Только не получается быстрее: весенняя земля вязкая, кони и так с трудом телеги тянули. Гнать станешь быстро устанут, за день меньше пройти получится. Вот и думай тут. Голова одно твердит, а сердце другое.
Веруня, родненькая, кваску мне Холодного Жарко Верунь, ну что ж ты Трясет-то как Куда гонят Потише бы
По прибрежным луговинам телеги катились мягко, почти не покачиваясь, словно по воде плыли. Бурей специально настоял на этом пути, хотя он и длиннее, и привалы неудобные сухих мест мало. Зато телеги не кидало и пятеро раненых с рублеными да раздробленными костями мучились меньше. А шли бы лесом да по корневищам, что лесные дороги как жилами перетягивают, болью бы раненых убили. Кто ж такую пытку вынесет? Боль пуще любой работы выматывает.
Хоть порой и вязли колеса, и на руках вытягивать телеги приходилось, а никто из ратников и мысли против не имел. Кто в следующий раз на той телеге окажется, бог знает.
Подъехал Устин, сосед и почти ровесник Макара. Вместе начинали постигать воинское искусство, вместе в походы ходили, только в разных десятках. Теперь вот одного на телеге везут, а второй себя корит, что по нужде порты снял не вовремя, из-за того и в схватку самую малость не поспел. Он как раз в ту пору к обозу за каким-то делом подъехал и среди первых на подмогу Пантелееву десятку пришел оттеснил половцев, чтобы Макара конями не затоптали, а все же опоздал.
Слышь, Илюха, как он?
Так сам видишь бредит. Все Верку свою зовет да пить просит.
Ну и дай! Тебе жалко, что ли? Или лень? Вот, возьми баклажку! Квас у меня тут.
Да есть у меня, все есть! отмахнулся Илья. Ты не первый тут. И все корят. А ему не воды сейчас покой ему нужен. Жар у него начинается, похоже. Ты б медовухи лучше привез.
Тебе или ему? Ты, Илюха, не крути. Смотри, коли чего с Макаром Ты меня знаешь!
Да знаю, знаю! Ты бы не грозил зазря, а лучше бы и правда медовухи достал. Ему и впрямь не помешает. Да и мне тоже.
Тебе или ему? Ты, Илюха, не крути. Смотри, коли чего с Макаром Ты меня знаешь!
Да знаю, знаю! Ты бы не грозил зазря, а лучше бы и правда медовухи достал. Ему и впрямь не помешает. Да и мне тоже.
Черт с тобой! Сейчас у наших поспрошаю. Найду!
И полверсты не прошло Антип подъехал. И разговор тот же, и злость в глазах на себя и на половцев та же. И опять Илья словно оправдывался. И ни при чем тут обозник, а вроде как в чем-то виноват. И сам не знал, в чем, и ратники, что за друга душой болели, тоже не винили, а все одно вина на сердце.
За то, что может не довезти.
Веру-у-унь, Веру-у-уня Где ты? Веруня, плывет все Ногу не чую И не вздохнуть Неужто все? Не молчи, Верунь Плохо мне
Илья, как и все обозники, почитай, и не спал в походе. До сражения-то еще куда ни шло: и на ходу, бывало, дремал, и ночью, пусть не в оба глаза, но все же удавалось прикорнуть. А вот как раненые появлялись, так о сне забывать приходилось. Даром, что ли, обозников медведями порой дразнили?
Новики и молодые ратники, как из похода возвращались, так сразу по девкам, а обозники по печам да лавкам отсыпать, что за время похода не добрали; оттого и глумились над ними иной раз неразумные. А разве обозники в походе продых видели? Только и следили, чтобы мелкая лесная тварь припас не попортила, да дождем его не замочило. И телега на обознике, и поклажа в ней немалая, потому как на коне не увезти все, что ратнику в походе потребно. Взять хотя бы стрелы лучные сколько их за бой сгинет? Конечно, если все удачно, так соберут часть, но своя стрела, своими руками правленная, во сто крат ценнее. Да много чего еще ждало своего часа, в телеге или санях обозника схороненное. И все присмотра требовало.
