
Точно, так я и сказала.
Но сир Фабиан напустил на себя важный вид и лишь крепче ухватил Жанну своими сильными худыми руками.
Собака не может быть святой. Это богохульство. Мы сами видели, как эта девчонка скакала вокруг этой собаки и защищала ее. Вот почему мы имеем право забрать ее с собой. А кто попытается помешать, будет предан мечу.
Повинуясь знаку своего предводителя, лысый рыцарь вытащил меч и взмахнул им на глазах у крестьян.
Но те вдруг смолкли.
О какой собаке вы тут говорите? спросила мать Жанны.
Я говорю о Гвенфорт, борзой, злобно сказал Фабиан, вы, крестьяне, и впрямь тугодумы.
Бейлиф Шарль жевал свой ус и таращился на рыцаря.
Гвенфорт мертва, сказал отец Жанны, уже десять лет как.
Сир Фабиан перехватил Жанну покрепче и поднял ее в воздух.
Тогда что эта чертовка делала на поляне вместе с борзой? Белоснежной борзой с медным пятнышком на носу? Разве это не ваша святая собака?
Родители Жанны застыли как вкопанные. Остальные поселяне перекрестились. Кое-кто попятился. И все смотрели на крошку Жанну.
Что ты там делала, доченька? прошептал отец Жанны.
Во время припадка мне было видение! воскликнула Жанна, пытаясь вырваться из крепкой хватки рыцаря.
Она не хотела, чтобы правда выплыла на свет. Но, как бы она ни таилась все эти годы, так и вышло. Понимаете, она еще была очень юна. И напугана.
Мне было видение Гвенфорт, так что я пошла на поляну. И она была там! Вот и все! Вот и все, что я сделала!
Гвенфорт была там? прошептала мать.
Жанна кивнула, слезы застили ей глаза.
Поселяне теперь отворотили взгляды от девочки и ее родителей.
Жанна, сказал отец, что же ты наделала!
Мама! Папа! Голос Жанны сорвался до жалобного писка. Что я сделала плохого?
Но родители не отвечали. Отец опустил голову. Мать отвернулась, смаргивая слезы.
Мама! воскликнула Жанна.
Занятия магией это грех против Господа и преступление закона, провозгласил сир Фабиан. Мы забираем ее в Сен-Дени для суда и следствия.
Мама!
Может, эта чертова собака потащится за ней.
Мама! Папа! у Жанны перехватило горло, слезы ручьем текли по лицу.
Но ее родители не тронулись с места. Они боялись.
Мама! Папа!
Боялись своей дочери.
За столами все подаются вперед, губы изумленно приоткрыты, глаза распахнуты.
И?.. спрашиваю я.
Монахиня откидывается на спинку своего грубо сколоченного стула.
И они забрали ее. В точности как Мари сказала. Так, Мари?
Пивоварша раздумчиво кивает. Она внимательно смотрит на маленькую монахиню.
Да, так оно и случилось, бормочет она, хотя ума не приложу, откуда тебе это известно.
Вместо ответа маленькая монахиня берет кружку и делает долгий глоток. Когда она опускает ее, над ее маленькой верхней губой виднеются пышные усы пены.
Может кто-нибудь еще нам рассказать что-то? Возможно, об одном из мальчиков?
Я смотрю на ее лукавую улыбку и невинные глаза и уже было собираюсь выжать из нее все, что она знает, но тут трактирщик, который как раз проходит мимо, таща на соседний стол полные кружки, говорит:
Брат Жером, ты вроде говорил, что знал старшего мальчика?
Мы все поворачиваемся к старому монаху с длинной белой бородой, сидящему в дальнем конце стола. Его тонкие пальцы окрашены чернилами. Монах улыбается и оглаживает бороду.
А, да, да. Я библиотекарь в монастыре, где рос мальчик, которого зовут Вильям. Я его неплохо знал.
Я не могу поверить в свою удачу. Словно все эти люди специально собрались здесь для того, чтобы облегчить мне работу.
Это замечательно.
Я не люблю трудностей.
Расскажи нам про Вильяма, говорю я.
Монах огладил свою белую бороду.
Хорошо. Но должен вас предупредить. Эта история, по сравнению с предыдущей, мрачна и зловеща. Я не хотел бы расстроить никого из почтенной компании. Он указал на собравшихся женщин.
Я сказал:
Мрачнее, чем убийство безвинной собаки?
Гораздо, говорит Жером.
Мари запрокидывает кружку, вытряхивая из нее в рот последнюю каплю, а затем со стуком ставит ее на стол, так что все трясется.
Чем страшней, тем лучше! провозглашает она.
И все смеются.
Старый Жером усмехается.
Если вы настаиваете
Глава 3
Рассказ библиотекаря
Я библиотекарь в монастыре Сен-Мартин.
Это простой монастырь. Славное место. Спокойное и тихое. По крайней мере, было таким, пока не появился Вильям.
Он попал к нам совсем ребенком. К нам много детей так попадает. Все они сыновья состоятельных землевладельцев, обычно младшие, которым отцовская земля не достанется в наследство. Мы учим их чтению, письму и любви к Господу, так чтобы они смогли поступить в университет в Париже или Болонье и потом служить при дворах властителей.
Но тех немногих детей, которые потом посвящают себя Богу становятся послушниками, подбрасывают нам под дверь под покровом ночи. Это дети греха. И Вильям был из таких. Его отец знатный лорд, воевавший в Испании против мусульманских рыцарей. Думаю, мать Вильяма откуда-то из Северной Африки, потому что ее сын походит на людей из этих краев у него их волосы и цвет кожи.
Таких у нас еще не было. У нас жили монахи из Франции, Италии, Англии и Фландрии, но он был первым африканцем.
Но удивительней всего было не это. Удивительней всего был его рост. Отец его рослый и крупный, и, когда Вильям к нам попал, он уже был непомерно увесистым малышом. И он быстро перерос отца сейчас, когда ему одиннадцать, самый высокий монах в аббатстве едва достает ему до ключицы.
Понятное дело, он любит поесть. И любит посмеяться. И поболтать. И он болтает. И болтает. И болтает. А в монастыре это, понимаете ли, создает свои сложности. Мы читаем, мы молимся, мы исполняем наши труды и наши послушания. И все. Мы не ведем бесед. Но Вильяма просто распирают вопросы, идеи, мнения. Честно говоря, у него рот не закрывается.
И все же, должен сознаться, из всех послушников я больше всего привязался именно к Вильяму.
Он сообразительный и любознательный и по крайней мере не хуже остальных. Он затевает со мной теологические дискуссии, словно какой-нибудь ученый из Парижа. Он рвется прочесть каждую страничку каждой книги в нашей библиотеке. И он умеет рассмешить меня.
Вот почему я так расстроился, когда узнал, что Вильяма изгнали из монастыря. Случилось это неделю назад. Послушники заняли места на каменной скамье, что тянулась вдоль стен здания капитула. Это было сразу после завтрака, на траве монастырского подворья еще блестел иней.