Через довольно долгое время, ощущая сквозняк слева, я очень осторожно поглядел туда. Обе дверцы отсутствовали одна лежала на шоссе в нескольких ярдах позади нас, вторая повисла на одной петле и тут же на глазах у меня сорвалась с нее и загремела об асфальт со скорбным финальным звуком. Медленно, словно во сне, я вылез на шоссе и обозрел результат столкновения. Левая сторона «ровера» превратилась в искореженный металл там, где драндулет, метнувшись на обочину в последний момент, пропахал себе путь.
Тристан хлопнулся на траву, лицо у него было совсем пустое. Большая царапина, повредившая краску, могла бы ввергнуть его в панику, но подобное оглушило все его чувства. Однако состояние это длилось недолго. Он заморгал, затем его глаза сощурились, и он нащупал сигареты. Его быстрый ум уже заработал, и прочесть его мысли было совсем не трудно. Что можно сделать сейчас?
Мне после краткой оценки ситуации представлялось, что у него есть три возможных выбора. Первый, и наиболее привлекательный, навсегда покинуть Дарроуби, эмигрировав в случае необходимости. Второй он мог тут же отправиться на железнодорожный вокзал и сесть на поезд в Бротон, чтобы тихо пожить там у матери, пока все не образуется. Третий, о котором невозможно было даже помыслить, он мог вернуться в Скелдейл-хаус и сказать Зигфриду, что разбил его новенький «ровер».
Обдумывая эти варианты, я обнаружил старую машину, которая врезалась в нас. Она валялась вверх колесами в кювете ярдах в пятидесяти дальше по дороге. Побежав туда, я услышал громкое кудахтанье, доносившееся изнутри драндулета, и сообразил, что день был базарный, а потому фермеры везли на рынок клетки с курами и несколько десятков яиц на продажу. Мы заглянули в окошко, и Тристан ахнул. В жиже битых яиц лежал толстяк, видимо целый и невредимый. На его лице сияла широкая умиротворяющая улыбка вернее, насколько можно было рассмотреть за массой желтков и белка, закрывающей его физиономию, выражение его было заискивающим. Остальное внутреннее пространство заполняли мечущиеся куры, которые выбрались из разбившихся клеток и отчаянно искали выход наружу.
Толстяк, продолжая улыбаться нам со своего яичного ложа, что-то выкрикивал, но в поднятом курами содоме расслышать его было нелегко. Мне удалось уловить отдельные фразы:
Очень сожалею вина, безусловно, моя я возмещу
Слова дышали бодростью, а куры пробегали по его сияющей физиономии, и по его одежде медленно расползались потеки желтков.
Тристан, напрягшись, сумел открыть дверцу и был отброшен назад хлынувшим наружу потоком кур. Некоторые галопом унеслись вдаль, где и исчезли, их менее склонные к приключениям товарки принялись философски что-то клевать на обочине.
Вы не ранены?! проорал Тристан.
Слова дышали бодростью, а куры пробегали по его сияющей физиономии, и по его одежде медленно расползались потеки желтков.
Тристан, напрягшись, сумел открыть дверцу и был отброшен назад хлынувшим наружу потоком кур. Некоторые галопом унеслись вдаль, где и исчезли, их менее склонные к приключениям товарки принялись философски что-то клевать на обочине.
Вы не ранены?! проорал Тристан.
Нет-нет, молодой человек. Я не пострадал. Пожалуйста, за меня не тревожьтесь. Толстяк тщетно пытался приподняться с хлюпающей яичной массы. Э-э-а очень сожалею, но я заплачу что следует, не беспокойтесь.
Он протянул роняющую желтые капли руку, и мы помогли ему выбраться на шоссе. Одежда его напиталась яичной смеси, к шевелюре и усам прилипли скорлупки, но апломба он не утратил ни на йоту. Он просто излучал уверенность ту самую уверенность, решил я, с какой попытался обогнать мчащийся фургон. Он положил руку на плечо Тристана:
Объяснение-то самое простое, знаете ли? Мне солнце слепило глаза.
Было двенадцать, солнце стояло в зените, толстяк двигался прямо на север, но какой толк был спорить с ним?
Мы подняли помятые дверцы с шоссе, уложили их в «ровер» и поехали в Сортон, полечили корову с послеродовым парезом и вернулись в Дарроуби. Тристан одарил меня единственным полным отчаяния взглядом, расправил плечи и твердым шагом вошел в спальню брата. Я последовал за ним.
Зигфрид явно разболелся еще больше. Лицо у него раскраснелось от жара, горящие глаза запали в глазницы. Он не шевельнулся, когда Тристан встал в ногах кровати.
Ну, как вы там? еле слышно прошептал он.
Прекрасно. Когда мы уезжали, корова уже встала. Только одно: кое-что произошло с машиной.
Зигфрид хрипло дышал, глядя в потолок, но тут хрипение оборвалось, словно его выключили. Воцарилась жуткая тишина, затем у абсолютно неподвижной фигуры вырвались два придушенных слова:
Что произошло?
Я не виноват. Один тип обгонял фургон и не успел. Задел «ровер».
Вновь тишина, затем вновь шепот:
Большие повреждения?
Переднее и заднее крылья сильно помяты, и, боюсь, обе левые дверцы сорваны.
Словно под воздействием мощной пружины, Зигфрид подскочил и сел на постели совершенно прямо. Казалось, будто вдруг ожил труп. Впечатление это еще усиливалось, потому что бинты компресса развязались и саваном свисали от запавших щек. Рот разинулся в абсолютно беззвучном вопле:
Идиот чертов! Ты уволен!
