Ты в порядке? спросила я.
У меня все хорошо. Немного устала.
Почему Кортни отводит глаза?
Я тут подумала: может, перекусим где-нибудь, а потом махнем в кино? Папа ведь все равно допоздна на работе. Ну как, согласна? Мне казалось, идея поднимет ей настроение.
Да! Было бы здорово. Поехали, теперь она стала больше похожа на себя прежнюю.
Перехватив по бургеру, мы выбрали фильм, который обе хотели посмотреть. С попкорном и напитками в руках мы расположились на наших местах в последнем ряду и ждали, когда кино начнется. И вдруг она ни с того ни с сего спросила:
Мам, а как зовут моих родных братьев и сестер?
Тут мое сердце пропустило два такта.
И тогда я все поняла. Двое подростков, которых я видела рядом с Кортни возле торгового центра, ее биологические брат и сестра, Стивен и Элли. С нашей последней встречи они повзрослели и подросли, но в целом не изменились внешне. Вопросом о них Кортни застала меня врасплох, и я ответила на него своим:
Ты уверена, что хочешь сейчас остаться на фильм? Можем уйти и поговорить, если пожелаешь, положив свой пакет с попкорном на колени, я посмотрела ей в глаза.
Помолчав немного, она сказала:
Нет. Поговорим после кино, как раз в этот момент погас свет, и на экране замелькала реклама.
Весь фильм я думала над вопросом Кортни и гадала, как быть, если вечером она попросит рассказать ей всю историю ее удочерения.
Может, она и считает, что готова. А я? Как мне ей рассказать? Я почти не следила за фильмом я молилась.
Оркестр грянул крещендо: фильм подходил к концу. Зажгли свет, я вслед за Кортни вышла в фойе кинотеатра, затем на улицу. По пути к парковке мы не сказали друг другу ни слова. Так же молча мы сели в машину и пристегнулись.
Ну что, понравилось кино? спросила я, повернув ключ.
Кортни вдруг разрыдалась, и я обхватила ее, крепко-крепко.
Что? Что случилось? я прижала дочку к себе и не отпускала.
Я я просто всхлипывала она, пытаясь объяснить.
Растерялась? подсказала я.
Да, она плакала так, словно кто-то разбил ей сердце.
Сжимая ее в объятиях, я зашептала:
А давай знаешь что? Мы сейчас поедем домой, наденем наши пижамки, устроимся в моей постели и поговорим. Ну как, согласна? Я не разжимала объятия ни на миг, ожидая ее ответа.
Не в состоянии говорить, она только кивнула и вытерла слезы. Пока мы ехали домой, я думала, что этот вечер изменит всю нашу жизнь. Готова ли Кортни выслушать всю правду? Готова ли к ответам на все вопросы, которыми она столько лет задавалась мысленно?
Мне хотелось, чтобы она сумела увидеть, как ее историю озаряет свет Бога, но прежде она должна была услышать о мраке.
Готова ли я сама рассказать ей?
I. Прибавление в семье
1. Простое «да»
Судьбоносные дни редко приходят под грохот фанфар.
Лишь по прошествии времени я вижу, как одно краткое «да», сказанное теплым июньским днем 1996 года, повлекло за собой целый поток жизненных решений и перемен, нестерпимой боли и невероятной радости. Выбор, сделанный в пользу этих решений, не только изменил состав нашей семьи, но и вытолкнул меня за привычные рамки и усилил мою веру, до неузнаваемости преобразив ее. Я на своем опыте убедилась, что значит недооценивать деяния Бога, вызванные простым «да».
Помню, я тогда закинула в машинку белье и прибиралась в кухне, слыша, как шумят в гостиной дети, и вдруг зазвонил телефон.
Помню, я тогда закинула в машинку белье и прибиралась в кухне, слыша, как шумят в гостиной дети, и вдруг зазвонил телефон.
