Ну наконец-то! мечтательно говорит Нёхиси. Из его рта вылетает сноп разноцветного пламени; с ним иногда такое случается от полноты чувств. А ты чего скис? спрашивает он меня с присущей всемогущим существам жизнерадостной бестактностью. Ты же совсем недавно у меня в «Чапаева» выиграл и развел в городе жуткую слякоть. Буквально позавчера!
Я молча пожимаю плечами, потому что он прав. А фигли толку. Мало ли, что позавчера было, если лютый ледяной трындец наступит вот прямо сейчас.
По идее, не настолько я сейчас человек, чтобы мерзнуть. И сидеть рядом с довольным Нёхиси само по себе такое счастье, что глупо беспокоиться о какой-то дурацкой погоде. Пусть побудет, как Нёхиси нравится, ему для душевного равновесия позарез нужны холода. Тем более, что проиграл я ее не навек, а всего-то на ближайшие сутки, максимум, дня на два. Я их проспать могу, между прочим. У меня, внезапно вспоминаю я, как раз в пространстве сновидений с начала месяца скопились дела разной степени неотложности. Интересные, между прочим, дела!
По идее, не настолько я сейчас человек, чтобы мерзнуть. И сидеть рядом с довольным Нёхиси само по себе такое счастье, что глупо беспокоиться о какой-то дурацкой погоде. Пусть побудет, как Нёхиси нравится, ему для душевного равновесия позарез нужны холода. Тем более, что проиграл я ее не навек, а всего-то на ближайшие сутки, максимум, дня на два. Я их проспать могу, между прочим. У меня, внезапно вспоминаю я, как раз в пространстве сновидений с начала месяца скопились дела разной степени неотложности. Интересные, между прочим, дела!
То есть я сейчас как совсем настоящий дурак на пустом месте расстроился. Но от понимания этого факта настроение почему-то не исправляется. Как ни крути, а проигрывать я все-таки не люблю.
Ты знаешь что, говорит Нёхиси. Чем сидеть и скрипеть зубами, лучше кофе давай свари.
Хочешь кофе? изумляюсь я.
Не то чтобы Нёхиси никогда прежде не пил кофе. Еще как пил! Но не по собственной инициативе, а со мной за компанию. Он, по-моему, вообще всегда пьет и ест за компанию, не ради самих еды и напитков, а ради процесса совместной трапезы, Нёхиси чрезвычайно компанейское существо.
Это ты хочешь кофе, говорит Нёхиси. Просто еще не успел осознать. У тебя от кофе всегда настроение поднимается. Так что вари давай на двоих. И приноси сюда, устроим пикник.
С вьюгами, метелями и сосульками, киваю я. Все, как ты любишь. Договорились. Хорошее дело пикник.
Я спускаюсь в дом, мысленно попрощавшись с теплым западным ветром, который, как дурак, старательно нес нам тепло аж с самой Атлантики не знал, с кем связался, думал, мы нормальные чуваки. А Нёхиси остается на крыше, страшно довольный происходящим и собой за компанию. Всемогущие существа в любых обстоятельствах всегда чрезвычайно довольны собой.
Я наливаю в джезву холодную воду, кладу туда кардамон, насыпаю три полных ложки эфиопского кофе и столько же Гватемалы, разжигаю огонь на плите время пошло. Я бы сейчас запросто мог сделать воду горячей и без огня, за пару секунд, но зачем? Кофе есть кофе, у него своей магии выше крыши, пусть варится, как сам пожелает, надо только помочь процессу начаться, а потом оставаться рядом и не мешать. Это, конечно, не только кофе касается. Универсальное правило, лучшее, что можно сделать для каждого: разглядеть, что в нем есть магия, помочь ей начаться, а потом не мешать.
Я стою над плитой, жду, когда пенка начнет подниматься, чтобы бросить в нее несколько крупинок черного перца. Кто-то теперь не вспомнить, дело было очень давно рассказал мне, будто от пары крупинок черного перца волшебным образом улучшается вкус. И у меня с тех пор действительно улучшается, хотя я сам понимаю, что перец на вкус никак не влияет. Но в моих руках это средство работает, потому что я когда-то в него поверил. Я всегда был готов поверить в любую чушь, особенно если она была хоть немного похожа на мистику. И, получается, правильно делал, потому что теперь мистика это и есть я. И проблемы у меня соответствующие: вот уже четверть часа страдаю, что проиграл в «уголки» погоду другому мистическому существу. На этом месте впору упасть на колени и вознести благодарственную молитву, но я просто смеюсь, потому что это ну, правда, очень смешно.
Я снимаю джезву с плиты, беру с полки очень тонкие чашки; у меня строгие требования к кофейной посуде, потому что фактура и форма ощутимо влияют на вкус. И, поскольку со всем этим добром в руках хрен залезешь на крышу, аккуратно на нее возношусь.
Ты чего стоишь? нетерпеливо спрашивает Нёхиси. Давай сюда! А, тебе же, наверное, надо помочь?
Он поднимается, путаясь в ангельских крыльях, которые часто отрастают у него просто так, по рассеянности, как, впрочем, и длиннющий чешуйчатый хвост. Нёхиси говорит, это реальность чует его всемогущество и реагирует соответственно, лепит ему хвост и крылья, как погоны отличительный знак. Ему, конечно, видней, но готов спорить, дело не в каких-то отличительных знаках, а в том, что у нашей реальности есть чувство юмора. И оно проявляется так.
Кое-как управившись с крыльями и хвостом, Нёхиси забирает у меня джезву и снова спрашивает, теперь уже встревоженно:
Ты чего?
Просто немножко в шоке, наконец объясняю я и усаживаюсь на черепичную крышу, прямо там, где стоял.
