Здравствуйте, мне бы попасть на крышу дома.
Тревор приподнимает бровь.
Извините, с какой целью?
Я в своей манере делаю ставку на откровенность:
Думаю, миссис Конвей грозит опасность.
Привратник качает головой.
А я думаю, что вам придется уйти.
Я настаиваю. Если вы не хотите, чтобы у вас на совести было ее самоубийство, лучше позвольте мне подняться.
Тревор Фуллер Джонс тяжело вздыхает и с неожиданным при его внушительном телосложении проворством выскакивает из-за своей конторки. Он хватает меня за руки и бесцеремонно тащит к выходу. Я пытаюсь возмущаться, но тщетно: в этом детине не меньше метра девяноста роста и ста десяти кило веса. Когда он уже готов вышвырнуть меня на тротуар, до меня доходит своеобразие соотношения сил. Я вполне могу нейтрализовать противника.
Не заставляйте меня все рассказать Бианке!
Привратник замирает как вкопанный и округляет глаза, как будто не уверен, что правильно расслышал. Я повторяю:
Не пустите меня получите проблемы с Бианкой.
Он усиливает хватку.
При чем тут моя жена?
Я смотрю на Фуллера Джонса не мигая. Как донести до него, что он порождение моей фантазии, второстепенный персонаж рождающегося повествования, существующего только в моей голове? А главное, как ему внушить, что для меня вся его жизнь открытая книга?
Бианку могут заинтересовать эсэмэс и фото, которые вы регулярно шлете Рите Бичер, парихмахерше девятнадцати лет от роду из салона «Свит Пикси» на Джексон-стрит.
Такая у меня писательская привычка: прежде чем начать писать, я буквально вылизываю будущих действующих лиц, составляя для каждого подробнейшую биографию, настоящее личное дело. Пускай три четверти всех этих сведений не попадут в книгу, этот способ очень эффективен, чтобы лучше познакомиться с персонажами.
Не уверен, что ваша жена будет в восторге, когда узнает, что вы пишете Рите такие послания: «Весь день думаю о твоей «киске» или «Хочется забрызгать своей спермой твои сиськи и посмотреть, как они встанут торчком».
Теперь на привратника жалко смотреть верный признак, что я задел его за живое. Вспоминаются слова Мальро: часто человек «сводится к тому, что он скрывает, к щепотке секретов»[11].
Откуда вы знаете?.. бормочет он.
Остается его добить:
Боюсь представить, что она вам устроит, когда узнает, что на День святого Валентина вы подарили Рите серебряную брошь в эмали за восемьсот пятьдесят баксов. Между прочим, сколько стоил букет цветов, подаренный жене? От силы двадцатку.
Фуллер Джонс роняет голову и отпускает меня. Теперь передо мной безвредная тряпичная кукла. Трудно продолжать задираться, когда тебя вывели на чистую воду.
Оставив его у входной двери, я направляюсь в глубь холла, к трем лифтам с дверями из кованой бронзы, вызываю кабину и нажимаю на кнопку «крыша». Поездка наверх сопровождается громким железным лязгом. Выйдя, я убеждаюсь, что от крыши меня отделяют еще два лестничных пролета.
Наверху я сразу получаю хлесткий удар ветра в лицо. Закрываясь ладонью, я пересекаю бадминтонную площадку. Вид оттуда открывается такой, что дух захватывает, не чета тому, что я силился описать. Правда, небо, еще несколько минут назад вполне безоблачное, на глазах сереет. Я инстинктивно замираю, чтобы полюбоваться головокружительной панорамой. На другой стороне пролива, за пилонами Уильямсбергского моста, громоздится гребень из небоскребов, среди них выделяются легендарные «Эмпайр-Стейт Билдинг», стрела «Крайслер Билдинг», коренастый «МетЛайф».
