Но слабая попытка защититься все только усугубила. Слово давно проиграло бой картинке. Я не владел ни звуко-, ни видеозаписью и, в отличие от жены, ничего не смыслил ни в социальных сетях, ни в «лайках», ни в саморекламе.
В апреле этого года Альмина официально подала на развод, а летом предъявила мне иск за угрозы побоев и преследование. В интервью, полном вранья и передергиваний, она утверждала, что ушла от меня из-за того, что я «вечно где-то шлялся», страдал «приступами злобы» и «угрожал нашему сыну», чем вконец ее «запугал». В начале осени я провел двое суток под арестом в комиссариате Шестого округа, после чего последовала бесполезная очная ставка с Альминой. В ожидании суда, назначенного на конец зимы, меня отпустили под подписку.
Принудительного лечения удалось избежать, но общаться с Альминой мне строго запретили. А главное, суд по семейным делам который, не задав ни одного вопроса, принял на веру все измышления моей жены, ограничил меня в праве на визиты «из заботы о благе Тео». Если вкратце, я теперь мог видеть сына раз в неделю на один час, в присутствии и под контролем социального работника. Это решение сначала меня взбесило, а потом повергло в тоску.
Пятый час дня. Я выпил кофе, надел плащ и бейсболку с длинным козырьком и вышел на улицу. Ливень не утихал. На улице Нотр-Дам-де-Шан царил обычный хаос: школьники покидали школы, а тут еще потоп, не говоря о непрекращающейся забастовке противников реформы пенсионной системы.
До школы моего сына было меньше километра пешком. Выпитый парацетамол начал действовать, я немного ожил. Я сознавал, что переживаю свой величайший жизненный кризис. Я оказался совершенно неподготовленным и угодил в ловушку. Оба моих адвоката, не сумев меня защитить, смирились с тем, что опеки над сыном мне не видать. «Против нас сама эпоха» это их объяснение выводило меня из себя. При чем тут эпоха, когда все это постановка и подлый обман? Вот только доказать это было крайне трудно. А тут еще чувство полного одиночества в бою.
Я вилял среди заполонивших тротуар пешеходов, колясок и самокатов, в который раз прокручивая в голове фильм своей жизни с Альминой. Мы познакомились в конце 2000 года года, когда я прожил шесть месяцев в Лондоне, где работал над сценарием сериала, который так и не вышел на экраны. Альмина Александер раньше была перспективной студенткой Королевского балета, а потом стала манекенщицей. Она никогда не скрывала своей взбалмошности. В начале нашей связи эта ее черта казалась милой, придавала страстности и остроты моей довольно скучной жизни и разнообразила писательскую рутину. Но потом я понял, что недаром у взбалмошности есть синоним неуравновешенность. У меня быстро отпало желание связывать жизнь с импульсивной мегерой, однако она отказывалась со мной рвать, и наш брак стал классическим примером «американских горок» токсичных отношений. Через некоторое время она забеременела, и рождение Тео заставило меня спрятать клыки: для меня было бы невыносимо не видеть сына ежедневно, мне хотелось, чтобы он рос в семье.
Поэтому мы помирились во всяком случае, я по наивности в это поверил, хотя Альмина так и не заткнула свой фонтан претензий. Сначала ей было забавно жить с писателем, быть первой читательницей, принимать участие в сборке захватывающего конструктора создании литературного произведения. Но бесконечно забавляться нельзя. Я охотно признаю, что большую часть времени пребывал в параллельной вселенной, населенной воображаемыми существами, чьи проблемы не отпускали меня ни днем, ни ночью.
Но от этого опыта было мало проку. Даже накропав почти два десятка романов, я так и не нашел волшебной палочки, помогающей сотворить книгу. Причина налицо: таковой не существует. Каждый раз приходится с самого начала осваивать ремесло. Каждый раз задаваться вопросом, как выжималась штанга при прошлых подходах. Каждый раз оказываться босым у подножия Гималаев. И раз за разом мне становилось все труднее выжимать из себя то, из чего строится книга.
Отсутствие правил и неожиданность, подкарауливающая тебя при переворачивании страницы, в этом вся соль, все опьянение сочинительством и одновременно его кошмар. Сомнения, неуверенность, не перестававшие мной владеть, многое объясняли, но никак не могли служить оправданием для капкана, который поставила на меня Альмина.
Перед дверями школы на авеню Обсерватории я встретил единственную оставшуюся у меня союзницу Кадижу Жебабли, давнюю няню Тео. Кадижа была наполовину француженкой, наполовину марокканкой лет пятидесяти. Когда мы познакомились, она работала продавщицей у зеленщика на улице Гренель. Завязался разговор, и она сказала, что иногда сидит с детьми. Я пригласил ее на несколько часов, и этого хватило, чтобы почувствовать к ней доверие. Еще неделя и я нанял ее на полный день.
Отсутствие правил и неожиданность, подкарауливающая тебя при переворачивании страницы, в этом вся соль, все опьянение сочинительством и одновременно его кошмар. Сомнения, неуверенность, не перестававшие мной владеть, многое объясняли, но никак не могли служить оправданием для капкана, который поставила на меня Альмина.
Перед дверями школы на авеню Обсерватории я встретил единственную оставшуюся у меня союзницу Кадижу Жебабли, давнюю няню Тео. Кадижа была наполовину француженкой, наполовину марокканкой лет пятидесяти. Когда мы познакомились, она работала продавщицей у зеленщика на улице Гренель. Завязался разговор, и она сказала, что иногда сидит с детьми. Я пригласил ее на несколько часов, и этого хватило, чтобы почувствовать к ней доверие. Еще неделя и я нанял ее на полный день.
