Отвергая основные положения классической школы относительно причин преступления, то есть свободу воли, позитивная школа начала искать эту причину в чем-нибудь другом. Антропологи стали утверждать и доказывать, что преступление есть не продукт свободной воли, а необходимый результат всей физической и духовной индивидуальности преступления. Подвергая жестокой критике классическую школу с ее свободной волей, Х.М. Чарыхов писал: «Как теоретик, так и практик имели перед собой только понятие убийства, насилия, кражи, мошенничества. И благодаря печальной теории о свободной воле, субъект, приведенный к преступлению, становился истинным виновником убийства, кражи, мошенничества. Но заблуждения, как и всякие ошибки, должны были быть неизбежно устранены. Падение доктрины о свободной воле было началом завоевания позитивного учения о преступлении»[74].
Антропологи поначалу причины преступления искали в окружающей физической природе: влияние метеорологических, климатических, термометрических, геологических и т. п. факторов. Но скоро главное внимание они сосредоточили на человеке: причины преступления стали искать в его антропологической, физиологической и психической организации. Утверждалось, что, совершая преступление, человек вкладывается в него не только своей животной (физиологической, биологической) природой, но и своей психикой, содержание которой не исчерпывается переживаниями, порождаемыми состоянием его организма. В образовании преступного поведения, по мнению антропологов, принимает участие «все то, что мы видели, слышали и т. д. Одним словом, все наши отношения к внешнему миру»[75].
Ч. Ломброзо полагал, что изучение преступления животных поможет более глубокому пониманию преступления людей, как анатомия и физиология животных помогла познанию природы человека. В самом деле, можно ли изучить преступление у животных, чтобы лучше определить преступления людей? Ломброзо, например, считал, что это возможно не только у животных, но даже у растений.
Предмет антропологии или учение о человеке это познание его природы. Именно антропология позволила ему сделать вывод о том, что существует прямая связь наследственности и преступного поведения человека. Разве кто-нибудь в наше время может поверить в то, что преступное поведение «как таковое» передается по наследству? Думаю, что и сам Ломброзо в это не верил. Он утверждал, что всякое преступление представляет собой поворот к привычкам примитивного человека, что каждый преступник отличается телесными и душевными признаками дикаря.
Хотя антропологическая школа не сумела сконструировать понятие преступления, и поэтому ее учение как теоретическая система, в отличие от классической школы, осталось логически незавершенным, тем не менее именно антропологи совершили переход от догматического, логического изучения классиков к позитивному познанию преступления и преступника. То есть, вместо отвлеченных конструкций и абстракций понятия преступления, рассматривалось само реальное явление, в конкретном своем проявлении. В конечном счете Ч. Ломброзо пришел к выводу о том, что «преступление явление столь же естественное и необходимое, как рождение, смерть, зачатие, психические болезни, начальной разновидностью которых оно часто является»[76].
Восполнить пробел в теоретической системе взялся его последователь Р. Гарофало, который попытался установить естественнонаучное понятие преступления и, тем самым, возвести антропологическую доктрину на уровень естественнонаучной теории преступления. Попытка оказалась неудачной. Тогда другой представитель этой теории Bahar решил сформулировать «новое определение преступления на основе биологической науки»[77]. По его мнению, стремление отнять жизнь подобного себе есть проявление наследственного инстинкта к каннибализму, общего для всех людей и животных. Этот инстинкт и толкает человека жертвовать более слабым, чем он, для нужд питания.
После того как антропологическая теория о прирожденном преступнике не получила одобрения в обществе, в особенности среди работников, осуществляющих правосудие, Э. Ферри в 1882 г. объявляет о создании новой школы, которую он назвал уголовной социологией и в которую ввел экспериментальные данные антропологии, физиопсихологии, психопатологии и уголовной статистики, а также указываемые наукой средства борьбы (путем предупреждения и репрессии) с преступностью. Цель новой школы, как объясняет сам Э. Ферри, «изучить естественный генезис преступления, как в самом преступнике, так и в той среде, в которой он живет, для того, чтобы разные причины лечить разными средствами»[78].
В итоге он приходит к следующему выводу: «Когда мы говорим о преступном типе и о прирожденном преступнике, мы под этим разумеем физиопсихическое предрасположение к преступлению, которое у некоторых индивидов может и не приводить к преступным действиям (подобно тому, как предрасположение к душевным заболеваниям может и не привести к сумасшествию), если оно сдерживается благоприятными условиями среды, но которые, как скоро эти условия становятся неблагоприятными, служат единственным позитивным объяснением антигуманной и антисоциальной деятельности преступника»[79].