ДАЮ ТЕБЕ ТРИ СЕКУНДЫ, ЧТОБЫ ТЫ ПОМЕШАЛ МНЕ СДЕЛАТЬ ЭТО: РАЗ, ДВА, ТР
Крик выводит меня из оцепенения, я рывком оборачиваюсь. На другой стороне площадки, рядом с цистерной, стоит Флора Конвей, приставившая себе к виску пистолет Рутелли и готовая выстрелить.
Остановитесь! кричу я, чтобы обозначить свое присутствие.
Остановитесь! кричу я, чтобы обозначить свое присутствие.
Я по наивности считал, что, увидев меня, Флора уберет палец с курка. Но ее паника под стать моей, во взгляде яшмовых глаз горит вызов.
Не глупите. Бросьте пистолет.
Она медленно опускает пистолет, но потом, вместо того чтобы отбросить, наводит его на меня.
Это тоже бросьте. Лучше поговорим.
Но где там! Крепко держа пистолет обеими руками, не убирая пальца с курка, Флора наступает на меня, готовая выстрелить.
До меня доходит, что Флора Конвей не привратник: против нее я совершенно бессилен. Настает момент горько пожалеть о том, что я не послушал Джаспера и Диану Рафаэль. Мир литературы очень опасен, я всегда это знал. Как знал и то, насколько для меня опасно ступать на его территорию. Меня ждет жалкий конец: две пули в башке, выпущенные персонажем, рожденным прямо в ней, моим собственным воображением. Такова история всей моей жизни, с самого детства. Всегда один и тот же враг я сам.
Будьте благоразумны, Флора. Нам с вами обязательно надо поговорить.
Кто вы, черт возьми?
Меня зовут Ромен Озорски.
Не слыхала.
Еще как слыхали! Это же я: враг, сукин сын, романист
Я пытаюсь скрыть страх. Флора все еще готова обороняться: держа меня на мушке, она неумолимо приближается.
Откуда вы взялись?
Из Парижа. Из того, реального.
Она хмурится. Между нами остается всего несколько метров. В низких тучах образовался просвет, сквозь него Ист-Ривер заливают солнечные лучи. Флора приставляет ствол «глока» к моему лбу. Я глотаю слюну и предпринимаю последнюю попытку ее образумить.
Зачем меня убивать? Вы же сами меня позвали!
Я слышу ее дыхание: оно вырывается тяжелыми толчками. Пейзаж вокруг нас мерцает, дрожит, кажется, я вижу все через увеличительное стекло. Она долго колеблется, и когда я уже ничего не жду, опускает пистолет и цедит сквозь зубы:
В ваших интересах хорошенько все мне объяснить.
Бруклинская набережная.
Я влез в жизнь Флоры Конвей меньше часа назад, зато она была частью моей гораздо дольше. После стычки на крыше «Ланкастер Билдинг» я уломал ее поговорить по душам.
Начало нашего разговора привело меня в замешательство. Нелепость всей ситуации быстро перестала ее смущать. В ее сознании появилась брешь, завеса неведения прорвалась, она раз и навсегда выбралась из пещеры. И потому не стала терять времени и не спорила с тем, что является персонажем романа. Она другого не желала допустить: чтобы я поставил точку в ее истории. Завязался спор, и она, задыхаясь в своей квартире, повела меня в бразильский бар неподалеку.
«Фавела» располагалась в бывшем гараже с собственным крытым двориком, в этот обеденный час он был полон посетителей; местные жители называли это место «пивным садом». Не зная толком, сколько у меня времени, я поспешил расставить точки над i.
Я не стану дописывать вашу историю, Флора. Я для того сюда и пробрался, чтобы вам об этом сообщить.
Нет уж, вы не можете принять такое решение самостоятельно.
Могу, и вам это хорошо известно.
Что это значит, говоря конкретно?
Я пожал плечами.
Очень просто: я намерен перестать работать над этим текстом. Не буду больше его обдумывать, займусь другими вещами.
Вы сотрете файлы с жесткого диска? Одним кликом на своем компьютере выбросите мою жизнь в мусорную корзину?