Что уж о раненых говорить! Не железо, чай, и не харч, тут валом не накидаешь и лошадь в галоп не пустишь. Сильно пораненных больше двоих в телегу и не укладывали, да и то тесно. Если возможность сыскивалась, так по одному старались устроить, тем более, когда путь до дома не близкий, как вот сейчас. И обиходить двоих сразу та еще работа. И воды подать, и по нужде помочь. Ну, и накормить-напоить тоже.
Вот и сейчас у Ильи в телеге Макар лежал, да следом еще одна катилась. В ней Силантий, тоже едва живой, а возница там хоть и старателен, да молод еще, в первый раз его в поход взяли. Вот Бурей и поставил Илью старшим над обеими телегами не только за раненых отвечать, но и новика обозному ремеслу учить. Потому Илье и доставалось за двоих. Проще бы самому все сделать, но с Буреем не поспоришь, да и молодого надо кому-то наставлять.
Утро для всех в походе тяжелое, а уж для обозников, которые при раненых состоят, и подавно. И почему душа с телом норовит расстаться именно на рассвете? Никто не знает. Так уж в этом мире все устроено, что именно перед рассветом у смерти самая работа. Того прибрать, этому колокольчиком звякнуть о бренности жизни напомнить, третьего на заметку взять. Вот тут обозному самые хлопоты. Много ли порубленному да обескровленному человеку надобно, чтобы с жизнью расстаться? Не подоткнул тулупчик и выдула утренняя свежесть из раненого душу, или в жару не обтер вовремя; а то разметался в бреду, или просто сено в ком сбилось. Вроде и мелочи, а жизни могут стоить. Вот и не спали обозники, на своем месте службу несли.
Очнувшись, Макар не сразу понял, что случилось и где он, но постепенно вместе с ощущениями, медленно, словно нехотя, выдергивая его из небытия, стало появляться и осознание происходящего.
Странное чувство вроде как и не лежишь, а висишь Своего веса совсем не ощущаешь, только ногу тянет вниз, словно из телеги кто вытащить хочет, а тела будто и нет вовсе. Как младенец спеленутый не шевельнуться.
И хочется, ну просто нестерпимо хочется подвигать руками, передернуть плечами, себя самого почувствовать. Макар попытался было, но в голове тренькнул колокольчик: «Лежи!»
Ратник замер. Ногу кольнула боль. Как ножом ткнули даже дернулся от неожиданности, и боли сразу прибавилось. Нет, лучше уж бревном неподвижным лежать, остальное перетерпится.
Эк, тебя! Ну что ж спокойно-то не лежится? Привязать бы тебя, дружок, забормотал рядом чей-то знакомый голос, да не за что. За уд разве? Дык, Верка привидится, говорящий хмыкнул, еще больше завертишься. Вот кашевары закончат телиться, напою, накормлю и тронемся к твоей Верке. Щас, погодь и уже куда-то в сторону, во весь голос, Петруха! Ну, ты чо? Кабана целиком варишь, что ли? Когда готово-то?
Отстань, Илюха! Выварится, позову
«Илюха! все разом встало на места, и вместе с осознанием пришел страх. Точно, он!»
Стало быть, ранен. И тяжко. К Илье в телегу только такие и попадали.
Илья Илюха, позвал Макар, но обозник возился где-то рядом с телегой, не обращая внимания на голос раненого. Илюха, скотина ты безрогая! Оглох, что ли? надрывался Макар, но тот продолжал свои дела.
Обида взяла: ну что за народ эти обозники? Скоты толстокожие! Зовешь, зовешь их Ну что ж теперь, обгадиться?
Илюха, гад ползучий! заорал Макар из последних сил и вдруг почувствовал, как у него едва-едва шевельнулись губы. Понял, что свой крик до сих пор ему только чудился, и удивился: неужто так ослаб?
