Но теперь ему снилась математика.
Дикая математика. Непостижимая математика. Математика, которая дразнила и озадачивала величайшие умы всех эпох, не говоря уж о его собственном.
Марс не смог бы описать кому-либо эти сны. Обычно они не носили визуального характера и не выражались в виде чисел, уравнений или чего-либо еще, что могло бы ему сниться. Не было в них и звуков или каких-либо других обычных ощущений. Его сны были насыщены самой природой и сущностью математики всеобъемлющим присутствием данной дисциплины, ее бескрайним влиянием, ее значимостью для всего, чем являлся и что делал Марс, а также для цивилизации, которую он хотел сохранить.
Марс прекрасно понимал, почему ему снилась математика. Математика теперь охватывала почти всю его жизнь, по мере того как он прочесывал многовековые данные по Потоку. Он искал закономерности и смысл в том, как Поток взаимодействует с обычным физическим пространством и каким образом можно его убедить если это подходящее слово спасти миллиарды от изоляции и медленной смерти. И если Поток вообще можно было в чем-то убедить, тот не стал бы говорить с Марсом на человеческом языке. Поток общался бы с ним на языке математики.
Следовало заметить, что убедить Поток было нелегкой задачей.
Марс не мог его уговаривать, умолять, торговаться с ним, льстить ему или угрожать. Поток не был человеком, и его не заботили человеческие существа. Поток можно было очеловечивать как угодно, но тот вряд ли бы с этим согласился. Он в буквальном смысле являлся чужим для этой Вселенной. И понять его можно было только одним способом приняв его собственные условия.
Именно так и поступал Марс, проводя почти все свое время за математическими расчетами и пытаясь решить проблемы, опыта для решения которых хватало только у него одного.
Отчего-то это вызывало у него невероятное чувство одиночества. Марс вовсе не был одинок у него была женщина, к тому же за то время, что он провел на Ядре и Сиане, он обзавелся друзьями, союзниками и коллегами, но несмотря на все это, он почти постоянно ощущал себя одиноким. С друзьями он виделся нечасто, а коллеги рассказывали о своих находках или просили совета по какому-то связанному с Потоком вопросу, после чего вновь замыкались в своей собственной изоляции.
Однажды он заговорил было на эту тему со своей подругой, но, еще не успев сформулировать мысль, сообразил, что его подруга имперо Взаимозависимости и его одиночество, по сути, ничто по сравнению с тем, что испытывает она наедине со многими десятками свалившихся на нее проблем. Он довольно неуклюже сменил тему на середине фразы, но его подруга-имперо нашла в этом особое очарование.
Все это рано или поздно должно было куда-то вылиться и вылилось в сновидения Марса, где его подсознание пыталось решить задачу, которую сознание считало неразрешимой.
Марс понял, почему ему снятся математические сны, и даже по-своему это оценил, но от этого ему не становилось легче. Проводя весь день за математическими расчетами и видя математические расчеты всю ночь во сне, Марс просыпался полностью вымотанным.
В обычной ситуации это не составило бы никакой проблемы Марс мог просто взять отпуск. Но когда цивилизация оказалась в буквальном смысле на грани конца, ни о каком отпуске не могло быть и речи.
Так продолжалось неделями. Математика наяву, математика во сне, математика везде и всегда, но Марс нисколько не приблизился к решению обременявших его проблем.
Но этой ночью Марсу снился другой сон.
Он был тоже о математике, так что в этом отношении ничем не отличался. Отличие же состояло в том, что впервые в нем содержалось нечто большее, нежели обобщенная математическая тревога. В своем сне, что бывало крайне редко, Марс увидел уравнение настолько отчетливо, насколько это только возможно в сновидении, с множеством меняющихся битов и извивающихся линий, которые перемещались каждый раз, стоило лишь на них взглянуть.
И тем не менее, глядя на уравнение, Марс понял, что оно описывает, нестабильную отмель Потока, которая одновременно сжималась и отступала, двигаясь в пространстве несвойственным отмелям Потока образом, как никогда не бывало в реальности, за исключением, возможно, единственного раза.
Именно тогда в сон Марса ворвалось его сознание. «Я уже где-то это видел, произнесло оно. Только где?»
Внезапно проснувшись, Марс сел в постели и потянулся к тумбочке за планшетом. Экран вспыхнул, ожидая распоряжений.
Ммм, промычала Кардения, которая, как и обещала, вернулась далеко за полночь, лишь коротко взглянув на полусонного Марса, прежде чем рухнуть на подушку. Ярко.
Извини. Марс выбрался из постели, чтобы свечение планшета не беспокоило Кардению. Устроившись в кресле, он вызвал файлы с данными, которые собрал за тридцать лет его отец с торговых кораблей, курсировавших по Потоку от одной системы к другой, фиксируя мельчайшие сдвиги и изменения в Потоке на основании того, как корабли входили в него, проходили его и покидали.
Марс искал вполне конкретную информацию и нашел ее ближе к концу отцовских данных аномальную отмель Потока, обнаруженную кораблем, который случайно вышел из Потока, когда течение, где он пребывал, претерпело нечто вроде разрыва, вышвырнув корабль в обычное пространство за несколько световых лет от того места, где он должен был оказаться, и за триллионы миль от любой населенной людьми системы. Заметив аномальную отмель Потока, корабль помчался к ней, едва успев в нее войти, прежде чем она закрылась. Это было причудливое, единственное в своем роде событие, носившее временный характер.
