Земля колыхнулась, на голову словно перину накинули; ноги, и так не больно послушные, и вовсе едва держали. Не врал себе Макар, знал не ратник он теперь, не для него путь воинский, да только жила надежда детская, глупая, ничему не верящая надежда: вот скажет слово сотник, и вернется к нему если не прежняя сила, то хоть место в строю, и право ходить со всеми в походы. Пусть не для сражений для помощи хоть какой.
А теперь нет ему места в этом мире.
Как до бревна доплелся, как сел не помнил. В глазах прояснилось только после ковша воды на голову. Рядом шебуршился Кочка, здесь же стояли несколько таких же, как и он сам, увечных воинов во главе с Филимоном и Титом.
«А и плевать, пусть стоят, теперь все равно. Даже жизни самого себя лишить и то нельзя, предательство это. Значит, одна брага остается. Встать бы вот только»
Никак, обиделся? над головой голос. Тит, похоже. А ему-то какое дело? Глянь, Филимон, титьку отняли. Не заплакал бы!
Не, Титушка, титька и утешение его дома ждут, Филимон знал, куда побольнее ткнуть. Вот сейчас откушает бражки, а уж с нее и поплачет, и похнычет, и Верке в подол обсопливится.
Макара замутило. Даже не от злости, а от обиды.
ТыТы слова застряли, да и слов уже не было. С-суки
Эт мы-то? выдвинулся вперед Дорофей Колот. Ты себя-то видел? Тоже мне, кобель драный
Макар опять словно в стену с разбега ткнулся. И это дядька Дорофей говорит? Который учил его копье держать, с которым столько раз от врагов бок о бок отбивались!
Что? Тошно? Тит только что не хихикнул. А ты и впрямь на себя полюбуйся. Ты куда заявился? Ты где сейчас сидишь, соображаешь? Или совсем голову брагой заквасил?
Что? глаза сами поднялись на стоявших перед ним.
Что-что? Рожу-то когда в последний раз споласкивал? Зеркальце вон у Аньки Лисовиновой спроси да глянь. Только пусть Верка сходит, а то с твоим мурлом тебя там не признают, Фрол со двора выкинет!
Что смотришь? Или не понял еще? вступил в разговор Филимон. Ты ж Пантелея покойного с головы до самых пят обгадил! Он тебя десятником прочил, за себя оставил, а ты его так На смотру сегодня только ты да Игнат Кочка от десятка были. Сволочь ты, Макар, распоследняя! На себе крест поставил хрен с тобой. А парня зачем в дерьмо сунул? На сотника он разобиделся, ишь! Сотник сегодня десятника Макара звал, а не дерьмо в заляпанных портах, с мордой синюшной! Чего таращишься?
Погоди, Филимон Тит примостился на бревне рядом с Макаром. Ни хрена он сейчас не понимает. И что половцам задолжал, не помнит, и что тому же Кочке за старшего приходится. Без его слова парню ни в десяток другой, ни в поход. Сотник с десятничества-то не снимал!
Макар сидел, слушал, словно не о нем говорили. Ишь, разлаялись. На смотр пришел не такой! А какой? Откуда-то возникло раздражение, что-то беспокоило, словно занозу в зад засадил. Потянулся рукой к пояснице и только потер бедро. Воинского пояса на месте не было! Он вдруг понял, что вообще не помнит, когда в последний раз занимался своей справой, да и где она? На месте ли?
Нет, не вспомнить.
Рунка тоже вроде нет. И про него Макар забыл. Отец Михаил приходил это запомнилось. Поп чуть не каждый вечер ныл о грехе, о спасении души, уговаривал справу и коня продать. Вчера вроде тоже Неужто?!
Такого ужаса от одного только предположения Макар не испытывал с того самого раза, когда, очнувшись впервые после ранения на телеге, счел себя ослепшим. Не мог он такого сотворить! Или мог? Спьяну в сердцах чего не делалось. Чего там Филимон талдычит еще? А-а, не до него! Неужто поп таки пьяного утолок? Убью!
