От Григория вести?.. Игнат вопрос начал да осекся. Не к месту вспомнил старшего товарища. Часто говорил не думая. «Торопыга», дразнила его жена Зойка.
Не знаю ничего. Да какие вести Откуда они придут-то Обдорск край земли.
Аксинья не понимала уже, как к мужу своему относится. Любовь ушла, растворилась в мареве тех страшных событий, что перевернули жизнь с ног на голову. Ненависть питала ее, кусала сердце, подтолкнула к великому греху. Да тоже рассыпалась на части, когда Аксинья увидела, в кого превратился Гришка в соликамском остроге. Был сильный и нахальный мужик с пудовыми кулаками, обратился в чахоточного заморыша.
Жалость? Наверное, именно она отзывалась в ней всякий раз, как вспоминала она мужа, как представляла маету его в Обдорском остроге А то и колола нечаянным острием мысль вдруг не дошел до места, помер в дороге, сгорел в лихорадке, жалкий, безрукий, беспомощный.
А зачем ей про мужа весточка? У нее новые хаха
Софья, закрой рот. Анна и чуть живая спуску не давала.
ли.
Пойду я. Спасибо, Аксинья. Вам здоровья. Дети, не балуйте. Игнат спешно покинул избу. Как и все мужики, боялся он свар бабских и ругани.
Ты хоть людей бы, Софья, постыдилась.
Люди уже бают, что с Семкой ты по углам тискаешься.
А ты и рада хвостом сплетни собирать.
Невестка фыркнула.
Как жить-то будете, когда я помру, бормотала Анна, не сдерживая слез.
Васька сразу захныкал и подбежал к печке: мол, подсадите меня, бабушку утешать буду. Анна прижала к боку теплое мальчишечье тельце и заснула.
Совсем плоха она, прошептала Аксинья.
Ты знахарка, так лечи.
Не было сладу с тихой прежде Софьей, любимицей Вороновых, верной женой Федьки. Казалось порой Аксинье: когда Софья потеряла мужа, то с горя умерла, а вместо нее стала в избе жить кикимора, зловредная, сварливая. Каждый шаг Аксиньи она хаяла, каждое слово обливала грязью.
Хозяева дома? зычный грудной голос заполнил избу. Аксинья выдохнула радостно: пожаловала к ней та, с кем можно отвести душу.
Хозяева дома? зычный грудной голос заполнил избу. Аксинья выдохнула радостно: пожаловала к ней та, с кем можно отвести душу.
Проходи, Параскева, милости просим.
Здравствуй, хорошая моя. Они троекратно поцеловались, обнялись как сестры.
Прошлым летом Прасковья Репина с братом и детьми, спасаясь от ужасов Смуты, просила приюта в деревне Еловой. Староста Яков поселил семью в доме одинокой Еннафы. Грудастая веселая Параскева изо всех сил пыталась стать своей в деревне. Хлебосольная хозяйка и заботливая мать, она всегда была готова помочь еловским. Сидеть с детишками, трепать лен, ткать холст, стряпать только позовите. А звать не спешили. В деревне настороженно относились к пришлым. Чужой человек темная душа. К Параскеве и семье ее приглядывались, оценивали, но держались настороженно. Еннафа, обозленная на весь свет, распускала сплетни про жилицу: мол, мужа отравила, а брат ее и не брат ей вовсе, а полюбовник.
Параскева только цокала языком и беззлобно ругалась:
Пустобрехая, экие небылицы придумала! Никаша брат мой младший, крест вам, бабоньки.
Кто верил, а кто нес дальше срамную весть о новых поселенцах за пределы деревеньки. Параскева доброжелательно кивала Аксинье при встрече, но впервые заговорили они в разгар прошлого лета, во время страды. Тот самый Никаша зашиб бок, свалившись с лошади. И Еннафа привела его, чуть не притащила на своих могучих плечах к знахарке.