Он хлопнулся на подушку, будто механизм заработал в обратном направлении, и замер в неподвижности. Мы испуганно смотрели на него, но, когда вновь послышалось хриплое дыхание, на цыпочках вышли из спальни.
На площадке Тристан надул щеки и вытащил сигарету из пачки.
Щекотливая ситуация, Джим, но ты знаешь, чтó я всегда говорю. Он чиркнул спичкой и блаженно затянулся. Обычно все оказывается много лучше, чем ожидаешь.
Очень милая девушка
Многие фермы не оповещают проезжих о своем названии, а потому было очень приятно увидеть на воротах надпись большими черными буквами: «Хестон-Грейндж».
Я вылез из машины и поднял щеколду. Ворота тоже были в полном порядке створки распахнулись сами и тем избавили меня от необходимости открывать их, подпирая плечом. У подножия склона я увидел солидный дом из серого камня и с парой эркеров, которые добавил какой-то преуспевающий владелец в викторианские времена.
Он стоял на ровном лугу в излучине реки, и сочная зелень травы, безмятежное плодородие окружающих полей резко контрастировали с суровыми холмами на заднем плане. Могучие дубы и вязы укрывали дом, а нижняя часть склона густо поросла соснами.
Я направился к службам, как обычно громким голосом возвещая о своем приезде. Подходить к двери дома, стучать и спрашивать хозяина не полагалось некоторые усматривали в таком вопросе завуалированное оскорбление. Хорошего фермера застать дома можно только за завтраком, обедом и ужином. Но на мои крики никто не отозвался, а потому я все-таки поднялся на крыльцо и постучал в дверь под потемневшей от времени каменной аркой.
Войдите! сказал чей-то голос.
Я открыл дверь и очутился в огромной, выложенной широкими плитами кухне, где с потолка свисали окорока и большие куски копченой грудинки. Темноволосая девушка, в клетчатой блузке и зеленых полотняных брюках, месила тесто в квашне. Она посмотрела на меня и улыбнулась:
Извините, что я не могла вам открыть. Но у меня неотложное дело. И подняла руки, по локоть выбеленные мукой.
Пустяки. Моя фамилия Хэрриот. Я приехал посмотреть теленка. Он, кажется, охромел?
Да, мы думаем, что он сломал ногу. Наверное, на бегу неудачно ступил в ямку. Если вы минуту подождете, я вас провожу. Отец с работниками в поле. Да, кстати, я же не назвалась! Хелен Олдерсон.
Она вымыла руки, вытерла их и достала пару резиновых сапожек.
Домеси тесто, Мег, хорошо? сказала она старухе, которая вошла в кухню из внутренней двери. Мне надо показать мистеру Хэрриоту теленка.
Во дворе она со смехом обернулась ко мне:
Боюсь, нам придется порядочно прогуляться. Он в верхнем сарае, вон там, видите? И указала на приземистое каменное строение почти у самой вершины холма.
Как хорошо мне были знакомы эти «верхние сараи», принадлежность любой фермы, расположенной в холмах! Взбираясь к ним, я успевал как следует размять ноги. Их использовали для хранения сена и разного инвентаря, а при необходимости в них укрывался скот с верхних пастбищ.
Я посмотрел на девушку:
Ничего. Я не против такой прогулки. Совсем не против.
Мы пошли через луг к узенькому мосту через речку, и, переходя его следом за моей проводницей, я подумал, что новомодная манера женщин носить брюки во многих отношениях заслуживает полного одобрения, хотя и возмущает людей с консервативными взглядами. Тропинка вела вверх через сосновый лес, где между темными стволами дрожали узоры солнечного света. Шум реки замирал в отдалении; наши ноги неслышно ступали по ковру опавшей хвои, и прохладную тишину нарушали только птичьи трели. Мы шли быстро и через десять минут опять оказались под жаркими лучами солнца на открытом вересковом склоне. Тут тропа круто устремилась вверх, огибая каменные выступы. Я уже пыхтел, но девушка шагала по-прежнему легко и быстро. Наконец мы добрались до ровной вершины, и я с облегчением вновь увидел сарай.
Приоткрыв створку двери, я с трудом рассмотрел своего пациента в полумраке, душном от аромата сена, громоздившегося до самого потолка. Теленок выглядел очень маленьким, и, когда он попытался сделать несколько шагов на трех ногах, вид у него был самый жалобный: одна из передних ног беспомощно болталась, задевая солому, усыпавшую пол.
Вы не подержите ему голову, пока я буду его осматривать? попросил я.
Девушка умело ухватила теленка одной рукой под мордочку, другой за ухо. Пока я ощупывал ногу, малыш весь дрожал, испуганный и несчастный.
Что же, диагноз вы поставили верно. Простой перелом, правда и лучевой, и локтевой кости, но они почти не сместились, и с гипсовой повязкой все скоро будет в порядке.
Я открыл сумку, достал гипсовые бинты, набрал в ведро воды из бившего неподалеку ключа, намочил один бинт и наложил повязку, потом намочил второй, потом третий, пока нога от локтевого бугра до запястья не оказалась в белом быстро твердеющем лубке.
Подождем несколько минут, чтобы гипс схватило как следует, а потом малыша можно будет пустить на свободу.
Я то и дело постукивал по гипсу, пока не убедился, что он стал совершенно каменным, и тогда сказал:
Ну вот и все. Его уже можно не держать.
Девушка отпустила руки, и теленок засеменил прочь.