Потому что ну да, по идее, я много чего невозможного повидал, причем добрую половину этого невозможного сотворил самолично, далеко не всегда понимая, как оно мне удалось. Но все равно, когда вылезаешь на крышу декабрьской ночью, как-то не ожидаешь, что там тебя встретит летняя ночь. Такая теплая, ласковая, неистово пахнущая полынью, липами и недавно прошедшим дождем, что сердце рвется это, к счастью, метафора. Пока метафора, хрен его знает, что будет со мной потом.
Потому что ну да, по идее, я много чего невозможного повидал, причем добрую половину этого невозможного сотворил самолично, далеко не всегда понимая, как оно мне удалось. Но все равно, когда вылезаешь на крышу декабрьской ночью, как-то не ожидаешь, что там тебя встретит летняя ночь. Такая теплая, ласковая, неистово пахнущая полынью, липами и недавно прошедшим дождем, что сердце рвется это, к счастью, метафора. Пока метафора, хрен его знает, что будет со мной потом.
Я хотел еще солнце и радугу, как бывает летом сразу после дождя, говорит Нёхиси. Чтобы ты совсем охренел. Но в последний момент передумал. Я же твердо обещал Стефану никогда не менять местами день с ночью. Почему-то для него это важно. Не хотелось бы его подвести.
Ничего, мне и так хватило, спасибо, говорю я. И повторяю: Спасибо. И еще раз: Спасибо! Слушай, я бы повис у тебя на шее, да крылья боюсь помять.
Да что этим крыльям сделается? удивляется Нёхиси. Они же иллюзия. Ну помнешь, великое дело. Расправятся как-нибудь. Или новые потом отрастут.
Мы сидим на крыше, на самом краю, болтаем ногами, Нёхиси это дело ужасно любит, причем чем больше ног, тем ему больше нравится, вот и сейчас лишних шесть штук отрастил. Кофе мы уже благополучно допили. И оба думаем, что сейчас не помешало бы чего-то покрепче, но лень вставать и спускаться в дом за бутылкой, которую перед этим еще надо наколдовать. То есть ясно, что в какой-то момент мы это все-таки сделаем, потому что нашу летнюю ночь обязательно надо отметить, но прямо сейчас и так хорошо.
Вы чего творите, ироды? раздается снизу знакомый голос. До боли, я бы сказал, знакомый. Хотя сейчас Стефан, можно спорить, считает, что это мы его боль.
Сегодня только я ирод! гордо сообщает ему Нёхиси. Это моя погода. Он мне ее проиграл!
Плохо дело, откликается Стефан. Это что ж, мне теперь с тобой ругаться придется? Я-то думал, просто дам твоему дружку пару раз по башке и пойду себе спать.
Хренассе у тебя романтические фантазии, вставляю я.
Залезай к нам, предлагает Нёхиси. Если хочешь ругаться, будем, мне для тебя ничего не жалко. Отлично посидим.
Естественно, я к вам залезу! угрожающе говорит Стефан. А как ты думал? Домой, рыдая, пойду?
Вместо того чтобы просто оказаться на крыше, он идет в дом, лезет из кухни по приставной лестнице и протискивается в окно, как сделал бы любой нормальный человек, просто за неимением выбора. Ну, Стефан известный пижон.
Это уже ни в какие ворота, говорит он, усаживаясь между нами. Летняя ночь в декабре! И не только на вашей многострадальной улице, а во всем городе сразу, включая спальные, блин, районы. Плюс девятнадцать, я на градусник посмотрел. Не то чтобы мне не нравилась такая погода. Лично я оставил бы ее навсегда. Но нарушать законы природы в настолько глобальных масштабах нам тут пока нельзя.
Ну ненадолго-то можно, беспечно улыбается Нёхиси. Например, до утра. Никто не узнает, кроме пары десятков прохожих, или сколько их там
Да пара сотен, как минимум, говорит Стефан. Все-таки не деревня, а город. Всегда найдутся те, кто не спит по ночам.
Везет им! вздыхаю я. Вот так выходишь на улицу в декабре в три часа ночи, а там внезапно вечное лето. Пахнет дождем, и листва на деревьях, и цветы, и трава. Я бы спятил, если бы со мной такое случилось от счастья. Завидно жуть.
А до сих пор, значит, не спятил, ухмыляется Стефан. Типа все в порядке с тобой.
Теперь-то в порядке, встревает Нёхиси. Но ты бы его час назад видел! Такой смурной сидел кошмар. Готов спорить, у всей улицы молоко прямо в холодильниках скисло. А могло бы и во всем городе. Но эту катастрофу я, как видишь, предотвратил.
Эдо, Тони Куртейн
Кофе выпить со мной успеешь? спросил Тони Куртейн. Или только расскажешь, почему и куда тебе срочно пора убегать?
Я столько кофе не выпью, сколько успею, усмехнулся Эдо. Поэтому предлагаю начинать не с него.
И достал из внутреннего кармана бутылку айсвайна, которую еще в конце октября привез из Берлина специально для Тони, но сунул в шкаф и забыл.
Мало того, что надолго пришел, так еще и с бутылкой. Ну прям в лесу кто-то помер, хмыкнул Тони Куртейн.
В том лесу эпидемия, согласился Эдо, доставая киршвассер[6] того же происхождения. Косит всех. Я же, понимаешь, за осень понавез тебе кучу гостинцев, но вечно о них забывал. А сегодня внезапно нашел тайник и понял, что ты все это время сидел как наказанный без подарков. Ну, кто ж тебе виноват? Сам дурак, что связался со мной.
Это сколько же в твоей куртке карманов? изумился Тони Куртейн после того, как на столе появилась третья бутылка со смородиновым рижским бальзамом.