Скоро стали Прасковья и Аксинья если не подругами, то людьми близкими. Вместе пряли долгими вечерами, стирали на речке, делились секретами, вспоминали прошлое, обсуждали проказы и недуги детей. Прасковья рада была поговорить о десятилетке Лукаше и скромница, и хозяюшка, и пригожа собой, скоро невеста, о ровне Нютки Павке, озорном и непоседливом мальчишке.
Здравствуй, Прасковьюшка. Как сама ты? Как дети? Софья не выказывала неприязни к гостье.
Лукерья убежала гадать, а Никашка с Павкой колядуют где-то. Пусть дети забавятся, пока пора молодая.
Твоя правда. Это у нас, поживших, все забавы яство съесть да песню спеть.
Ты, Аксинья, себя к старухам не причисляй. Ты у нас в самом соку, подмигнула Параскева.
Не поверишь, чувствую себя как кобыла заезженная.
А сколько годочков тебе?
Четвертушки нет.
Ох, да я в твои годы козой скакала.
Отпрыгала свое козочка Аксинья, влезла в разговор невестка.
А ты, Софка, старуха. Ворчливая скареда, не смолчала Прасковья. Вот соседка у меня такая была Ворчала, ворчала, так и сморщилась. Ссохлась от злобы своей.
Софья фыркнула, подхватила на руки сына и скрылась в светелке, где и проводила теперь большую часть своего времени.
Ушла, и слава богу.
Я к тебе не просто так пришла, по делу, подруженька.
Рассказывай. Заболел кто из твоих?
Да, угадала ты. Можем посекретничать?
Можем, в клеть пойдем. Холодно там, зато не услышит никто.
Аксинья отворила дверь, ведущую в комнатушку. Отец расширил ее, пристроив с юга еще клетушку. Клеть вся была заставлена, завалена: сундуки с одеждой, утварь, связки лука и чеснока. Аксинья расчистила место на лавке.
Когда-то отец посадил меня под замок. Несколько дней здесь сидела, судьбу кляла.
Что ж сотворила ты?
С мужем будущим своим по лесам ходила, травы собирала.
Параскева залилась громоподобным смехом.
Ой, шалунья ты, Аксиньюшка, просмеялась. Дело молодое, все такими были Вот и братец мой учудил.
Рассказывай уже.
Как сказать-то
Да не узнаю тебя, что мнешься-то? Я все пойму.
Никашка уж вторую седмицу смурной ходит. Как будто умер кто у парня. А мне не говорит ничего.
И?..
И чешется, как шелудивый пес. Ну я думаю, вошки грызут. Дело обычное.
Оказалось, нет?
Прижала к стенке детинушку. Все рассказал.
Параскева, начисто лишенная стыдливости и скромности, поведала без утайки братнин секрет.
Сразу я тебе не скажу ничего. Подумаю, вспомню снадобье. Ты не печалься, исцелим твоего курощупа.
Ох, благодарна как тебе И ведь мало к кому с бедой такой пойдешь. Так бабы языками чешут
Надобно мне посмотреть на твоего Никашку.
Не дастся, колоброд. Он ж горазд был по девкам бегать
Уговори, заставь. Сама придумай, как приведешь братца ко мне.
Аксинья взяла небольшой ставец с лучиной и открыла клеть. Открыв огромный сундук с резной каймой, она ласково погладила вышитые узоры на красном сарафане. Венчание, пьяные поздравления, хмельные поцелуи мужа. Счастье растворилось в прошедших годах, обернулось горестями. Нарядные душегреи, летники, опашень с беличьим мехом Недолго богатству осталось пылиться в сундуке. «Не надо жалеть о вещах, надо думать о душе», вспомнила она отцовские наставления.