Убью! Макар схватился за костыль, ратники отшатнулись. Убью, гад!
Колот собрался было перехватить, но Филимон его задержал, пока Макар, мотаясь из стороны в сторону и матерясь от боли, торопился к дому.
Ты за что его укусил-то? Тит присел на место Макара. Куда он кинулся?
Не знаю, Титушка, вот уж не знаю, сам хотел бы понять. Но куда-то попал, хорошо бы не пальцем в небо, Филимон, не ждавший такой выходки от Макара, озадаченно потирал ноющую спину. А вот кого он убивать собрался? Дорофей, ты уж пробегись за ним, как бы он не сотворил чего. Вон, Кочку с собой прихвати поможет.
К дому Макар приковылял злой до крайности от собственного страха. От одной мысли, что на его Рунка какой-нибудь косорукий и дурной на голову замахивается плетью, у Макара мутнело в глазах, и попадись ему по дороге ратнинский священник, церковь наверняка осталась бы без него. Ворота на родное подворье не хотели открываться, порог в дом вырос чуть не до колен, и перешагнуть его стоило Макару большого труда.
Вот и клеть. Сундук со справой здесь должен стоять. Нету! Не может быть Вот тулуп какой-то Под ним? Нету! Где? И братья ушли где-то со своим десятком, видать.
К печи, у которой возилась жена, Макар вывалился, уже с трудом соображая хоть что-то.
Где? Справа где?! он безуспешно попытался удержаться на ногах, но все же упал. Верка, стерва, куда дела?!
Макар, да ты что? Куда велел снести, там и есть Верка глазам не верила: перед ней опять ее муж! Взгляд бешеный того и гляди убьет, но глаза прежние. Его!
Беги! Беги, говорю! Скажи, не отдаю. Ни за какие Назад пусть несут! Верни все, доплати! Не отдам! Макар полз к ней, матерился, пытался встать, падал и снова матерился, а Верка млела от счастья. Вот уж никогда не думала, что мужнина брань покажется слаще соловьиной трели.
Любопытно, чего там, на смотру, сотник ему сказал? В нитку вытянется, а узнает! Жизнь длинная, да и дочке наука пригодится. Макар наконец добрался до печи и, ухватив за подол Верку, кое-как поднялся.
Беги, дура!
Куда бежать-то? Ополоумел совсем? Здесь твоя справа, дома. Сам велел сундук в дальнюю подклеть перетащить.
Я? Макар попытался переварить сказанное женой, но все равно ничего не понял. Зачем?
А я знаю? Верка старательно переводила разговор в привычную до ранения мужа беззлобную перепалку, даже руки в боки уперла, как бывало. Ты ж налился да заорал, как полоумный! Де поп давно на твою снасть воинскую зарится, что кто их, попов, знает, мож, и спереть вздумает! Вот и велел все воинское железо в дальнюю подклеть сволочь, и остальную справу тоже. Сдалось оно отцу Михаилу! А мне оно надо с тобой спорить? Братьев тебя унять дома не оказалось, так я чуть не надорвалась, пока дотащила! А ты дрых, скотина пьяная! А теперь на меня же и лаешься!
В другое время такой поворот не остался бы без внимания Макара, и скандал получился бы на славу, но сейчас его не это волновало: скорее бы глянуть, все ли на месте.
А Рунок где?
А где ему быть, коли хозяин бражкой занят? На лугах, в табуне.
На крик уже не оставалось ни сил, ни желания.
В дом вбежал Кочка и следом за ним Колот.
Об чем шумим? Никак, плясать наладились? А чего в обнимку?
В другое время такой поворот не остался бы без внимания Макара, и скандал получился бы на славу, но сейчас его не это волновало: скорее бы глянуть, все ли на месте.
А Рунок где?
