Дом, сокровища и домочадцев Антеноровых не трогать, приказал Агамемнон. Он и семья его пусть покинут Трою в безопасности, как устроил он для моего брата.
Эти два случая вызволение Эфры и пощада Антенору можно считать единственными огнями доброты и чести, что вспыхнули в той ночи невыразимых жестокостей.
Когда Эос распахнула наконец врата рассвета, сердце ее переполнилось скорбью. Сполох света пал на новый чудовищный мир. Города, какой любила она, больше не было. Не стало людей. Все до единого члены великого троянского царского дома либо погибли, либо попали в оковы. На курившихся развалинах уже хозяйничали стервятники, вороны и шакалы, пируя на тысячах мертвых троянцев. Последние повозки с сокровищами перебирались через Скамандр. Греки грузили корабли, дерясь между собой, деля рабов, словно дикие псы, заявляя и оспаривая свои права на трофеи.
Была в том хворь, тошнота. Опухшие от убийств, хотели они лишь одного отплыть домой. Почти все держались к разрухе спиной, не в силах смотреть на сотворенное.
Боги глядели в беспомощном ужасе на все это насилие и разор. Зевс запретил им вмешиваться, однако теперь опасался, что этого делать не стоило.
Что повидали мы прошлой ночью? спросил он. То была не война. То было безумие. Предательство, дикость, бесчестье, позор. Во что превратились смертные?
Ужасно, да? Богами они себя возомнили, что ли?
Есть время шутить, Гермес, но сейчас не оно, заметил Аполлон.
Довольна? спросил Зевс, обращаясь к Афине. Твои любимые греки восторжествовали. Полна их победа.
Нет, отец, молвила Афина. Не довольна. Осквернялось священное. Совершены чудовищные преступления.
Согласен, сказал Аполлон. Нельзя позволять им безмятежно отплыть к домашней жизни.
Пусть заплатят сполна за свое богохульство, произнесла Артемида.
Зевс тяжко вздохнул.
Жалею я, что много лет назад Прометей не отговорил меня творить человечество, проговорил он. Я знал, что это ошибка.
Приложение
Миф и действительность 1
События, изложенные в этой книге, происходили если они действительно происходили в те времена, которые историки и прочие именуют бронзовым веком. Важнейший источник нашего знания о Троянской войне поэт Гомер, а жил он если он действительно жил в последующую эпоху, то есть в железном веке, на который пришлась значительная часть пяти дальнейших столетий. Гомера и его время я рассмотрю подробнее во второй части Приложения. Гомер писал о времени, оставшемся для него в далеком прошлом, когда боги все еще являлись смертным дружили с ними, карали их, приближали к себе, проклинали, благословляли, истязали, а иногда даже вступали с ними в брачные союзы.
Те, кто знаком с двумя моими предыдущими книгами по греческой мифологии «Миф» и «Герои», возможно, заметили множество расхождений и хронологических нестыковок. В «Героях», например, я предпочитаю версию, согласно которой Олимпийские игры придумал проводить Геракл. В «Трое» я выбрал другой источник, и согласно ему зачинатель Олимпийских игр Пелоп. Эти разночтения не очень значимы и, по сути, дело выбора. Основные же хронологии как ни крути, ни корежь и ни кантуй их в опрятные прямые исторические пути не превратятся. Например, сколько лет было Ахиллу в последний год осады Трои или сколько времени прошло между похищением Елены и отплытием ахейского флота на эти и многие другие вопросы невозможно отыскать ответ. Стоит определиться с какой-то хронологией, непременно рушится другая. Все это похоже на картинную галерею из дурного сна Жака Тати: поправишь одно полотно на стене другое тут же отваливается от правды. Или, если взять другую метафору, это боксерский поединок, в который вынужден ввязываться любой хроникер этих повествований: в красном углу необходимость составлять подробные династические хронологии, логично увязанные из парных союзов, происхождений и родословных, а в синем необходимость предъявлять тайны поэтического пространства мифа и чуда, от чьих персонажей и судеб нельзя требовать послушного движения по рельсам причин и следствий. За годы я пришел к заключению, что не поединок это на самом-то деле, а скорее повествовательный танец, в котором глубокие, но взаимодополняющие удовольствия всамделишного и вымышленного могут выступать партнерами.
Полагаю, дело в том, что нет для нас ни трудности, ни противоречия в том, чтобы одновременно держать в уме историческое и воображаемое. «Знание», каким мы располагаем о богах и героях, подобно нашему знанию о римских императорах, или королевских домах Европы, или, уж раз на то пошло, мафиозных кланах Америки ХХ века, однако подобно оно и нашему знанию о вымышленных персонажах Диккенса и Шекспира. Кто-то укажет на более очевидную связь с придуманными героями кинематографической вселенной «Марвел», королевств в «Игре престолов», мира чародеев Гарри Поттера или Средиземья Толкина, но, возможно, лучше мне тут не вдаваться в рассуждения о разнице между мифом и фантазией. Суть в том, что в мифе можно ворошить и перебирать черты персонажей, археологию и семейные узы так же, как мы возились бы с действительными жизнями и историями, и вместе с тем одновременно сживаться со сверхъестественными и символическими чертами вымысла и волшебства. Цитируя сказанное газетчиком в финале вестерна Джона Форда «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (1962): «Это Запад, сэр. Когда легенда становится фактом, печатайте легенду».