Таким образом, Ферри указывает, что преступление, какое бы оно ни было по форме и к какой бы категории ни относилось, имеет сложное происхождение и природу как биологическую, так и физическую и социальную. Поэтому деяния человека могут быть ему вменены, и, следовательно, он является ответственным за них, потому что живет в обществе.
В конечном счете мы получили социологическую школу, которая проблему преступления и наказания сделала объектом изучения трех самостоятельных и в то же время тесно связанных друг с другом дисциплин, образующих собой систему науки уголовного права: уголовной социологии (криминологии), уголовной политики и уголовной догматики. По существу, эта школа является примирительной, так как, обратив серьезное внимание на социальный фактор преступности, она не отрицает в лице большинства своих представителей ни многих антропологических данных, ни юридического изучения, составляющего центр классической школы.
Один из представителей социологической школы ГД. Тард пишет: «Преступление явление социальное, как и всякое другое, но и в то же время и антисоциальное, как рак, участвующий в жизни организма, но содействующий его умерщвлению»[80].
В принципе, все представители этой школы полагают, что преступление есть не что иное, как ответ на социальную несправедливость, как следствие несовершенной и неудовлетворительной организации общества, радикальная реформа которой довела бы до минимума цифру преступности, а может быть, и вовсе ее уничтожила.
Социологическая школа исходит из того, что преступление есть необходимый результат социальной обстановки, в которой вырос и живет преступник. Один из представителей этой школы Х.М. Чарыхов писал: «Итак, социальная среда определяет и движет формы общественного развития. Преступление как одна из форм общественных и индивидуальных действий человека, как одна из форм общественного развития не может быть рассматриваемо и изучаемо вне влияний тех факторов, которые определяют и движут формы общественного развития в целом. И поэтому преступление как частный случай из общего процесса развития определяется факторами социальной среды, а не космической»[81].
Рассматривая преступление как социологическую сущность, а не сущность физиологическую, Л.П. Мануврие полагал, что «человек всегда действует сообразно со своей физиологической организацией, но природа и характер его действий всецело определяются внешней средой. От анатомии и физиологии зависит лишь способность человека действовать. А как он действует это уже зависит от среды»[82].
Таким образом, можно сделать следующие выводы.
Во-первых, если социальная среда есть все, если она настолько испорчена, что благоприятствует развитию порочных и преступных натур, то именно на эту среду и на условия ее функционирования должны быть направлены реформаторские усилия. «Общества имеют таких преступников, каких они заслуживают»[83]. Получается, что рост и снижение преступности зависят, главным образом, от социальных факторов, то есть от факторов, которые легче других могут быть изменены и исправлены обществом.
Во-вторых, можно заключить, что чем ниже стоит человек на социальной лестнице, тем выше степень возможности совершения преступления с его стороны.
В-третьих, разделив факторы преступности на две группы социальные и индивидуальные, преимущественное значение в определении причин преступления социологическая школа отводит социальным факторам как категории первичных факторов преступности. Поэтому отсутствие первичных, то есть социальных, факторов при прочих равных условиях не приведет к жизни и возникновению причин индивидуального (производного) порядка, то есть психофизических свойств. А из этого вытекает, что следует искать причины самого человека как причины преступления. Надо искать эти причины, прежде всего, в окружающей общественной среде, ибо причины преступления в самом человеке, однако причины самого человека в среде. Преступник, то есть «микроб», есть элемент, который приобретает значение лишь тогда, когда он находит себе питательную среду.
В-четвертых, под социальными факторами преступности понимается совокупность влияний общественной среды, а под индивидуальными влияние индивидуальной среды человека (Лист, Чарыхов).
В чем недостаток этой школы? Констатируется, что преступление социальный феномен, определяемый факторами социальными. И только. Какова же природа этого феномена: консервативная или эволютивная? На это ответа нет. Усматривая непосредственную причинную связь между социальными факторами и преступным явлением, дальше этого представители социальной школы, используя позитивный метод, не идут, то есть они не пытаются обнаружить ту логику, на основании которой социальная среда порождает такой социальный феномен, как преступление. И наконец, социологическая школа не проводит четких границ между социальными и индивидуальными факторами, а также экономическими причинами, условиями. Таким образом, социологическая школа не образует собой вполне законченной и стройной системы, ибо, расходясь по ряду существенных вопросов с антропологической школой, она, тем не менее, по многим позициям ей близка, а потому эти направления не могут быть представлены как два враждебных и строго обособленных лагеря.