А где ему быть, коли хозяин бражкой занят? На лугах, в табуне.
На крик уже не оставалось ни сил, ни желания.
В дом вбежал Кочка и следом за ним Колот.
Об чем шумим? Никак, плясать наладились? А чего в обнимку?
Ох, вовремя вы Верка обрадовалась им как родным. Дядька Дорофей, помоги! Макар вот ногу подвернул, а его в дальнюю подклеть довести надо. Игнаша знает, покажет.
Ничего, управимся. Кочка! Ты где, пень моченый? Занавеску откинь! Колот, особо не напрягаясь, погрузил Макара на плечо и понес, как колоду. Не трепыхайся! Ты-то меня версту тащил, как тать торбу краденую бегом и с оглядкой, чтоб не заприметил кто. Забыл, как от своры степной спасались? Ничо, завтра староста баню на всю ораву ладит, там и повспоминаем бурчал Колот, протаскивая друга в низкие двери. Здесь, что ли? О, Кочка, пень моченый, посвети да кинь чего-нить на сундук. Десятника надо устроить с удобством. Учишь вас, учишь, пней моченых, и все без толку!
Пантелей веником машет, словно половцев по степи разгоняет, а не старого друга парит. И Влас который ковш кваса с хлебной корочки на каменку плещет. Ух, и любят в десятке Пантелея попариться! И всегда хоть в дубовый, хоть в березовый веник, а добавляет десятник крапивы, для ядрености. Уже и стены трещат от жара, а Кудлатый ржет да тоже веник берет сейчас они с Пантелеем на пару
Квасок холодный, игристый, легко на душу ложится. Как в Ирии побывал! Весь десяток за столом в предбаннике от жара отдыхает, только Кочки нет так и не положено новику, покуда баньку в порядок не приведет.
Кудлатый опять чего-то врет, Вершень в лад ему подвирает, а все так и покатываются. И не слышно, чего говорят, но все одно хорошо. Только вот глаза у Пантелея странные какие-то.
Вроде и как всегда, да только куда десятник ни повернется, а все на него, на Макара, глядит. И остальные тоже. И смех, и разговор их далеко где-то, словно за стенкой, а взгляды тут, рядом остались. И так глядят, словно виновен он в чем. Да что ж такое-то? Неужто чего подлого совершил? Я ж с вами вместе до самого конца!..
А сзади в предбанник половец лезет, тот самый, которого Макар последним в брюхо пырнул. Не видит его Макар и повернуться не может, но точно знает он это, а следом и остальные, порубленные им в последнем бою. И хохочут все, мерзко так ржут, будто рады чему-то, особенно тот, последний.
А Пантелей уже свой десяток уводит. Прямо так, через стену предбанника и уводит.
Эх, Макар, Макар! Как посмел друзей боевых бросить? Мы на тебя, как на последнюю надежу, а ты Один остаешься Теперь навсегда Прощай
А я? Я с вами! С вами я должен!
Макар рванулся следом, да половец сзади насел, не пускает, регочет пуще прежнего.
А, урус? Храбрый урус! Теперь с нами будешь! Нам служить станешь!
И остальные вторят! Бросился за своими следом, но стена ударила по больному колену, разбила в кровь губы, рассадила лоб
Макарушка Верка за спиной пыталась его удержать. Он и сам рад бы остановиться, да тело колотилось о стену, словно лещ на камнях; волнами накатывала судорога, и не хватало дыхания.
Не предавал я! Не предавал! С вами остался! и ведь проснулся уже, не спит, а сон все не кончался, и не стихал голос десятника:
Ты ж нашей надежей был! Надежей
Вроде отпустило немного. Братья прибежали, оторвали от стены, усадили на скамью, почти силком влили в горло что-то холодное. Тело отпустило, а за спиной все тот же половец глумился, рабом своим называл, и некому свернуть голову поганцу, некому его глотку заткнуть.