Я включил воспроизведение, но запись не содержала ничего, кроме дыхания и одной фразы, в которой я ни слова не понял. Возможно, моя тревога была беспочвенной. Возможно, Альмине подвернулся какой-то другой способ попасть в Швейцарию, а этот ее звонок был случайностью. Но полностью успокоиться у меня не получилось. Не справившись с плохим предчувствием, я решил перезвонить Альмине, но нарвался на автоответчик.
КАК БЫТЬ?
Я накинул куртку и вышел через черный ход. Снова зарядил дождь частый, сильный. Мой автомобильчик стоял в боксе с выездом на перпендикулярную улицу. Это был «Мини Купер», которым я почти не пользовался, что не помешало ему завестись с пол-оборота. Я проделал тот же путь, что утром. В три часа ночи, в пустом городе, я меньше чем за десять минут очутился на другом берегу Сены, приехал в Арсенальный док и сразу нашел местечко на парковке на бульваре Бурдон, прямо напротив заводи.
Натянув куртку на голову, я сбежал по лестнице к причалу. Белые камни блестели под дождем, как лакированные. Через несколько шагов мне преградила путь металлическая ограда. На воротах красовался деревянный щит с напоминанием, что ночью вход на пристань закрыт и что нарушителей ждет встреча с бдительным сторожем и его собакой.
Вокруг не то что собак кошки было не отыскать. Высунуться наружу в такое ненастье мог только ненормальный. Я смело перелез через ограду. Мне не удавалось вспомнить место, где был пришвартован кораблик; впрочем, место его швартовки могло много раз поменяться. Минут за пять я при свете уличных фонарей дошел туда, куда нужно. Альмина не просто сбежала от меня, а буквально уплыла на tjalk, голландском паруснике со срубленной мачтой подарке, который она у меня вытребовала на пятилетнюю годовщину нашей свадьбы. Я редко бывал на этом суденышке, на его борту мне всегда становилось не по себе.
Я спрыгнул на палубу. Освещение, пусть слабое, указывало на присутствие человека.
Альмина?
Я постучал в дверь рулевой рубки, но ответа не последовало.
С мостика я подался в главную каюту довольно комфортабельную, со столиком, диваном и телевизором. Лесенка вела оттуда на крышу, где была устроена терраса. Я посмотрел в иллюминатор. Корыто покачивалось на грязных водах Сены. Я всегда страдал морской болезнью, даже на реках.
Альмина, ты где?
Я включил на своем телефоне фонарик и направился на корму, где располагались еще две каюты. Но путь мне преградило тело жены, лежавшее поперек коридора.
Я присел на корточки над ее головой. Она была без чувств, губы посинели, ногти стали фиолетовыми, кожа была влажной и холодной.
Альмина, Альмина!..
Рядом с ней валялся сотовый телефон, бутылка водки и пузырек опиоидов. Теперь мне легко было представить сценарий вечера. Альмина вернулась растерянная, ей нездоровилось, она была нетрезва. Возможно, она так и не узнала, что сына нет. Водкой она запивала опиоиды и, наверное, снотворное верный способ нарушить дыхательный рефлекс.
Я потрепал ее, приподнял поочередно оба века. Зрачки сузились до размера игольного ушка. Сон был таким глубоким, что нечего было и думать ее растолкать. Я проверил ее пульс, оказавшийся замедленным. Дыхание было слабым, хриплым.
Я много раз предупреждал ее, что она слишком часто превышает предписанную дозу опиоидов, да еще мешает их с крепким спиртным, со снотворным, с анксиолитиками. Бывало, я заставал ее за толчением лекарств, что, как известно, значительно усиливает их действие.
Это была не первая ее передозировка. Двумя годами раньше у нее случился обморок, и именно я приводил ее в чувство при помощи спрея налоксона. С тех пор я всегда держал это средство в нашей домашней аптечке. Оставалось надеться, что, уходя от меня, Альмина захватила и его. Тщательно обыскав ванную, я обнаружил искомое.
