До сего утра.
Это утро, утро всех утр, иное.
Труды Эос еще не завершены, и мир пока что во тьме, когда смена караула появляется на городских стенах. Они с удивлением видят, что все ночные дозорные толпятся у бойниц бастиона и вперяются куда-то вдаль.
Что там такое? Что вы заметили?
Ничего! слышен ответ.
Ничего?
В прямом смысле. Ничего.
Еще темно.
Раньше мы видали огни. Громадные костры а теперь их нет.
Свет начинает сочиться на небо и проступает блеклый силуэт. Все всматриваются и пытаются разобрать, что это за медленно проступающие очертания, и от этих усилий режет глаза. Но с каждой минутой все делается чуть яснее.
Почему я не вижу кораблей?
Что там за громадина виднеется?
Ее там прежде не было.
Далеко на востоке врата зари растворяются настежь, и бледные сполохи озаряют небо над городом. Медленно, до того медленно, что кажется, будто чувства обмануты, явлена становится ошеломительная истина.
Начальник ночной стражи спешит к крупному бронзовому колоколу и бьет деревянным брусом тревогу.
Граждане Трои вымуштрованы не хуже воителей. При первом же звуке громадного колокола люди устремляются к заранее условленным точкам сбора. Никто не вопит, не толкается и не орет, словно заполошные лошади, никто не застывает в бездействии. Гектор, давным-давно разработавший этот порядок и выучивший людей, гордился бы тем, до чего упорядоченно и несуетно ведут себя горожане при первом же звуке тревоги.
Деифоб и Кассандра первыми в царском дворце восходят на бастионы. Сам Приам появляется чуть погодя растрепанный, запыхавшийся. Стража все еще пялится с городских стен, военачальникам и глашатаям приходится ее одернуть: царственные особы пожаловали.
Что такое? спрашивает Приам. Приступ? Пожар? Лестницы?
Взгляни, отец! вопит Деифоб.
Приаму помогают взобраться повыше.
Внизу расстилается равнина Илиона. Десять лет войны изрыли, изъязвили и растерзали громадный простор того, что некогда было плодородной землей. Приам вскидывает взгляд. Вон река Скамандр сверкает на утреннем солнце, а далее
Приам смаргивает, не веря глазам своим, и смотрит вновь.
Ничего.
Греческий частокол снесен.
Весь лагерь хижины, шатры, палисад всё сожжено.
Приам замечает диковинную громадину, но не в силах понять, что это.
Но и вражеских кораблей не осталось ни единого.
Приам так привык видеть их возле берега, что их отсутствие словно рана, чудовищный шрам. Берег без них наг и открыт.
Приам все смотрит и смотрит, немотствует от ошеломления и от чего-то еще. Страх ли это? Он сознает, что это чувство малый намек на осколок крупинки надежды. Смеет ли он надеяться? Самая мысль о надежде наполняет Приама страхом. Он видел и выстрадал слишком многое, чтоб доверять надежде.
Обращается к Деифобу:
Они где они?..
Деифоб расплывается в широкой улыбке и хлопает царя по плечу.
Они уплыли домой, отец! Греки уплыли домой! И он пускается в пляс перед опешившим стариком.
Приам отталкивает сына и снова вперяется в равнину. Оборачивается к советнику и другу Антенору со словами:
Что там такое вон то, громоздится над развалинами возле берега? Моим старым глазам не разобрать. Что это может быть?
Вперед выступает Кассандра, дергает отца за одежду, кричит:
Это смерть! Смерть!
Антенор призывает начальника стражи.
Отправь людей к ахейскому лагерю. Пусть как следует все разведают и донесут.
Теперь Приам обращается к толпам людей, собравшихся на бастионах насладиться зрелищем.
Студено тут, говорит царь. Думаю, лучше нам всем спуститься позавтракать, пока ждем новостей.
За завтраком Приам внешне спокоен. Говорит Гекубе, мол, не в силах поверить, что проснулся до конца.
Возможно ли? После стольких лет? Просто уплыть?
Мы молились об этом, любимый, отвечает Гекуба. Быть может, боги наконец прислушались.
Но почему вдруг?
Почему бы и нет? Боги знают, чтό война сотворила с Троей. С нами. Ты хороший человек, Приам. Злые живут счастливее, им не приходится хоронить стольких своих сыновей. Подобная несправедливость оскорбительна во всем. Долго пришлось нам ждать, пока боги склонят чашу весов в нашу пользу, но мы заслужили не меньшего.
В этот же миг шум на улице сообщает, что возвратился отряд лазутчиков. Врывается их начальник.
Владыка, их нет! Они и вправду уплыли. Ни единого грека не осталось. То есть, повелитель, это не совсем так. Там мы наткнулись
Отдышись, юноша, говорит Приам, и изложи нам, что вы нашли в ахейском лагере.
Ахейский лагерь не лагерь. Больше нет. Срыт, сожжен, заброшен. Но одного человека мы там нашли. Я приставил к нему охрану, поскольку вдобавок мы нашли Тут начальник отряда не в силах скрыть широченную улыбку. Повелитель, ты ни за что не угадаешь, что мы нашли!
Не играй мне тут игры с царем, выкладывай! рявкает Деифоб. Рассказывай попросту, что вы нашли.
Если попросту, твое высочество, отзывается начальник отряда, оставаясь в таком восторге, какой даже резкость Деифоба не может унять, мы нашли коня.
Ну, ничего слишком странного в этом, конечно же, нет, замечает Гекуба.
Как бы не так! говорит лазутчик, по-прежнему улыбаясь. Это конь, каких прежде не видывали. Конь он показывает на потолок. Конь высотою до крыши. Конь сделан из дерева!
