Я просто не поверил своим ушам. В тот момент даже идея о подобном казалась абсолютно нереальной. Однако она обрела ощутимую реальность теперь, когда я стоял в ногах кровати Грайера и слушал, как он злобствует. А он уже принялся за меня с другой стороны:
Еще одно: жена сказала, что вы не стали есть овсянку. Она вам не понравилась.
Я переступил с ноги на ногу:
Нет-нет, очень вкусная. Просто мне что-то не хочется есть. (Я ковырял ложкой в безвкусном месиве, стараясь съесть хоть немножко, но оно быстро встало мне поперек горла.)
Если человек не ест полезную пищу, с ним что-то не так! Грайер подозрительно прищурился на меня, потом протянул листок бумаги. Вот список ваших вызовов на утро. Их порядочно, так времени зря не теряйте. Вот этот к Адамсону в Грентон выпадение матки у коровы. И что вы сделаете, а?
Я сунул руку в карман, ухватил мою трубку и тотчас опустил назад. Грайер не любил, когда курили.
Ну, сделаю ей эпидуральную анестезию, вправлю матку, наложу швы на вульву, чтобы предотвратить вторичное выпадение.
Чушь! раздраженно фыркнул Грайер. Ахинея! Ничего этого не надо. Все из-за запора. Засунь матку обратно, подложи корове под задние ноги досок, чтобы задница задралась, и пропиши льняное масло деньков на пять.
Но она же выпадет снова, если не наложить швы! сказал я.
Да ничего подобного, сердито одернул меня Грайер. Делайте, что я говорю, и все. Я же побольше вашего знаю.
Вероятно, так оно и было. И должно было быть: как-никак он практиковал тридцать лет, а я только второй год. Я посмотрел, как он раздраженно щурится на меня с подушек, и вдруг подумал о странностях нашего зыбкого союза. Йоркширец, заметив особенности нашего выговора его северошотландского и моего южного, подумал бы, что между нами должна существовать какая-то общность, хотя бы в силу нашей национальности. Но нас ничто не объединяло.
Хорошо, как скажете. Я вышел из его спальни и спустился вниз со своими инструментами.
Оставив дом за собой, я испытал облегчение, которое испытывал каждое утро, отправляясь по вызовам. Всю неделю я трудился с утра до вечера, но получал от работы чистое удовольствие. Фермеры почти все готовы были прощать молодому человеку его неопытность, и клиенты Грайера обходились со мной с уважением. Но мне приходилось возвращаться в этот унылый дом, ведь надо же было есть, и с каждым днем это становилось все тяжелее.
Миссис Грайер угнетала меня не меньше мужа. Женщина поразительно тощая, с недовольно поджатыми губами, стол она держала чисто спартанский, основой которого была жидкая овсяная каша. Овсянка на завтрак, овсянка на ужин, а днем тоскливая череда анемичного рубленого мяса под названием то рагу, то поджарка и водянистых безымянных супов. Что бы она ни стряпала, это никогда не имело никакого вкуса. Ангус Грайер приехал в Йоркшир тридцать лет назад шотландец без гроша в кармане, как и я, и приобрел доходную практику старым, точно мир, способом: женившись на дочери своего патрона; иными словами, практику он получил в приданое. Но в приданое к миссис Грайер.
По-моему, она все еще чувствовала себя главной, вероятно, потому, что жила в этом доме с рождения, среди воспоминаний о своем отце, который создал эту практику. Любые посторонние воспринимались как гвоздь в ботинке, и я мог понять, что она чувствует. В конце-то концов, она была бездетна, вела безрадостную жизнь, и ее мужем был Ангус Грайер. Мне было искренне жаль ее.
Но жалость жалостью, только миссис Грайер буквально не давала мне свободно вздохнуть и нависала надо мной, будто приставленное ко мне привидение. Когда я возвращался с вызовов, она непременно встречала меня и засыпала вопросами: «Где вы пропадали?» Или: «Я понять не могла, куда вы запропастились. Заблудились, может быть?» Или: «Срочный вызов. Почему вы всегда так мешкаете?» Возможно, она подозревала, что я на час-другой заходил в кинотеатр.
По вечерам в приемной всегда набиралось много мелких животных, и у нее была неприятная привычка подслушивать под дверью, что я советую клиентам. Но полную волю она давала себе в аптеке, где следила за каждым моим движением, ядовито критиковала мои рецепты и постоянно выговаривала мне за неэкономность: «Вы слишком много хлородина кладете. Разве вы не знаете, какой он дорогой?»
Я проникся глубочайшей симпатией к помощнику, который бежал оттуда без предупреждения. Найти работу было очень трудно, и молодые выпускники ветеринарных колледжей готовы были терпеть очень многое, лишь бы заниматься своим делом, но я скоро понял, что у этого неведомого мне страдальца иного выбора не было.
Небольшое хозяйство Адамсона находилось у границы города, и, возможно, потому, что я только что вдосталь налюбовался на Грайера, морщинистое терпеливое лицо фермера и дружелюбный взгляд показались мне необыкновенно ласковыми и привлекательными. На костлявой фигуре комбинезон цвета хаки висел словно на вешалке. Он потряс мне руку.
Так у нас сегодня новенький? Он оглядел меня с головы до ног. Видать, вы и в работе новичок?
Совершенно верно, ответил я. Но я быстро учусь.
Мистер Адамсон улыбнулся:
Да вы не тревожьтесь, молодой человек. Я верю в свежую кровь и свежие идеи. Вот что нам в хозяйстве нужно. Слишком уж долго мы топчемся на месте. Так пошли в коровник, я вам корову покажу.