Я вскрыл упаковку. Назвать налоксон чудо-снадобьем было нельзя, но все же он блокировал действие морфина ненадолго, пока не приедет «Скорая».
Неожиданно для себя я замер. Произошло нечто странное. Из действующего лица я превратился в стороннего наблюдателя. Время растянулось, явив передо мной реальность как бы сверху. Я мог спасти Альмину, а мог избрать бездействие, предоставить ее избранной ею самой участи позволить умереть. Вместе с ней исчезли бы все мои проблемы. Тео продолжил бы учебу в Париже, я бы получил опеку над ним. Гибель Альмины от передозировки перечеркнула бы выдвинутые против меня обвинения и спасла бы меня от юридических и денежных затруднений. Ее смерть послужила бы волшебной палочкой, которая поменяет мою жизнь к лучшему.
Я вскрыл упаковку. Назвать налоксон чудо-снадобьем было нельзя, но все же он блокировал действие морфина ненадолго, пока не приедет «Скорая».
Неожиданно для себя я замер. Произошло нечто странное. Из действующего лица я превратился в стороннего наблюдателя. Время растянулось, явив передо мной реальность как бы сверху. Я мог спасти Альмину, а мог избрать бездействие, предоставить ее избранной ею самой участи позволить умереть. Вместе с ней исчезли бы все мои проблемы. Тео продолжил бы учебу в Париже, я бы получил опеку над ним. Гибель Альмины от передозировки перечеркнула бы выдвинутые против меня обвинения и спасла бы меня от юридических и денежных затруднений. Ее смерть послужила бы волшебной палочкой, которая поменяет мою жизнь к лучшему.
У меня учащенно забилось сердце. Наконец-то штурвал у меня в руках, как происходило в моих романах. В конечном счете вы заслуживаете того, что с вами происходит; я вспомнил суровое лицо Кадижы, обвинявшей меня в трусости. В этот раз я не должен дрогнуть. Альмина оказалась в таком незавидном положении исключительно по собственной вине. Я был хозяином своей судьбы, единственным, от кого зависело, в какую сторону направить свою жизнь. Я буду растить сына, готовить ему по утрам горячий шоколад, читать ему перед сном сказки, проводить с ним каникулы. Прощай, страх его потерять. Наконец-то!
Я поднялся на палубу. Дождь лил сильнее прежнего. Вокруг по-прежнему ни души. На расстоянии десяти метров уже не было видно ни зги. Никто не видел, как я сюда заявился. Где-то неподалеку могли висеть камеры наблюдения, но я был не уверен в их наличии. Да и кому придет в голову проверять записи? Передозировка очевидный и надежный диагноз. К тому же не я убил Альмину, она сама распорядилась своей судьбой. Все ее поведение, ее безумие, ее желание наделать гадостей привели к неизбежной развязке.
Я побежал под дождем. Я был полон решимости не возвращаться назад. Открыв машину брелоком, я плюхнулся на водительское сиденье и спешно запустил двигатель, желая как можно скорее убраться подальше от этой посудины. Я включил заднюю передачу и испуганно вскрикнул.
Что за черт! Вы меня напугали!
Рядом со мной сидела Флора Конвей короткое каре, прожигающие меня насквозь зеленые глаза, джинсовая куртка поверх шерстяного платья-свитера.
Как вы здесь очутились?
В машине нет никого, кроме вас, Ромен. Все происходит у вас в голове, сами знаете. Вы сами талдычите в своих интервью про персонажей, донимающих породившего их писателя.
Я на несколько секунд закрыл глаза и сделал глубокий вдох, надеясь, что когда я открою глаза, Флоры Конвей больше не будет у меня в машине. Но ничего не получилось.
Шли бы вы куда подальше, Флора.
Я здесь для того, чтобы не дать свершиться убийству.
