Что же, мистер Скиптон, ей помочь нетрудно. Вот подпилим острые края, и она будет как молоденькая.
Из своего огромного ящика я извлек рашпиль, одной рукой прижал язык и принялся водить по зубам грубой насечкой, время от времени проверяя пальцами, достаточно ли спилено.
Ну вот, вроде все в порядке, сказал я через несколько минут. Особенно заглаживать не стоит, а то она не сможет перетирать корм.
Сойдет, буркнул Джон. А теперь поглядите мерина. С ним что-то нехорошо.
Я пощупал зубы мерину:
То же самое, что у кобылы. Сейчас и он будет молодцом.
Но, водя рашпилем, я все тревожнее ощущал, что дело отнюдь не так просто. Рашпиль не входил в рот на полную длину, что-то ему мешало. Я положил рашпиль и сунул руку в рот, стараясь достать как можно глубже. И вдруг наткнулся на нечто непонятное, чему там быть совсем не полагалось: словно из нёба торчал большой отросток кости.
Нужно было осмотреть рот как следует. Я достал из кармана фонарик и посветил им через корень языка. Сразу все стало ясно. Последний верхний коренной зуб сидел дальше, чем нижний, и в результате его дальняя боковая стенка чудовищно разрослась, образовав изогнутый шип дюйма три длиной, который впивался в нежную ткань десны.
Его необходимо было убрать немедленно. Моя небрежная уверенность исчезла, и я с трудом подавил дрожь. Значит, придется пустить в ход страшные клещи с длинными ручками, затягивающиеся с помощью барашка.
При одной мысли о них у меня по коже побежали мурашки. Я не выношу, когда при мне кто-нибудь хлопает надутым воздушным шариком, а это было то же самое, только в тысячу раз хуже. Накладываешь острые края клещей на зуб и начинаешь медленно-медленно поворачивать барашек. Вскоре под огромным давлением зуб начинает скрипеть и похрустывать. Это означает, что он вот-вот обломится с таким треском, словно кто-то выстрелил у тебя над ухом, и уж тут держись в лошадь словно сам дьявол вселяется. Правда, на этот раз передо мной был тихий старый мерин, и я мог хотя бы не опасаться, что он начнет танцевать на задних ногах. Боли лошади не испытывали нерва в выросте не было, а бесились только от оглушительного треска.
Вернувшись к ящику, я взял пыточные клещи и зевник, наложил его на резцы и вращал храповик, пока рот не раскрылся во всю ширь. Теперь зубы можно было разглядеть в подробностях, и, разумеется, я тут же обнаружил точно такой же вырост с другой стороны. Прелестно! Прелестно! Значит, мне придется сломать два зуба!
Старый конь стоял покорно, полузакрыв глаза, словно он на своем веку видел все и ничто на свете его больше потревожить не может. Внутренне сжавшись, я делал то, что полагалось. И вот раздался отвратительный треск, глаза широко раскрылись, показав обводку белков, однако лишь с легким любопытством, мерин даже не пошевелился. А когда я повторил то же со вторым зубом, он даже не раскрыл глаз. Собственно говоря, пока я не извлек зевник, можно было подумать, что старый конь зевает от скуки.
Я принялся укладывать инструменты, а Джон подобрал с травы костяные шипы и с интересом рассмотрел их.
Бедняга, бедняга! Хорошо, что я вас пригласил, молодой человек. Теперь ему, верно, станет полегче.
На обратном пути старый Джон, избавившись от сена и опираясь на вилы, как на посох, шел вверх по склону вдвое быстрее, чем вниз. Я еле поспевал за ним, пыхтя и то и дело перекладывая ящик из руки в руку.
На полпути я его уронил и получил таким образом возможность перевести дух. Старик что-то раздраженно проворчал, но я оглянулся и увидел далеко внизу обеих лошадей. Они вернулись на отмель и затеяли игру тяжело гонялись друг за другом, разбрызгивая воду. Темный обрыв служил отличным фоном для этой картины, подчеркивая серебряный блеск реки, бронзу и золото деревьев, сочную зелень травы.
Во дворе фермы Джон неловко остановился. Он раза два кивнул, сказал: «Спасибо, молодой человек», резко повернулся и ушел.
Я с облегчением укладывал ящик в багажник и вдруг увидел работника, который окликнул нас, когда мы шли к реке. Он устроился в солнечном уголке за кипой пустых мешков и, все так же сияя улыбкой, доставал из старого армейского ранца пакет с едой.
Пенсионеров, значит, навещали? Ну уж старый Джон туда дорогу хорошо знает!
Он часто к ним туда ходит?
Часто? Да каждый божий день! Хоть дождь, хоть снег, хоть буря, он туда ходит, ни дня не пропустит. И обязательно чего-нибудь с собой прихватит мешок зерна или соломки им подстелить.
И так целых двенадцать лет?
Он отвинтил крышку термоса и налил себе кружку чернильно-черного чая.
Ага. Эти коняги двенадцать лет ничего не делают, а ведь он мог бы получить за них у живодера неплохие денежки. Удивительно, а?
Вы правы, сказал я. Удивительно.
Но насколько удивительно, я сообразил только на обратном пути. Мне вспомнился утренний разговор с Зигфридом, когда мы решили, что фермер, у которого много скотины, не способен испытывать привязанность к отдельным животным. Однако за моей спиной в коровниках и конюшнях Джона Скиптона стояли, наверное, сотни голов рогатого скота и лошадей.
Так что же заставляет его день за днем спускаться к реке в любую погоду? Почему он окружил последние годы этих двух лошадей покоем и красотой? Почему он дал им довольство и комфорт, в которых отказывает себе? Что им движет?
Что, как не любовь?
