К нашей машине идут двое.
Один из них точно Федор Петрович. От волнения у меня мутнеет в глазах. Кто вторая фигура, не пойму. Я могу разглядеть, что рядом с доктором идет мужчина. Вроде бы мужчина. Или высокая женщина с короткой стрижкой, в рубашке и в штанах. Я моргаю, но картинка плывет, и я не могу сфокусироваться.
Доктор подает знак, и меня выводят из машины.
Доктор показывает мне подойти.
Аркадий говорит незнакомый мужчина. Теперь ясно, это точно мужчина. Его голос дрожит, и мне кажется, он сейчас заплачет.
Я смотрю на Федора Петровича, на незнакомого мужчину. Я ничего не понимаю, но мне больше не страшно. Я смотрю с немым вопросом, чего от меня ждут.
Аркадий, ты узнаешь этого человека? Доктор говорит тихо, почти шепотом.
Я не тороплюсь отвечать.
Всматриваюсь, разглядываю мужчину.
Я не тороплюсь отвечать.
Всматриваюсь, разглядываю мужчину.
Редкие волосы на макушке. Седая борода. Как я мог принять его за женщину? Рассматриваю. Напрягаю память.
По моему молчанию доктор понимает, что я не в состоянии вспомнить старика.
Это твой отец, тем же полушепотом поясняет Федор Петрович и следит за моей реакцией. Твой папа.
Нет. Нет. Что за чушь? Это не мой отец. Совершенно незнакомый. Чужой старик. Он не может быть моим родственником
Я перебиваю свои рассуждения.
Слышу свое тяжелое глубокое дыхание. Меня сейчас стошнит. Я понимаю, что на самом-то деле не помню и не знаю, кто мои родители. Может, я детдомовский? Я ни черта не помню о себе.
Это не мой отец. Я мотаю головой и опускаюсь на асфальт. Это не мой отец.
Доктор, кажется, не обращает на мой ответ внимание. Он делает вдох-выдох, двигает руками вверх-вниз, показывает, чтобы я повторял за ним. «Вдох-выдох».
Успокаиваемся. Вот. Молодец. Еще вдох, выдох.
Федор Петрович говорит, чтобы мне дали воды.
Отводит лжеотца в сторону и рассказывает ему, почему я в таком виде. Они стоят достаточно далеко, но я слышу, как врач говорит, что я отважный спасатель, что пострадал, сражаясь за безопасность и спасая жизни людей. Говорит, что мое лицо, это балконная балка, которая оборвалась и с высоты упала на меня.
Он говорит, а я сижу посреди дороги, пью водичку прямо из бутылки и сейчас засмеюсь. Хотя доля правды в его рассказе есть. Те тумаки, что я отхватил бесплатно, вполне могут сравниться с балконной балкой.
Это не мой отец! повторяю громче и настойчивее.
Федор Петрович словно не слышит.
Он не мой отец! кричу на всю улицу и пытаюсь подняться.
Доктор показывает, чтобы меня посадили в машину, а старик кивает, поддакивает мне.
Он прав. Он не мой сын.
Не ваш сын?
Аркадий погиб
Как погиб? встревает полицейский.
Утонул. Уже девять лет как. Старик говорит и рассматривает меня. Пошел на рыбалку. А назад его принесли друзья. Вот так. По глупости. Скорее всего, перебрал спиртного. Он у меня любитель был.
Старик смотрит на меня, говорит, прости, Аркадий, что не спас тебя в тот день, и начинает плакать.
Федор Петрович старается успокоить мужчину. А я понимающе киваю головой.
Но как похож, сквозь слезы говорит старик.
Смотрит на меня бородатый, и я чувствую, что он собирается меня обнять.
Федор Петрович его успокаивает, полицейский разводит руками, а я понимающе киваю.
Киваю и понимаю, что я совсем не Аркадий.
Они ждали от меня реакции? Какой?