Я никого не убивал.
Собираетесь убить. Принести в жертву вашу жену.
Нет, это ошибочный взгляд на предмет. Она сама держит меня за горло.
В данный момент она захлебывается собственной рвотой.
По лобовому стеклу хлестал дождь. Небо разорвали почти без интервала две молнии, потом по нему прокатился грозный громовой раскат.
Пожалуйста, не осложняйте мне жизнь. Возвращайтесь туда, откуда явились. У каждого свои проблемы.
Ваши проблемы мои, мои ваши, вам ли этого не знать!
Вот именно! Гибель Альмины решит все мои проблемы.
Не говорите так, Ромен, вы не такой.
Все люди потенциальные душегубы. Вы сами написали, что убить может и ребенок, и прабабушка.
Позволите Альмине умереть окажетесь по ту сторону. Там, откуда не возвращаются.
Не увлекайтесь банальностями.
Поймите, прежним Роменом Озорски вам тогда уже не бывать. Жизнь больше не вернется в былое спокойное русло.
Чтобы не отдавать сына, я должен поступить так, другого выхода нет. Даже если я спасу Альмину, эта фурия не одумается, наоборот, удерет в Штаты, только ее и видели!
Если вы станете убийцей, то это будет терзать вас день и ночь столько, сколько вам суждено прожить.
Гроза набирала силу. Казалось, дождь, оглушительно барабанящий по поднятой брезентовой крыше моей машины, с минуты на минуту пробуравит саму земную кору. В салоне уже нечем было дышать. Мне осталось одно: пойти ва-банк.
Вручаю свою судьбу вам, Флора. Если я дам Альмине умереть, то вы получите назад Кэрри. Если я спасу жену, то дочери вам больше не видать. Решайте.
Вручаю свою судьбу вам, Флора. Если я дам Альмине умереть, то вы получите назад Кэрри. Если я спасу жену, то дочери вам больше не видать. Решайте.
Такого она не ждала. Выражение ее лица моментально изменилось, стало хорошо мне знакомым каменно-суровым.
Какой же вы негодяй!
Вся ответственность на вас.
Она в негодовании ударила кулаком по стеклу. Я попробовал поднажать:
Ну же, решайтесь! Как насчет того, чтобы самой оказаться ПО ТУ СТОРОНУ?
Она обессиленно, опустошенно опустила глаза.
Мне нужна только правда, больше ничего.
Под ее взглядом я открыл дверцу и вылез под дождь. Мы оба зашли в тупик. Я читал в ее глазах свою собственную боль, в ее бессилии свое отчаяние. Я решил промокнуть под дождем, чтобы ее удержать, но она уже исчезла. Я понял, что никогда больше не увижу Флору Конвей.
Чувствуя себя побежденным, я опять спустился по белой каменной лестнице на пристань и оттуда вызвал по сотовому «Скорую помощь».
10. Во власти боли
Жизнь, эта навязанная ноша, слишком нам тяжела, приносит слишком много страданий, разочарований, неразрешимых проблем. Чтобы ее вытерпеть, нам не обойтись без болеутоляющих.
Зигмунд Фрейд. Недовольство культуройКейп-Код, Массачусетс
«Скорая», поднимая облака, торопилась по грунтовой дороге, вилявшей между дюнами. Клонившееся к горизонту солнце удлиняло тени от сосен и кустарника и припорашивало зелень оранжевой патиной.
Флора, прочно держа обеими руками руль, решительно смотрела вперед и почти не сбавляла скорость на ухабах. На северном мысу, вдававшемся в залив Уинчестер-Бей, на холмике, стоял старый восьмиугольный маяк высотой 12 метров, прозванный «маяком 24 ветров». К маяку был пристроен симпатичный, обитый деревянным сайдингом белый домик с остроугольной шиферной крышей, смотревший на океан. Это было второе жилище Фантины.