Привет, Деб, это Эллен, обычным дружеским тоном поздоровалась со мной сотрудница из Управления по делам семьи (УДС). К тому времени мы с Элом были патронатными родителями уже четырнадцать лет и знали по именам чуть ли не всех сотрудников службы опеки.
Деб, я насчет ваших подопечных У вас же там скоро двое братишек уезжают, верно? Может, возьмете девочку? Малышка, четыре дня от роду. Мать прокесарили, так и лежит в больнице. Судя по тесту, принимала кокаин. И сама, и ребенку давала. Мы пока разбираемся, будет расследование, и надо на время отдать девочку в приемную семью.
Конечно, возьмем! Это «да» далось мне просто. Я не могла дождаться, когда сообщу новость своей двенадцатилетней дочери Хелен. Она обожала нянчиться с малышами, а нам уже давно не выпадал такой шанс.
Отлично! Когда приедете в больницу, подойдите на сестринский пост. Третий этаж.
Эллен знала нашу предысторию что мы и раньше охотно воспитывали приемных малышей, в том числе и тех худышек, которые никак не могли набрать вес. Пьющие матери, матери-наркоманки беременные, они пичкали себя всякой дрянью, и это тяжким бременем ложилось на детей. У нас и своих детишек было пятеро, трое все еще жили дома, так что приемные малыши были в прямом смысле окутаны нашей любовью. Моей Сэди было пятнадцать, Чарльзу десять, и оба они, как и Хелен, во-первых, отличались чуткостью, а во-вторых, уже приобрели немалый опыт в уходе за детьми, а я гордилась тем, как мои родные дети заботятся о подопечных. (Наша старшая, Элизабет, училась в Техасе, в колледже при Техасском университете А&М, а Джейсон, старший сын, служил на базе ВВС США в Германии.)
Через пару часов, когда я управилась с домашними делами и все пообедали, мы с Хелен отправились в Каспер минут двадцать пять, если на машине.
В больнице Хелен рванула к лифту, и едва двери успели открыться, метнулась к панели приказа: «Какой этаж?» Ее пальцы замерли у самых кнопок: казалось, она готова нажать их все сразу, если это поможет нам быстрее подняться к малышке. Меня тоже охватило радостное волнение но к нему примешивалась и тревога. Как повлияли наркотики на организм малышки? Как нам о ней заботиться?
Да что этот лифт ползет как черепаха?
Наконец двери открылись.
У поста нас встретила медсестра.
А мы вас ждем. Пойдемте, мы дадим вам все необходимое, чтобы увезти ребенка домой.
В детской палате, в люльке под теплыми лампами, лежала крошечная девочка, завернутая в детское хлопковое одеяльце в белую и бледно-зеленую полоску. Хелен взвизгнула, увидев розовый бантик в черных кучеряшках, слегка изобразила вигл-дэнс и погладила лобик ребенка.
Медсестра рассмеялась.
Скоро будет у вас, баюкайте сколько душа пожелает. Ей если что сейчас и нужно, так это ласка да любовь.
Она вручила мне кипу памяток и бланков и забрала у меня водительские права сделать копию. Бумаги я заполнила быстро.
Она прелесть, но имейте в виду, медсестра посерьезнела, наркотики так просто не отпускают. Последствия будут еще несколько дней, а может, и недель.
Насколько тяжелые у нее симптомы? спросила я.
Дрожит временами. Плачет без удержу, но в таких случаях лучше дать ей успокоиться самой. Запеленайте в одеяльце, прижмите к себе и держите. Ей, кажется, помогает укачивание, пение и ласковые слова.
Это мы сможем, пообещала я.
Хелен кивнула так, словно брала на себя личную ответственность за выполнение всех указаний. В этот момент в палату вошла еще одна медсестра.
Мать ребенка хотела бы познакомиться с вами, сообщила она.
Не хотите не нужно, вмешалась первая медсестра. Если что, мы ей сами все скажем.