Марс искал вполне конкретную информацию и нашел ее ближе к концу отцовских данных аномальную отмель Потока, обнаруженную кораблем, который случайно вышел из Потока, когда течение, где он пребывал, претерпело нечто вроде разрыва, вышвырнув корабль в обычное пространство за несколько световых лет от того места, где он должен был оказаться, и за триллионы миль от любой населенной людьми системы. Заметив аномальную отмель Потока, корабль помчался к ней, едва успев в нее войти, прежде чем она закрылась. Это было причудливое, единственное в своем роде событие, носившее временный характер.
Эфемерное.
Вот черт, вслух проговорил Марс.
Ммм, снова промычала Кардения.
Марс ее не слышал он уже вышел за дверь, направляясь в свой кабинет, чтобы приступить к работе.
Мгновение спустя он вернулся назад, увидев потрясенное выражение лица императорского телохранителя за дверью спальни имперо. Полностью занятый своими мыслями, Марс забыл о том, что он совершенно голый. Схватив халат, он снова выбежал за дверь, а перед его мысленным взором плясали уравнения настоящие, без извивающихся линий.
Кива ожидала, что ей вновь придется столкнуться с домом Вульф, но не предполагала, что это случится во время долбаного ужина.
И не просто ужина, а романтического ужина с Сенией, поскольку обе они пытались выстроить отношения, и Кива понимала, что в этих самых отношениях должно быть нечто большее, нежели бессмысленный трах, пока не промокнут простыни и не сморщится кожа на пальцах. Потому они и сидели в «Цедре», лучшем икойском ресторане на Ядре (что, впрочем, мало о чем говорило, поскольку таковых заведений было всего три и остальные два по сути являлись киосками с уличной едой), где Кива знакомила Сению с кухней ее системы. Икойская еда отличалась преобладанием цитрусовых, что было неудивительно, учитывая семейную монополию дома Лагос, но к тому же якобы уходило корнями в Западную Африку хрен знает, где это, однако считалось, будто семейство Лагос изначально происходит именно оттуда.
Кива не была на сто процентов уверена в официальной родословной икойской еды трудно было утверждать, что суйя в маринаде из свежельсинов имеет аутентичного предка на Земле, учитывая, что свежельсины были генетически созданы примерно в то же время, когда родилась сама Кива, но особого значения это на самом деле не имело, поскольку это в любом случае была кухня с родины Кивы и Сения никогда прежде не пробовала ничего подобного. Кива с удовольствием объясняла ей, что такое мои-мои, перечный суп и мармеладные колбаски, отчего Сения получала неменьшее удовольствие. Кива уже верила, что после ужина их ожидает несколько уникальных и пикантных оргазмов, когда заметила двоих, возвышавшихся над их с Сенией столиком.
Тебя я знаю, сказала Кива, взглянув на Багина Хейвеля, и слегка повернулась в сторону второго мужчины. А вот насчет тебя, мать твою, понятия не имею, что ты за хрен.
Хейвель показал на своего спутника:
Леди Кива, позвольте мне представить моего работодателя, Друзина Вульфа.
Здравствуйте, леди Кива, слегка поклонился Вульф. Рад наконец с вами познакомиться.
Мы только что закончили ужинать, увидели вас двоих и решили подойти поздороваться, сказал Хейвель.
Что, правда? Кива посмотрела на Друзина Вульфа. И что ты ел?
Естественно, рис-джолоф, леди Кива. Понимаю, это не особо изысканный выбор, к тому же довольно банальный, но так уж вышло, что он мне нравится.
Что ж, рада за вас. Поздоровались, а теперь до свидания.
Кива снова взяла меню, но Хейвель и Вульф, мать их растак, даже не двинулись с места.
Багин рассказал мне про вашу реакцию на нашу просьбу пересмотреть контракты дома Нохамапитан.
Гм? Кива подняла взгляд. И что?
Я надеялся, что, возможно, вы передумаете.
Вздохнув, Кива отложила меню:
В самом деле? Ты что, прямо сейчас собрался решать эти вопросы? Я ужинаю, мать твою.
Со своим юристом. Вульф кивнул в сторону Сении. Мы все в сборе, леди Кива.
Прекрасно. Во-первых, это была никакая не долбаная просьба, и ты отлично это знаешь. Ты пытался диктовать условия. Во-вторых, я уже дала ответ твоему человеку, и он не менялся. В-третьих вали на хрен, у меня нет времени, как и у нее. Кива показала на Сению.
Что ж, вы меня не разочаровали, леди Кива, усмехнулся Вульф. Вы именно таковы, как описал вас Багин. Никому не уступите, да и за словом в карман не полезете.
Что ж, вы меня не разочаровали, леди Кива, усмехнулся Вульф. Вы именно таковы, как описал вас Багин. Никому не уступите, да и за словом в карман не полезете.
В общем-то во мне нет ничего загадочного.
Да, непохоже, согласился Вульф. Но забавно слышать, будто у вас в данный момент нет времени.
В смысле?
Ничего особенного. За исключением одного сколько, по-вашему, у вас времени? Ровно столько, сколько его у каждого из нас, леди Кива. Часы тикают, и время истекает для некоторых из нас в большей степени, чем для других. Но даже столь короткого времени вполне хватит, чтобы пали могущественные. Или, во всяком случае, те, кто считает себя могущественным.
Друзин, проговорил Хейвель.
Вольф успокаивающе поднял руку: