Степан смотрит в круглые, полные ужаса глаза мелкой и понимает: да. Надо идти.
Выступающие из тумана голые кусты сирени похожи на скрюченные, корявые пальцы, то ли грозящие, то ли готовые схватить. Пальцы монстра из-под кровати. Степан проходит сквозь строй ветвей, опасливо косясь по сторонам. Второпях он напялил кроссовки на босу ногу, и теперь ступни мокрые и холодные настолько, что почти не чувствуются. Не хватало бессонницы, нужно еще простуду подцепить Зачем он здесь? Дать бородатому по морде за непрошеные советы? Или попросить новых? Узнать, что упустил тогда, почему темнота не помогла, а только сделала хуже? Глупые вопросы, на которые вряд ли есть ответы. Да и ломиться в лабораторию посреди ночи снова, уже зная, что находится за кирпичными стенами
Дверь в здание открыта, будто только и ждет его возвращения.
Поначалу Степану удается убедить себя, что он просто ошибся дверью, и бородатый со своими мониторами окопался в следующем кабинете нет, в следующем Но, добравшись до конца коридора и захлопнув последнюю комнату, такую же пустую и темную, как предыдущие, он понимает: никакого бородатого тут нет. Здание пусто и мертво, и его идеально вымытые, хрустально-прозрачные, лишенные штор окна не пропускают ни капли света. Не спасает даже привычка к темноте: здесь царит густая тьма древних пещерных городов, в которых погасили костры, прозрачная тьма глубоководных впадин, та самая тьма, которой Степан так добивался все эти месяцы. Теперь он должен узнать зачем. Подгоняемый остатками надежды, он на ощупь, опасливо придерживаясь за перила, поднимается на второй этаж. Шагая по невидимым ступенькам, он представляет себе то ли ряды кроватей со спящими подопытными, то ли шеренги вампирских гробов, то ли инопланетные капсулы, сквозь стекла которых видны большеглазые зеленые лица, но и на втором, и на третьем этаже не находит ничего. Его начинает пробирать озноб; сердце колотится слишком быстро, подсказывая, что надо уйти, пока не поздно. Степан оборачивается и понимает, что темнота стала еще гуще, хотя это казалось невозможным. Тьма отрезала ему путь домой.
Всхлипывая, он ощупывает стены в поисках выключателей. Он так напуган, что готов взять в союзники бывшего врага; он хочет натравить злобные фотонные стаи на эту непроницаемую тьму. Бесконечно долго он обшаривает холодные колючие стены, пока не понимает, что здесь нет и никогда не было ни выключателей, ни ламп. В этом доме никогда не включали свет. Он бежит по коридору, бездумно распахивая двери в надежде, что за одной из них окажется лестница, но пустые комнаты до краев налиты тьмой, и тьма тягуче выплескивается на него, заливается в глаза и уши, до тошноты наполняет желудок. Увязающие во тьме ноги тяжелеют; упав на колени, будто собираясь заглянуть под кровать мелкой, он ползет прочь, мечтая только выбраться и забыть и это здание, и бородатого, и его советы главное, его советы. Советы, которые Степан выдумал сам для себя, советы, из-за которых он влип в историю, выдуманную для себя самого этим невыносимо пустым домом. Захлебнувшись тьмой, он падает, прижавшись щекой к ледяному линолеуму, и думает: я только немного отдохну. Совсем немного отдохну, а когда начнет светать встану и наконец вернусь домой.
Лежа с закрытыми глазами на холодном полу, он чувствует, как вливающаяся в вены тьма исподволь проникает в каждую клетку, меняя ее на свой лад. Что ж, по крайней мере теперь у него не будет проблем со сном. Только бы дойти до дома и он наконец-то выспится всласть.
А дома оказывается бардак. Дома кошмар. Ира расхаживает по квартире, зажав в руке телефон включенный посреди ночи телефон. Носится огромными шагами, так что на поворотах заплетенная на ночь коса взлетает и хлещет ее по ключицам. Зареванная мелкая забилась в угол, а Ире и дела нет: кричит что-то в мобильник. А главное в доме включен свет. Весь свет и верхний, и нижний; даже лампочки в туалете и ванной включены. Оба ноутбука светят экранами Оглушенный потоками излучения, рушащимися на голову, Степан мечется по квартире. Он понимает, что должен спросить у Иры, какого черта здесь происходит, должен унять ее, чтобы перестала орать в трубку и пугать ребенка. А потом, когда оба успокоятся, он расскажет все что нет никакого бородатого и лаборатории тьмы тоже нет, а есть только пустое здание, в котором никогда не включали свет, здание, про которое они слишком много придумывали, и за это оно придумало историю про них. А потом они с Ирой решат, что делать дальше. Только не на балконе больше никакого трепа на балконе, никаких разговоров там, где этот дом смотрит на них своими мертвыми окнами
Он хочет заговорить с Ирой, обнять мелкую, но света слишком много. Поток фотонов растворяет его плоть. Череп дымится и тает, как кусок сухого льда, брошенный в воду. Степан понимает, что нужно укрыться. Набраться сил, отдышаться, вздремнуть а потом они поговорят Но пока надо прятаться, и срочно пока от него хоть что-то осталось. Он мечется по квартире в поисках хотя бы одного темного угла, но яростное электричество просвечивает его насквозь. Загнанный, едва живой, он вбегает в детскую и наконец находит спасительный клочок темноты. Поскуливая, он втискивается под кровать мелкой и закрывает глаза. Хотя бы полчаса. Ну, час. Потом он выйдет и все-все объяснит.