Мне бы сейчас запаниковать. Начать рвать на себе волосы. А я кручу в голове мысль о том, что я это совсем не он. И что, как ни прискорбно, на встречу с бывшими одноклассниками Аркадия теперь меня точно не позовут. А как бы было здорово Банкет. Нарядные незнакомые приветливые женщины. Выпивка. Много еды. Мясной еды. Сначала я бы съел стейк. Нет, лучше бургер. Нет, лучше бургер со стейком внутри
Аркадий! слышу голос доктора. Он отчего-то тревожный. Аркадий, вы с нами?
Хм. Естественно, я с ними. Где же мне еще быть?
Аркадий! Доктор трясет меня. Видите, что вы наделали?! Он ругает полицейского. Я же предупреждал! кричит он и продолжает меня трясти. Вот! Вот чего вы добились! Избили? Довольны?
Странное дело, Федор Петрович трясет меня точно в такт колес поезда. Я отчетливо слышу «тук-тук» «тук-тук».
Очнись! Голос требует и в то же время умоляет. Открой глаза!
И я открываю глаза.
Я сижу за столом.
В руке у меня листок с шифром. Федор Петрович стоит возле меня и держит за плечи.
Полицейский больше не задирает нос, он испуган, он смотрит на меня и наверняка молится всем богам, чтобы я пришел в себя.
А я смотрю на листок. На надпись.
Смотрю на врача. Федор Петрович ловит мой взгляд и спрашивает, все ли у меня в порядке.
Что произофло? Я глотаю кровь и через боль повторяю: Что здесь произошло?
Врач возвращается на свое место.
Садится и берет ручку словно спасательный круг. Он готов продолжать, готов записывать.
Ты собирался рассказать нам, что означает эта надпись. Его голос все еще звучит тревожно.
Федор Петрович кивает на листок в моей руке.
Не надо никуда ехать. Он мне не отец! говорю я, комкаю записку и бросаю под стол.
Кто не отец? Куда не надо ехать? Аркадий, с тобой все хорошо?
Со мной? Со мной все хорошо. Чувствую себя замечательно. Просто превосходно. Мне прекрасно как никогда. Мне легко. Я облачко. Несмотря на бинты, у меня ничего не болит.
И самое главное я не он!
Я не Аркадий!
Я не Аркадий. Но тогда кто?
Я не плохой не хороший наверное, и не такой уж замечательный, каким кажусь себе.
Сложно объективно судить.
В собственных глазах я, естественно, умный, интеллигентный, достаточно эрудированный и вполне себе воспитанный. Рассудительный, внимательный, веселый и находчивый.
Но, догадываюсь, для остальных окружающих я совсем не такой.
Я так долго скрывался под разными масками. Так долго и трудно учился не быть собой. Так долго тренировался, чтобы стать кем-то другим, кем-то лучшим, кем-то совершенно не похожим на меня
Подражал чужому голосу, копировал чужие жесты, перенимал манеры. И в результате Что? А кто я?
Кто этот голос внутри Аркадия, который решил, что я это точно не он? Кто этот голос, который звучит сейчас в голове? Кто он, который озвучивает слова, когда читаешь про себя?
А что, если Аркадий это на самом деле Аркадий, а я это всего лишь симптом его душевного отклонения?
От этих мыслей мне не по себе.
Что, если так оно и есть?
Нет. Это бред.
Я знаю, что Аркадий маска. Я главный! Не он! Я вожак! Аркадий никто, даже ничто Он фальшивка. Подделка. Копия. Нет. Это точно не я. Это все Рита. Она заставила меня скопировать незнакомого человека с фотографии на украденном паспорте.
И все-таки, кто я?
Столько времени потратил, чтобы стать кем-то другим, и так и не нашел ответа на простой вопрос: «Кто же я сам?»
Продолжай тихо говорит Федор Петрович.
И я продолжаю. Я и не собираюсь останавливаться.