Возня у телеги враз затихла, и у самой головы голубем заворковал Илья:
Очухался! От хорошо, от молодец! Теперь живее пойдет, не шевелись только обозник и впрямь радовался: еще бы, он и не чаял, что Макар вообще в себя придет. Не шевелись, говорю! Али нужда приспела? Ты это, расслабься, оно само все У меня в телеге на такое дело все устроено, не изгваздаешься. Не жмись, говорю, хрен перевернутый! вдруг заорал он на самое ухо раненому.
Макар от неожиданности дернулся, что-то внутри сжалось и Даже ноге, как ни странно полегчало, хотя какое она-то имела ко всему этому отношение?
Вот так-то лучше! А то жмется он Ну, прям девка, что на сеновал впервой попала, увещевал Илья, вытягивая из-под Макара пласт сена и укладывая на его место новый. Знаю я вашего брата, до последнего терпите, а мне потом Настена, того и гляди, последние волосы выдерет, если Бурей раньше не прибьет. А они, вишь, гордые! Сейчас поедим он вдруг резко повернул разговор, и голос снова стал подозрительно ласковым. Глянь, Петро харч несет! И как он ту свинятину варит, бог знает, но вку-усно!
Макар и впрямь захотел глянуть иТемно Только теперь он сообразил, что все это время говорил и слушал Илью, не открывая глаз. Попробовал открыть. Нет, все равно темно. Подвигал глазами: чуть режет и все. Тогда почему?
Он замер. Не хотелось даже думать об Нет, не может быть! Еще раз Все равно нет просвета! Что-то скрутило и охолодило тело. Нет, это уже не страх и не ужас это конец! Конец всему, конец жизни. Кому нужен слепой? Пусть и молодой, и здоровый, но слепой
Лежать стало нестерпимо даже взвыть сил нет, тут впору если не биться в отчаянии, как баба, так хоть кулаком садануть по чему-нибудь со всей силы. Всю оставшуюся жизнь плести на ощупь корзины да силки мальчишкам?! Себя порешить не дадут, а без помощи и веревки не сыщешь! Сразу все ушло куда-то в сторону, все стало пустым и чужим. Этот мир больше не для него. Боль в ноге, ранее невыносимая, вдруг стала тоже безразлична: болит и хрен с ней, пусть болит; что та боль по сравнению с беспросветной жутью, что оглушила его сильнее, чем булава половца!
Э-э, ты чего это? ложка стукнула о горшок, а Илья заговорил где-то совсем рядом. Чего молчишь?
Макару было сейчас не до него и уж тем более не до еды, его охватывало не то бешенство, не то страх. Хотелось кричать и выть, да сил не хватало.
Тьфу ты, хрен перевернутый! вдруг досадливо выругался обозник. Это ж надо, из головы вон! И как забыл?
На глаза Макара плеснула холодная вода, заставив его вздрогнуть, и тут же мокрая тряпка заелозила по векам.
Щас, погоди, смою голос Ильи звучал смущенно, даже заискивающе. Слиплось! Да и немудрено, за столько дней. Ну, все уже, дай-ка чистым вытру.
Вот теперь глаза раскрылись сами. До чего ж хорошо! Макар хоть и прижмурился сразу слишком уж ярко, но как же хорошо! Даже боль в ноге стала немного терпимей.
Ты, это Того мялся Илья, Бурею не сказывай, а? Прибьет ведь.
Макар только согласно мигнул сил не оставалось даже на шепот, но обознику хватило и этого.
Вот, заторопился он, сейчас поедим и в дорогу. А то, слышь, уже вторые дозоры к котлу сменились, а мы с тобой все чего-то возимся! Чуешь, какая поросятинка у Петра упрела? С лучком, с травками голос у Ильи опять стал ласковым и, как ни странно, от этого еще убедительней.