Его бьет дрожь. Он отчаянно ворочается под кроватью и натыкается на помятую сигарету. Вот молодец мелкая, думает он. Отлично придумала. Но сегодня это тебе не нужно, сегодня я сам, собственной персоной, буду охранять тебя и отгонять любого, кто полезет к тебе под кровать. Теперь бояться нечего. Я защищу
Курить в комнате, тем более в детской, неправильно, но сегодня, наверное, все-таки можно. Ему надо успокоиться. Просто необходимо успокоиться. Он щелкает давно забытой в кармане штанов зажигалкой и смотрит, как играет на свету выползающий из-под кровати дым.
И ты согласилась? спрашивает Юлька. Спрашивает ровно, даже аккуратно, но Ира различает тень визгливого любопытства в ее голосе.
А что? Она с вызовом вскидывает голову, и Юлька тут же отводит глаза. Осторожно отхлебывает из бокала. Меня, знаешь, не каждый день замуж зовут, говорит Ира. И с мелкой он ладит Ей все-таки отец нужен.
Так ты думаешь, Степка не вернется?
Ира пожимает плечами, выпячивает губу, чтобы сдуть упавшую на лоб прядку. Пытается вспомнить, когда перестала ждать. Два года назад? Три? А может, поняла сразу? Может, названивая в полицию и больницы, уже знала, что не найти?
Надо было войти в этот пустой дом, думает она. Может, надо было хотя бы попытаться Но тогда мелкая осталась бы одна. Это Ира тоже знает как знала тогда, пять лет назад, что ни в одну больницу не привозили высокого плечистого мужчину со светлыми глазами и бородкой, взрослого трезвого мужчину, панически боящегося даже самых слабых лампочек.
Она перегибается через перила, сжимая бокал, и светлые капли вина падают в десятиэтажную пропасть. Не замечая этого, Ира яростно смотрит на кирпичную коробку с безупречно чистыми окнами.
Ненавижу его, говорит она. Торчит, как бельмо на глазу Знаешь, неожиданно ухмыляется она, я же на него стучала во все инстанции. Типа незаконная постройка, разберитесь, снесите к чертовой матери
И что?
А ничего. «Строения по указанному вами адресу отсутствуют»
Подхватив с перил бокалы с вином, подруги возвращаются в комнату, и хмурая десятилетняя девочка, сидящая у телевизора, вскакивает и выбегает, с треском захлопнув за собой дверь. С минуту она прислушивается к грустному голосу мамы, которая объясняет что-то извиняется, наверное, за ее поведение. Оправдывается. Вечно она оправдывается как начала, когда пропал папа, так и не останавливается. Все врала, что у них все хорошо и они никогда не ссорились
Девочка забирается под одеяло и сворачивается клубком, поджимая под себя длинные тощие ноги. Ее прикрытые ресницы подрагивают в оранжевом свете ночника. Из-под кровати несет табачным дымом. Она только сегодня мыла полы днем ей хватает храбрости сунуть швабру под кровать. Днем она может даже заглянуть туда, чтобы вытащить, например, закатившийся фломастер, или сунуть руку, чтобы сильнее потереть пол мокрой тряпкой и попшикать на него освежителем. Но запах дыма неистребим. Ночью он становится сильнее. Ночью она ни за что на свете не полезет под кровать. Все, что попадет туда, останется лежать до утра.
Ночник громко щелкает и гаснет, и девочка, сердито закусив губу, включает его снова. Сто, говорит она себе. Может, сегодня он больше не будет выключаться. Девяносто девять. Девяносто восемь. Может, сегодня он больше не станет выключать свет и даст ей спокойно поспать. Девяносто семь
Вадим Картушов
Александра Давыдова
Общество настоящих живых мертвых поэтов
Мой последний рабочий день закончился в пять утра в туалете ночного клуба. Свет здесь был местами даже покруче, чем в профстудиях, и выглядел «более прикольно, чем симуляция», если верить нашим дизайнерам. Но я подозреваю, эти ленивые жопы просто обрадовались возможности не вкалывать лишний раз.
Ночник громко щелкает и гаснет, и девочка, сердито закусив губу, включает его снова. Сто, говорит она себе. Может, сегодня он больше не будет выключаться. Девяносто девять. Девяносто восемь. Может, сегодня он больше не станет выключать свет и даст ей спокойно поспать. Девяносто семь
Вадим Картушов
Александра Давыдова
Общество настоящих живых мертвых поэтов
Мой последний рабочий день закончился в пять утра в туалете ночного клуба. Свет здесь был местами даже покруче, чем в профстудиях, и выглядел «более прикольно, чем симуляция», если верить нашим дизайнерам. Но я подозреваю, эти ленивые жопы просто обрадовались возможности не вкалывать лишний раз.
Отмывая в раковине девайс из секс-шопа из прозрачной сиреневой фальшплоти с блестками и голографическими эффектами для большего вовлечения, я краем уха слушала, как писатель отчитывает Мариночку. Мариночка в ответ только беспомощно икала и пыталась отползать в сторонку вдоль стенки.
Куклы и секс-киберы! бушевал наш то есть уже «их», с сегодняшнего дня «их» автор. Вы там совсем поехали?
Ннн-е-е-ет, блеяла Марина на автопилоте. Я вытащила девайс из раковины и скептически посмотрела сквозь него на коллегу. Совсем поехала Марина еще до полуночи удостоверившись, что презентация началась как положено, трансляция стабильно работает, а писатель вошел в раж. Хлопнула пару стаканов, расслабилась и отправилась в мир розовых поролоновых грез. Из которого ее сейчас выковыривать бесполезно.