Коров было около дюжины, и не обычных шортгорнок, но айрширок, очень здоровых и ухоженных. Мою пациентку я сразу определил по розоватому выпячиванию вагинальной стенки величиной с футбольный мяч и шейке матки в продольных бороздах. Фермер, вызвав ветеринара, не тратил времени зря: розовая масса была чистой и неповрежденной.
Он внимательно наблюдал, как я обработал выпавший орган антисептиком и водворил его на место, потом он помог мне соорудить приступку из дерна и досок, чтобы корова встала на нее задними ногами. Когда мы все закончили, корова стояла так, что хвост у нее был заметно выше головы.
Так, говорите, если несколько дней давать ей льняное масло, эта штука больше не вывалится?
Вот именно, сказал я. Но следите, чтобы зад у нее был приподнят.
Обязательно, молодой человек, и большое вам спасибо. Я знаю, вы очень для меня постарались, и я буду рад снова с вами свидеться.
Садясь за руль, я испустил мысленный стон. Постарался! С чего вдруг эта штука останется на месте без швов? Но я должен был следовать инструкциям, и Грайер, как он ни не приятен, все-таки не круглый дурак. Не исключено, что он прав. Я выкинул случившееся из головы и поехал по следующему вызову.
Менее чем через неделю, когда я за завтраком ковырял неизбежную овсянку, Грайер, который уже рисковал спускаться вниз, внезапно рявкнул:
У меня тут открытка от Адамсона. Он не удовлетворен вашей работой. Поедем сейчас туда вместе и выясним, что не так. Мне такие жалобы не нравятся.
Его обычное выражение обиженности на всех и вся стало еще заметнее, на белесые глазки навернулись слезы, и мне почудилось, что вот сейчас эти слезы подсолят овсянку.
На ферме мистер Адамсон сразу повел нас в коровник.
Ну, что вы об этом скажете, молодой человек?
Я посмотрел, и у меня екнуло сердце. Розовая выпуклость теперь превратилась во вздувшуюся лиловатую массу. Она была облеплена грязью, и сбоку змеилась воспаленная рана.
Недолго она там оставалась, а? негромко сказал фермер.
От стыда у меня перехватило горло. Так безобразно обойтись с отличной коровой! Я чувствовал, как краска заливает мне лицо, но, к счастью, рядом стоял мой патрон сейчас он все объяснит. Я обернулся к Грайеру, который сопел, что-то мямлил, моргал глазами, но так ничего и не сказал. А фермер продолжал:
Недолго она там оставалась, а? негромко сказал фермер.
От стыда у меня перехватило горло. Так безобразно обойтись с отличной коровой! Я чувствовал, как краска заливает мне лицо, но, к счастью, рядом стоял мой патрон сейчас он все объяснит. Я обернулся к Грайеру, который сопел, что-то мямлил, моргал глазами, но так ничего и не сказал. А фермер продолжал:
Сами видите, она ее поранила. Верно, зацепила за что-то. И вот что: не нравится мне ее вид.
Не в характере этого доброго человека было предъявлять претензии, но он был очень расстроен.
Может, вы бы сами, мистер Грайер? сказал он.
Грайер, который так и не сказал ни единого внятного слова, теперь мгновенно приступил к делу. Выстриг шерсть у основания позвоночника, сделал эпидуральную анестезию, вымыл и дезинфицировал матку и с усилием водворил ее на место. Затем наложил несколько крепких швов, использовав дюймовые резиновые трубочки, чтобы швы не впивались в вагину. Законченная работа выглядела аккуратной и профессиональной.
Фермер мягко положил руку мне на плечо:
Вот это больше похоже на дело. Теперь видно, что снова она не вывалится, верно? Так почему вы-то так не сделали, когда приезжали в прошлый раз?
Я опять повернулся к Грайеру, но на него вдруг напал страшный кашель. Я продолжал смотреть на него, но он молчал, и, повернувшись на каблуках, я вышел из коровника.
Да вы не расстраивайтесь, молодой человек! крикнул мне вслед мистер Адамсон. Всем нам учиться приходилось, а опыт ведь ничем не заменишь, верно, мистер Грайер?
Верно, верно. Справедливо, да, справедливо, промямлил Грайер.
Мы сели в машину, и я ждал каких-то его объяснений. Мне было интересно, что он все-таки скажет. Но нос в лиловых прожилках был устремлен прямо вперед, выпученные глазки смотрели на дорогу перед нами ничего не выражающим взглядом.
В приемную мы вернулись в нерушимом молчании.
Добро пожаловать домой, Джеймс!
Вскоре Грайер снова слег. Он то и дело стонал, прижимал ладонь к поврежденным ребрам и вновь водворился в спальню с подушками за спиной и в розовой пижаме, застегнутой до самого верха. Единственным, что успокаивало боль, было виски, и уровень этого лекарства в бутылке на тумбочке у кровати понижался с необыкновенной быстротой.
Жизнь вернулась в тоскливую колею. Миссис Грайер обычно оказывалась рядом, когда я приходил к ее мужу с отчетом. Поднимаясь по лестнице, я слышал за дверями спальни непрерывный шепот, который обрывался, едва я открывал дверь. Я выслушивал инструкции, а миссис Грайер хлопотала у кровати: подтыкала одеяла, проводила по лбу мужа сложенным носовым платком и все время бросала на меня искоса взгляды, полные неприязни. Едва я притворял за собой дверь, как шепот возобновлялся.