Аксинья спрятала заветную книгу, дар Глафиры, на самое дно сундука. Старинный лечебник, «Вертоград», по крупицам собрал мудрость русских и иноземных знахарей, обладателю своему он грозил наказанием, люди настороженно относились к ведовству. Муж Аксиньи ярился, грозил сжечь опасную книжицу, но намерение свое так и не выполнил. Убористые строки с заостренными буквами, искусно выполненные рисунки известных и заморских трав, тяжелые страницы, истрепавшийся кожаный переплет и все это в обычном сундуке деревенской бабы, Аксинья улыбнулась. Но скоро лицо ее померкло. И с этим сокровищем скоро ей придется расстаться. Настанет срок.
Анна спала, тихо постанывая, слюна стекала с уголка ее рта. Аксинья стерла желтоватую водицу, потрогала лоб матери. Уж две седмицы она почти не вставала, но не жаловалась, только стискивала зубы. Дочь перепробовала все средства, единственное, что оставалось утихомиривать боль маковым молоком. Бессилие сводило Аксинью с ума, и она надеялась найти в лечебнике средство не только для тайной болезни Никашки, но и для материного недуга. Да в глубине души понимала, что надежда ее напрасна.
Страницы «Вертограда» хранили многовековую мудрость, и Аксинья потеряла счет минутам. Отвлек ее громкий вопль Васьки, разбудивший Нюту и мать, переполовший всю избу.
Ты что за ребенком не смотришь? выскочила из светлицы Софья.
Не твой разве сын?
Что что у вас? Дочка, дай попить, жажда мучит.
Аксинья протянула матери ковш с квасом, одновременно силясь понять, что же случилось у непоседливого Васьки.
Руки-то его, глянь только! Исцарапаны Каином. Это найденыш ваш. Говорила я, кого пригрели на шее!
Васенька, иди к тете. Аксинья склонилась над мальцом, тот уже успокоился и улыбался ей, ласково водил рукой по ее лицу. Матвейка не кот, царапаться не умеет.
Не оборванец, так кот твой нахратит сына моего?
Ты сама видишь, Васька Угольку покоя не дает, за хвост таскает, кто ж утерпит. Царапины малые, ничего дурного не случилось.
Тебя послушать, так Книги ведьминские читаешь, Софья кивнула на лечебник, уморить всех нас хочешь.
Подойди, прошептала мать, когда невестка ушла. Боюсь я ее, Аксинья. А как наговорит на тебя, ты же знаешь, чем грозят обвинения такие
Не скажет, побоится, да и родственница я ей. Если меня обвинят, то и Софья с Васькой пострадают. Аксинья успокаивала мать, но сама уверенности не испытывала.
Скольких уже она лечила, вытаскивала из силков смерти. А кому-то помочь не смогла. И каждый из тех людей может назвать ее ведьмой, той, что служит нечистой силе.
Улыбка ее переворачивала все нутро, заставляла сердце биться быстрее, наполняла счастьем обладания. Будто она не мать двоих его детей, а полюбовница, с которой встречается он в укромных местах. Ночью он сжимал женщину в своих объятиях, вдыхал запах волос, гладил пышную грудь.
Зайчик, зайчик мой, шептала и постанывала, и бесстыже наклонялась к его чреслам, и вбирала его в себя, и исходила соком
Ульяна! не помня себя, закричал он и вылил свое семя. Покой снизошел на него, убаюкивал в объятиях, он погрузился в глубины сна, благо до утра еще далеко. Сквозь сладкую дремоту мужчина услышал чье-то всхлипывание. С трудом вынырнул из глубин сна, обнял женщину, но она гневно сбросила с себя его руку.
Поутру он проснулся на лавке один, поправил порты уд оттянул ткань. Сын Тошка возился в углу, строгал березовое полено на лучины. Он обрадованно подскочил к отцу:
В лес поедем сегодня, а?
Святки прошли, отгуляли и делом пора заняться. Поедем!
Тошка завопил радостно:
Аиии!
Девять лет парнишке, взрослый уже, а порой сущий ребенок. Его сын. Его гордость. Мужчина отогнал воспоминания.
Мать где?