Вмешательство или невмешательство богов в повести о Троянской войне показатель того, в какой мере нам хочется обращаться с этой повестью как с историей, а в какой как с мифом. Совершенно возможно обойтись вообще без бессмертных, как очень ясно показано в фильме «Троя» (2004) Вольфганга Петерсена с Брэдом Питтом в роли Ахилла и Брайеном Коксом в роли Агамемнона. Ни единого олимпийца в поле зрения. В этой книге я время от времени останавливался, чтобы подчеркнуть: Гомеровы описания помощи богов смертным можно истолковывать как метафорические. Когда писатели или художники предельно рационального и скептического склада особенно воодушевлены или вдохновлены, они нередко говорят о том, что «их посетила муза». Греческие лучники, метко попавшие в цель, наверняка шептали: «Спасибо, Аполлон». Вряд ли это как-то отличается от того, как боксеры крестятся перед боем или благодарят Иисуса после. У крикетистов есть «Мать крикета», актеры говорят, что «театр лечит». Когда Ахилл слышит, как в ссоре с Агамемноном голос Афины призывает его успокоиться, действительно ли Ахилл внемлет богине или же прислушивается к внутренним мудрым советчикам, к благим духам своей же личности? Красота Гомера и мифа в том, что всегда можно принять разом и то и другое.
Эта «двойная крепость» целеполагания позволяет действительному и символическому сосуществовать именно гомерически и бесконечно плодотворно. Человечество не в силах соскочить с крючка богов, какими бы капризными, бесшабашными или несправедливыми те ни были. Первое слово Гомеровой «Илиады» μνιν, менин, что по-гречески означает «ярость»[184]. Ярость, похоть, зависть, гордыня, жадность грехи и слабости человечества заряжают энергией всю драму Трои, но уравновешены любовью, честью, мудростью, добротой, прощением и жертвенностью. Пусть покажется это, возможно, простым и очевидным, однако эти же хрупкие составляющие слагают и сегодняшний мир людей. Мы живем теми же зигзагами. Темные человеческие страсти самовлюбленности, страха и ненависти уравновешены добротой, дружбой, любовью и мудростью. Простор для изображения всего этого лучше, чем у Гомера, по-прежнему открыт, но лично мне на моем жизненном пути такого пока не попадалось.
Миф и действительность 2
Невозможно изложить историю Троянской войны без отсылок к «Илиаде» Гомера, давно считающейся первой великой литературной работой западного канона[185]. «Илиада» начинается с ярости и завершается скорбью: с ярости Ахилла на Агамемнона, когда тот присваивает себе рабыню Брисеиду, и скорбью троянцев, оплакивающих смерть своего героя Гектора. Эта малая часть десятилетней осады описана 15 693 поэтическими строками, в каждой от двенадцати до семнадцати слогов, поделенных на двадцать четыре Песни. Тугое единство действия, сложные и убедительные характеристики, многообразие изображенных человеческих чувств и порывов, кинематографические сдвиги восприятия и точек зрения, неукротимая энергия и сила, бестрепетное представление насилия, взгляды в прошлое и предвосхищения будущего, глубина, искусность и удаль образности по этим и многим другим причинам поэты, художники, ученые и читатели века напролет считают «Илиаду», а также парный ей труд «Одиссею» непревзойденными шедеврами сказительского искусства, до которых все остальное стремится дотянуться и по которым все остальное судят. И все же остается фундаментальный вопрос, каким неизбежно задается любой, кто соприкасается с этими сочинениями.
Миф и действительность 2
Невозможно изложить историю Троянской войны без отсылок к «Илиаде» Гомера, давно считающейся первой великой литературной работой западного канона[185]. «Илиада» начинается с ярости и завершается скорбью: с ярости Ахилла на Агамемнона, когда тот присваивает себе рабыню Брисеиду, и скорбью троянцев, оплакивающих смерть своего героя Гектора. Эта малая часть десятилетней осады описана 15 693 поэтическими строками, в каждой от двенадцати до семнадцати слогов, поделенных на двадцать четыре Песни. Тугое единство действия, сложные и убедительные характеристики, многообразие изображенных человеческих чувств и порывов, кинематографические сдвиги восприятия и точек зрения, неукротимая энергия и сила, бестрепетное представление насилия, взгляды в прошлое и предвосхищения будущего, глубина, искусность и удаль образности по этим и многим другим причинам поэты, художники, ученые и читатели века напролет считают «Илиаду», а также парный ей труд «Одиссею» непревзойденными шедеврами сказительского искусства, до которых все остальное стремится дотянуться и по которым все остальное судят. И все же остается фундаментальный вопрос, каким неизбежно задается любой, кто соприкасается с этими сочинениями.
Гомер и Троянская война были ли они на самом деле?
Итак, если вы хоть сколько-нибудь похожи на меня, хмурая сосредоточенность омрачает гладкую упорядоченность ваших черт всякий раз, когда вас озадачивают формулировки вроде «середина XII в. до н. э.»: почти всегда нужна самая малость умственной арифметики, чтобы прочувствовать даль времени, особенно когда приходится перескакивать через плетень Нулевого года, отделяющий «до н. э./Р. Х.» от нашего «н. э./Р. Х.». Небеси божьи, мы не в силах договориться даже, как эти эпохи обозначать. Надеюсь, линия времени в начале этой книги заменит вам десяток абзацев текста и прольет необходимый свет.