Нет, я схожу. Можно к ней сейчас?
Хелен была только рада остаться с малышкой.
Я прошла вслед за медсестрой в больничную палату, где молодая кудрявая брюнетка с матово-бледным лицом пила газировку из банки, лежа на больничной койке.
При виде меня она поставила банку на поднос и попыталась сесть: стиснула зубы, зажмурилась и оперлась на спинку кровати. По ее лицу я поняла, что после кесарева ноют швы, и ей безумно больно.
Я встала у изножья кровати.
Привет, я Дебра. На время я беру вашу малышку под опеку. У вас такая красивая дочь!
Спасибо, отрывисто бросила она и отвела взгляд. Я пару-тройку недель поживу у родителей. Молоко буду сцеживать и ставить в заморозку. Вы согласитесь приезжать за ним? Она взглянула на меня и сразу же отвернулась снова. Мне бы очень хотелось, чтобы ей доставалось мое молоко.
Я видела, как трудно ей смотреть мне в глаза. Она, вероятно, видела во мне часть системы, отнимающей ее ребенка, так часто реагируют родные матери, когда УДС решает отдать ребенка в приемную семью. На ее месте я бы чувствовала себя ужасно.
Я поговорю с сотрудником Управления и выясню, возможно ли это, я улыбнулась, надеясь убедить ее, что я не враг. Как ее зовут?
Элли, кровь слегка прилила к ее лицу, и мать опустила голову. Ее прежнее раздражение исчезло. На простыне, укрывшей колени, оставались следы ее слез.
«Да, нелегко ей, мелькнула мысль. Только родила, вроде отмучилась, а тут уже и дочку отдают неведомо кому».
А как вас зовут? спросила я.
М-м Карен Бауэр, сказала она.
Рада познакомиться, Карен.
Медсестра выразительно взглянула на меня и начала потихоньку отступать к двери. Я вышла следом и вернулась в детскую, где Хелен не отходила от малышки ни на шаг.
Ну, давайте собираться, и поедем домой, сказала я с улыбкой.
Сестра протянула мне права и планшет с листком, я расписалась, малышку мы устроили в детском автокресле, которое привезла в больницу ее мать, и пошли к лифту.
Когда мы выехали с больничной парковки, уже близился вечер. В родильном отделении нам дали смесь для кормления и пакет с образцами детского крема, шампуня и мази от опрелостей, но мы с Хелен все равно заехали в Target купили там пижамки, маечки для новорожденных и подгузники.
Когда мы прибыли домой и Сэди с Чарльзом, в свою очередь, принялись с восторгом носить Элли на руках, я достала из шкафа плетеную колыбель и собрала постельное белье в стирку. В этой колыбельке уже довелось сладко поспать многим малышам. Теперь пришла очередь Элли.
Мы с Элом делили и радости, и трудности положения приемных родителей: трудности мы одолевали, а радостям радовались. К тому времени, как в нашем доме появилась Элли, под нашей опекой уже побывало где-то сто сорок детей одни задерживались всего на одну ночь, другие на недели или на месяцы, а некоторые даже на годы.
Своих первых приемных детей мы взяли в 1982 году. К тому времени мы уже три года жили в браке в статусе смешанной семьи с тремя детьми. (В последующие несколько лет у нас появилось еще двое родных детей.) В нашей взрослой жизни отношения с Богом до тех пор не играли заметной роли. Эл был воспитан в условно католических традициях: его мать была католичкой, а отец вырос в семье лютеран. Семья редко посещала церковь. Я росла под влиянием пресвитерианства и в детстве бывала в церкви довольно часто, но, когда повзрослела, мои родители посещали ее все реже и реже. Семью, в которой я выросла, я часто называла «церковно-дисфункциональной». Мои родители развелись, когда мне было восемь, и если мы с тех пор и посещали церковь, то не чаще раза в месяц.