Правду знала одна она. И только она от меня не отвернулась. Кадижа знала, что я хороший отец. Она много раз становилась свидетельницей выходок Альмины, поэтому не верила в ее наветы. По доброте душевной она даже предложила выступить в суде, но я ее отговорил. Не верил, что ее показания смогут доказать мошенничество противоположной стороны, это первое. А главное, мне нужно было, чтобы в мое отсутствие рядом с Тео оставался надежный человек. Если бы она приняла мою сторону, ее бы тут же уволили.
Здравствуй, Кадижа.
Здравствуйте.
Я сразу увидел, что что-то не так. Каждый день она тайно от всех устраивала мне часовую встречу с Тео, когда у него кончались занятия. Именно этот волшебный час позволял мне устоять, не пойти на дно. Но сегодня выражение ее лица не обещало мне ничего хорошего.
В чем дело, Кадижа?
Альмина собирается улететь в Штаты.
Вместе с Тео?
Няня утвердительно кивнула и показала на своем телефоне несколько фотографий экрана компьютера Альмины. Судя по ним, моя бывшая приобрела на сайте «Эйр Франс» три билета в один конец до Нью-Йорка на 21 декабря, первый день школьных каникул. Для себя, Тео и некоей Зои Домон.
Я знал, кто это. Несколько месяцев назад у Альмины появилась новая блажь: перебраться жить в экологическое поселение в Пенсильвании. Эту идею ей подсказала Зои Домон учительница из Лозанны, с которой Альмина познакомилась два года назад на митинге противников форума в Давосе. Я бы ничего против этого не имел, если бы не одно «но»: от сына меня будут отделять шесть тысяч километров океана.
Новость мена ошарашила, но Тео уже вышел из школы и направлялся к нам, поэтому я изобразил на лице радость, чтобы его не огорчать.
Привет, Тео!
Привет, папа! крикнул он и бросился мне на шею.
Я долго его обнимал, наслаждаясь запахом его волос. В наступающих серых сумерках я купался в этих волнах тепла. Тео был светловолосый, неизменно веселый мальчуган, за его круглыми очками в оправе цвета морской волны сияли голубые глаза. Для меня он был, говоря словами Камю, «несокрушимым летом» в разгар зимы. Напоминанием о том, что достаточно одной его улыбки, чтобы рухнули стены моей вездесущей тоски.
Хочу есть!
Я тоже!
В этот час мы всегда торопились в кофейню «Три колдуньи» на пересечении авеню Обсерватории и улицы Мишле, принадлежавшую молодому итальянцу, которого все называли Марчелло. Там я позволял Тео слопать фруктовое пюре и канолли, вафельные трубочки с лимоном, а потом заставлял делать уроки. То была чудесная эпоха первого чтения, первых диктантов, заучивания и декламации стишков Пола Фора, Клода Руа и Жака Превера про «лошадку в ненастье» и про то, как «две улитки хоронят умерший листик».
Сделав домашнее задание, Тео упросил меня посмотреть, как он показывает фокусы. В последние месяцы он здорово пристрастился к этому занятию из-за того, что Кадижа, желая его занять, стала демонстрировать на своем телефоне ролики некоего Гэбриэла Кейна на YouTube. В тот день он порадовал меня номером с монеткой, проходящей сквозь дно стакана, а также карточным жульничеством. Ободренный своим успехом, он решил показать третий номер и для этого попросил у меня купюру в 20 евро. Уверенный в себе, он разорвал ее надвое, положил половинки одна на другую, сложил их вдвое, потом вчетверо.
Видал? гордо спросил он, отдавая мне бумажный квадратик. Разверни, будет сюрприз.
Я так и сделал и моя купюра, конечно, осталась разорванной.
Сынишка разрыдался. Это был настоящий приступ горя, внезапный и бурный. Я постарался его утешить, и он в промежутке между всхлипами, вцепившись в мой локоть обеими ручонками, признался:
Видал? гордо спросил он, отдавая мне бумажный квадратик. Разверни, будет сюрприз.
Я так и сделал и моя купюра, конечно, осталась разорванной.
Сынишка разрыдался. Это был настоящий приступ горя, внезапный и бурный. Я постарался его утешить, и он в промежутке между всхлипами, вцепившись в мой локоть обеими ручонками, признался:
Не хочу уезжать, папа, не хочу!
Значит, он знал про Штаты. Альмине не пришло в голову, что сообщать ему эту новость за два месяца попросту бесчеловечно. Она так закоснела в непримиримой враждебности ко мне, что не предвидела, что он проболтается.
Не переживай, Тео, что-нибудь придумаем. Я этим займусь.
На тушение пожара ушло не меньше пяти минут.
Когда мы вышли из кафе, уже почти совсем стемнело. Сад Первопроходцев был пуст и затянут серым влажным туманом.
Вот бы стать настоящим фокусником, сказал Тео. Тогда я бы сделал так, чтобы мы не расставались.
Мы не расстанемся, пообещал ему я.
За меня говорил сочинитель романов, привыкший воображать романтические события, выводящие героев из тупиков реальной жизни. Волшебство «бога из машины», желаемый резкий поворот исправляет в последней главе действительность, приводя ее в соответствие с тем, что «должно быть». В кои-то веки победу одерживает истинное добро, а циники, посредственности, злоумышленники получают по заслугам.