Это, конечно, упрощение, но можно сказать и так.
Ее устремленный на меня взгляд горел яростью. Лицо у нее оказалось нежнее, чем я представлял. На ней было кремовое шерстяное платье-свитер, приталенная джинсовая куртка, полусапожки цвета карамели. Суровым был не весь ее облик, а только взгляд, а еще нетерпеливые интонации.
Ничего не выйдет, я вам не позволю, заявила она решительным тоном.
Будьте благоразумны, вас же не существует!
Если меня не существует, то зачем вы сюда пожаловали?
Это что-то вроде испытания, придуманного моим агентом и психиатром. Согласен, это идиотизм.
Бармен в майке, с руками, от плеча до кисти покрытыми татуировками, принес наш заказ коктейли «кайпиринья». Флора залпом выпила полстакана и продолжила:
Я прошу вас об одном: верните мне дочь.
Не я ее у вас отнял.
Когда пишешь, надо помнить об ответственности.
Я не несу перед вами никакой ответственности. Перед моими читателями другое дело, но
Насчет читателей это позорная демагогия! перебила она меня.
Я не несу перед вами никакой ответственности. Перед моими читателями другое дело, но
Насчет читателей это позорная демагогия! перебила она меня.
Я гнул свое:
Я несу ответственность перед читателями, но только когда решаю опубликовать свой текст. С вашей историей дело обстоит иначе.
Зачем было ее писать?
Вы что, публикуете все, что пишете? Я нет.
Я отпил из бокала и огляделся. Стало на удивление тепло. Заведение было оригинальное: увитая плющом кривая крыша, старый фургон с «такос» настоящий кабачок в стиле «сальса».
Главное в творчестве пробы и ошибки. Когда достигаешь предела возможного, необязательно сохранять следы своих попыток. Это верно для любого искусства. Пьер Сулаж сотнями сжигал холсты, которыми не был доволен. Пьер Боннар пробирался в музеи и замазывал собственные картины, Хаим Сутин выкупал у торговцев свои картины, чтобы их переписать. Автор хозяин своего произведения, а не наоборот.
Хватит пропагандировать свою премудрость
Должен сказать, что я, как пианист, должен разучивать гаммы. Я пишу каждый день, даже по воскресеньям, даже в Рождество, даже в отпуске. Включаю компьютер и набрасываю разные сюжеты, рассказы, рассуждения. Если получается поймать вдохновение, то я продолжаю, если нет, перехожу к чему-то другому. Все просто.
Что в моей истории вас не вдохновило?
Ваша история, представьте, нагоняет на меня тоску. Ни малейшей забавы, не развлечение, а тяжкий труд.
Флора закатила глаза (и заодно махнула рукой официанту, чтобы снова подал ей коктейль).
Если бы писательство было забавой, им бы занимался каждый встречный.
Я со вздохом вспомнил Набокова, называвшего своих персонажей «каторжниками», невольниками в мире, в котором он был «абсолютным диктатором, единственным ответственным за стабильность и за правду»[12]. Русский гений не зря избегал любых приставаний. Не то что я, ведущий разговоры с порождением моей собственной фантазии
Послушайте, Флора, я здесь не для препирательств на тему, о чем должна быть литература.
Вам не нравятся мои романы?
Если честно, то не очень.
Почему?
В них многовато вычурности, позерства, элитарности.
И все?
Нет. Хуже всего то
Выкладывайте!
Хуже всего то, что они невеликодушны.
Она вопреки запрету закурила и выпустила облачко дыма.
Можете засунуть свое великодушие себе в
Отсутствие великодушия вызвано тем, что вы не думаете о читателях. Об удовольствии, которое им доставляет чтение. О том неповторимом ощущении, которое завладевает человеком, торопящимся вечером домой, к хорошему роману. Для вас все это скучная абстракция. За это я и не люблю ваши романы: за их холодность.