Замысел
Одиссей излагал в подробностях свой замысел при нескольких военачальниках Агамемнона, и самые значимые среди них Неоптолем и Филоктет попытались замысел с ходу отмести.
Ничего не выйдет.
Да они его подожгут.
Так и ребенка не обдурить.
Тридцать воинов? И ты сам среди них никак?
Вот уж нет!
Бестолковей придумать трудно
безумно чокнуто самоубийственно.
Агамемнон вскинул скипетр, все примолкли.
Афина тебе нашептала?
Во всех подробностях, сказал Одиссей. Я поразился не меньше тебя. Но она дала слово, что все получится. Он обратился к прочим: И да, разумеется, я буду среди тех тридцати. Не желаю оставаться в истории среди трусов, которые не поверили. Среди предателей, возражавших против этого замысла, способного принести нам победу. Я буду среди тех тридцати, кого слава не позабудет вовек. Предрекаю драку за место.
Сила и убежденность его речи возымели действие.
Я сюда явился воевать с врагом, а не прятаться в брюхе огненной западни, молвил Неоптолем.
Понимаю, что вы с Филоктетом, повидавшие всего несколько недель боев, по-прежнему верите, будто сила оружия единственный способ, сказал Одиссей, но мы, все остальные, устали сражаться и убийству готовы предпочесть уловку. Остроумие остроте оружия, понимаете? Кураж и разум резне и кровище?
Сила и убежденность его речи возымели действие.
Я сюда явился воевать с врагом, а не прятаться в брюхе огненной западни, молвил Неоптолем.
Понимаю, что вы с Филоктетом, повидавшие всего несколько недель боев, по-прежнему верите, будто сила оружия единственный способ, сказал Одиссей, но мы, все остальные, устали сражаться и убийству готовы предпочесть уловку. Остроумие остроте оружия, понимаете? Кураж и разум резне и кровище?
Мрачное ворчливое согласие заглушило неуверенных.
Как нам соорудить такую штуку? спросил Менелай.
Выдвигаю ЭПЕЯ, сказал Одиссей. Он измыслил нам палисад. Как нам всем известно, лучшие и самые крепкие хижины и постройки в этом лагере выполнены по его задумкам. У себя на Фокиде он руководил строительством храмов, кораблей и даже целых городов.
Призвали Эпея. Не самый любимый воитель среди ахейцев. Многие говорили, что в первых рядах, когда опасность сильнейшая, его не ищи. Однако в одиночных поединках сражаться он умел не хуже всякого. На погребальных играх Патрокла Эпей победил Диомедова друга Эврала в рукопашном бою. А на играх перед этим, в честь Ахилла, даже АКАМАНТ[176] сын великого Тесея, изобретателя рукопашного боя[177], не смог его одолеть. Если и удивился он, что его пригласили на встречу верховных вождей ахейского воинства, то умело это скрыл.
Одиссей говорил десять минут, Эпей кивал и слушал.
Гениально, пробормотал он, когда Одиссей закончил. Деревянный конь, думаешь? Не слон, допустим?
Все посмеялись. Одиссей тоже хохотнул.
В смысле, тридцать человек продолжил Эпей. Им же там дышать надо все-таки.
Тридцать самое меньшее, чтобы все удалось. У тебя получится, Эпей.
Мне сперва надо возвести высокую стену, чтобы скрыть от глаз троянцев и их лазутчиков, чем мы тут занимаемся.
Я это уже продумал. Построим грубый деревянный забор. Пусть смотрится как продолжение частокола. Достаточно высокий, конечно, чтобы скрыть твою работу, но настоящая глухая стена вызовет подозрения.
Эпей кивнул.
Что ж, сказал он, тогда пора за дело. Прежде всего надо отправиться на западные склоны Иды, завалить там сосен и доставить их к месту стройки. Мне понадобятся мулы и люди. Можно мне выбрать, с кем трудиться?
Агамемнон махнул рукой.
Бери кого и сколько хочешь.
Эпей и Одиссей удалились, Агамемнон обратился к Калхасу:
Мы правильно все делаем? Ну то есть это ж тартаров риск.
Замысел смел, владыка, молвил Калхас, но что-то в нем согласуется со странным зрелищем, какое явилось глазам моим вчера вечером. Я увидел, как сокол падает с небес на голубку. Устрашенная, голубка скользнула в скальную щель. Долго смотрел я, как раздосадованный сокол летает вокруг скалы, был он слишком громоздок, чтобы настигнуть добычу. Эти круженья напомнили мне наше воинство: как держим и держим мы Трою в кольце, но все тщетно. Но тут сокол вдруг бросил кружить и скрылся за кустом у щели. И ждал там, незримый, беззвучно. Затем увидел я, как голубка высунулась, огляделась и выпорхнула. Тотчас сокол выскочил из-за куста и пал на нее. Значение всего этого тут же стало мне ясно. Троя падет не от прыти и силы, а нашею хитростью, владыка царь. А наутро является Одиссей и выкладывает свою стратегию Вскинул Калхас ладони к небу, выражая тем свое изумление непостижимостью тайных путей у богов, у мойр, у судьбы.
Хм-м, сказал Агамемнон, и они с братом Менелаем дружно закатили глаза.
Трудясь, Эпей искрил, кружил и пламенел, подобно Гефесту. По лагерю разлетелись слухи, что на украшение своего громадного деревянного зверя расходовал он самоцветы и драгоценные металлы.
Из общего запаса трофеев! сердито бурчали некоторые.
Но в основном затеей вдохновились и ее поддержали. Однако всем хотелось посмотреть поближе. Леса, воздвигнутые Эпеем для строительства коня, скрывали его от глаз греков не хуже, чем деревянный забор вокруг всего сооружения от глаз троянцев. Слышны были пилы и молотки, но ничего не видно.