Чтобы спародировать Чарли Чаплина, много таланта не нужно. Мало кто помнит в деталях, как выглядел знаменитый комик. Надень шляпу, возьми трость, как-нибудь изобрази походку. Готово. Этого достаточно. Это будет узнаваемо. Естественно, получится низкопробная бюджетная фальшивка, но вполне себе узнаваемо.
А как же со мной? Как научить актера быть мной? Не каким-то Аркадием, а именно мной?
Что подсказать пародисту? Какой совет дать? Что ему надеть на себя, как говорить, как ходить? Чего хотеть, бояться, ненавидеть?
Кого любить, в конце концов?!
Не знаю
Я пустота. Всего лишь голос, что звучит из-под маски.
Я тот самый беззвучный голос, что нацепил на себя сотню лживых чужих образов. Я пустышка. Трус, прячущийся в глубине и винящий всех вокруг в своих неудачах. Я всего лишь голос. Несмолкающий. Тараторящий свои бредни даже во сне. Всего лишь голос. Внутри Аркадия. Слабый, ноющий, желающий все новых развлечений, дребезжащий, мечтающий о больших деньгах, признании и славе.
Глупый назойливый голос.
Продолжай, говорит Федор Петрович, медленно двигает рукой и монотонно кивает. Продолжай
Он может не помогать. Незачем тянуть из меня слова. Сейчас меня просто не заткнуть. Я говорю не с ним, не с ними. Я беседую с собой. С собой настоящим.
Память
Ее нет. Ее стер кто-то. Кто-то беспардонный и наглый. Прошелся грубой наждачной бумагой и содрал слой за слоем.
Память.
Воспоминания ключ к четвертому измерению.
Это способ. Единственная возможность выйти за рамки трехмерного лживого мира и увидеть правду.
Федор Петрович слушает. Он не перебивает. Он теперь даже не записывает. Просто продолжает кивать и внимательно смотреть на меня. И он не притворяется. Я знаю, ему искренне интересно разобраться в моих переживаниях.
Другого способа не существует. Мы замкнуты внутри самих себя. И нам не выбраться. Без посторонней помощи не выкарабкаться.
Федор Петрович проглатывает каждое мое слово.
Он делает все как надо. Я это вижу. Я все замечаю. Профессиональный доктор ведет себя в точности, как регламентирует предписание по экстремальной психологии. Он настороже. Но я же не собираюсь покончить жизнь самоубийством. Зачем он так перестраховывается? Сижу перед ним. Я не на краю пропасти. Я не стою на шатающемся стуле с петлей на шее.
Зачем?
Психиатр старается не делать лишних движений. Его задача слушать. Нужно дать мне выговориться.
Я это понимаю.
Я прекрасно знаком со всеми его трюками. Знаком, но продолжаю говорить и говорить. Слова сами рвутся наружу.
Рассказываю о своих планах, о мечтах. Перечисляю все по пунктам. Словно зачитываю список покупок на неделю в продуктовом магазине. Все, о чем жалею и чего стесняюсь.
План врача работает. Я поддаюсь. Клюю на его уловку. Выплескиваю эмоции изо рта через звуки.
Говорю, что проклинаю себя за то, что познакомился с сумасшедшей. За то, что так долго тянул и не обращался в полицию. За свою нерешительность и трусость.
Я виноват не меньше, чем Рита. А может, даже больше.
С каждым моим словом, с каждой буквой, чувствую, что на душе становится легче. Наверное, так чувствуют себя люди на исповеди.
И я все говорю-говорю. А доктор все кивает и подбадривает продолжай.
Находясь внутри. В самой замкнутой системе. Мы не можем видеть и понимать истинные законы этой системы. Нам не понять, как она работает и как вести себя «правильно».
Это как лабиринт. Самый сложный и запутанный. И мы внутри. В самом центре хитроумной конструкции. В западне. И только сверху. Только со стороны возможно рассмотреть всю картину в целом, выбрать правильный путь и найти выход.
Продолжай, говорит тихонько доктор. Он повторяет «продолжай», как будто больше не знает других слов.