Теория и практика
Чем дольше я работал в Дарроуби, тем сильнее меня завораживали холмы. И с каждым днем все нагляднее становилось одно важное преимущество: фермеры в холмах все были скотоводами. И умели обращаться со скотиной, а это истинная благодать для ветеринара, чьи пациенты только и стараются, как бы свести на нет его усилия или нанести ему телесное повреждение.
А потому в это утро я с удовольствием оглядел двух мужчин, которые держали корову. Особых затруднений, впрочем, и не предвиделось. Просто надо было сделать ей внутривенную инъекцию, однако присутствие двух таких могучих помощников успокаивало нервы. Морис Беннисон был не очень высокого роста, но крепок, как один из его бычков. Одной рукой он сжимал рог коровы, а пальцы другой стискивали ее нос. У меня сложилось утешительное впечатление, что корова далеко не отпрянет, когда я воткну иглу. Его брат Джордж, которому было поручено обеспечить вздутие вены, держал конец аркана на шее коровы в огромных ручищах, смахивавших на пучки моркови. Он ухмыльнулся мне с высоты своего роста. Шесть футов четыре дюйма.
Ну-ка, Джордж, сказал я, затяните аркан и прислонитесь к корове, чтобы она меня не придавила.
Я протиснулся между коровой и ее соседкой, минуя неподвижную громаду Джорджа, и нагнулся над яремной веной. Она вздулась лучше некуда. Я нацелил иглу, почувствовал, как Джордж оперся на меня локтем, заглядывая через мое плечо, и быстро вонзил ее в вену.
Чудесно! воскликнул я, когда брызнул фонтанчик темной крови и густо оросил соломенную подстилку. Ослабьте аркан, Джордж! Я порылся в кармане, ища зажим. И бога ради, не наваливайтесь на меня!
Джордж, видимо, решил опереться на меня всем своим весом, и, пока я старался подсоединить трубку к игле, у меня под его тяжестью начали подгибаться колени. Я испустил еще один отчаянный призыв, но он остался недвижим. Его подбородок впивался мне в плечо, хриплое дыхание раздавалось над самым моим ухом.
Кончиться это могло лишь одним: я упал ничком и беспомощно извивался под неподвижным телом. Мои крики никакого эффекта не произвели Джордж потерял сознание.
Привлеченный шумом, в коровник вошел мистер Беннисон как раз вовремя, чтобы увидеть, как я выползаю из-под его старшего сына.
Вытащите его оттуда! Быстрей! прохрипел я. Пока коровы его не затоптали.
Безмолвно Морис и его отец ухватили каждый по щиколотке и разом потянули. Джордж вылетел из-под коров, отбивая затылком четкий ритм, пересек сток с навозной жижей и продолжил свое пребывание в обмороке на полу в проходе.
Мистер Беннисон вернулся к корове, ожидая, что я займусь инъекцией, но распростертое бесчувственное тело отвлекло мое внимание.
Послушайте, может, прислонить его спиной к стене, а голову опустить между протянутыми ногами? виновато предложил я.
Они переглянулись, словно решая исполнить мой каприз, ухватили Джорджа за плечи и поволокли к стене со сноровкой людей, привыкших таскать мешки с удобрением и картофелем. Прислоненный к нетесаным камням стены, он по-прежнему выглядел очень скверно: голова упала на грудь, длинные могучие руки бессильно свисают.
Невольно я почувствовал себя немного виноватым.
Невольно я почувствовал себя немного виноватым.
А вы не думаете, что нам следует дать ему выпить?
Но терпение мистера Беннисона истощилось.
Да нет, ничего с ним не стрясется, раздраженно пробурчал он. Лучше за дело возьмитесь!
Он, несомненно, считал, что уже и так достаточно долго нянчился с Джорджем.
Это происшествие заставило меня задуматься о том, как люди реагируют на вид крови и другие неприятные зрелища. Хотя я работал только второй год, но уже вывел некоторые законы, касающиеся этого, и один из них гласил, что с ног валятся всегда самые высокие и сильные. (К этому времени я разработал еще несколько других, возможно не слишком научных, теорий. Например: больших собак держат люди, живущие в маленьких домах, и наоборот. Клиенты, которые говорят: «Цена не важна», никогда-никогда не платят по счетам. Когда в холмах я спрашивал дорогу и мне говорили: «Сразу увидите, мимо не проедете!» я знал, что вскоре безнадежно заплутаюсь.)
Я начинал спрашивать себя, не отличаются ли сельские жители большей впечатлительностью, чем городские. С того самого вечера, когда Сид Бленкхорн, шатаясь, вошел в Скелдейл-хаус. Лицо у него было белее мела он явно перенес какое-то потрясение.
Джим, у вас капельки виски не найдется? произнес он дрожащим голосом, а когда я подвел его к креслу и Зигфрид вложил в его пальцы стопку, он сообщил нам, что был на лекции об оказании первой помощи, которую читал доктор Эллисон, чья приемная была чуть дальше по улице. Он говорил про вены, артерии и все такое прочее, простонал Сид, проводя ладонью по лбу. Господи, это было ужасно!
Выяснилось, что Фреда Аддисона, рыбника, унесли без сознания всего через десять минут после начала, а сам Сид только-только успел добраться до двери. Ну, будто на бойне побывал!
Я заинтересовался подобными явлениями, так как обнаружил, что до них всегда только шаг. Полагаю, мы чаще с ними сталкиваемся, чем врачи, поскольку наши коллеги-медики, когда необходимо резать или кромсать, отправляют своих пациентов в больницы, а мы, ветеринары, просто снимаем пиджаки и оперируем на месте. А это означает, что хозяевам или работникам отводится роль ассистентов и они вынуждены наблюдать много необычного.