Он говорит нам, что ваш ребенок станет всем нам погибелью, причиной полного уничтожения этого города и всей нашей цивилизации. Говорит нам этот сон, что если ребенок из чрева твоего доживет до мужской зрелости ибо известно, что это мальчик, Троя сгорит дотла и никогда больше не восстанет. Илион сделается всего лишь воспоминанием, горелой страницей в книге истории. Вот о чем сообщает нам царицын сон.
Приам с Гекубой вперились в Эсака.
Оставь нас, сын, произнес Приам после долгого молчания. Помни: ты поклялся хранить тайну.
Эсак, склонившись, ушел из покоев. Поспешил прочь из города, ни словом не обмолвившись ни с единой душой. Бежал он и бежал в глухомань к своей возлюбленной Гесперии, дочери речного бога Кебрена.
Больше в Трою он не вернулся. Вскоре после того сна Гекубы Гесперия умерла от укуса ядовитой змеи. Безутешный Эсак бросился со скалы в море. Древняя богиня Тефида сжалилась над ним, и не успел он удариться о воду, как превратился в морскую птицу. Та птица в горе своем все ныряет и ныряет в глубины, вечно повторяя самоубийство.
Мальчик, который выжил[41]
Приам и Гекуба ставили Трою превыше всего. Превыше любви, здоровья, счастья и родства. Не для того строили они этот город, чтобы подвергать его угрозе разрушения. Пророчество Эсака, окажись оно правдой, представлялось жестоким, случайным и ничем не накликанным, однако Мойры ни милосердием, ни справедливостью, ни здравомыслием не славились никогда. Будущее Трои превыше всего. Ребенок должен сгинуть.
Схватки у Гекубы начались в тот же день. Когда ребенок родился (Эсак не ошибся то действительно был мальчик), он жмурился, лепетал и лучился улыбкой с таким обаянием и так безупречно был красив, что не поднялась у родителей рука его удавить.
Приам вглядывался в улыбчивое лицо сына.
Нужно послать за АГЕЛАЕМ, сказал царь.
Да, сказала Гекуба. Только он, и никто другой.
Агелай, старший пастух при царском дворе, стерегший скотину на склонах горы Иды, к счастью, не играл никакой роли ни в городской политике, ни в дворцовых интригах. Был он предан царю, ему доверяли, и он умел хранить тайны.
Поклонился Агелай царю и царице, не в силах скрыть изумления от вида младенца на руках у Гекубы.
Не слыхал я счастливых вестей о приходе в мир нового царевича или царевны, молвил он. В колокола не били, глашатаи рождение не объявляли.
Никто и не знает, сказала Гекуба. И не узнает пусть никогда.
Этот ребенок должен умереть, проговорил Приам.
Агелай вытаращился.
Владыка?
Ради Трои, сказала Гекуба. Забери его на гору Иду. Убей быстро и милосердно. Предай тело загробному миру со всеми положенными молитвами и жертвоприношениями.
Приам вглядывался в улыбчивое лицо сына.
Нужно послать за АГЕЛАЕМ, сказал царь.
Да, сказала Гекуба. Только он, и никто другой.
Агелай, старший пастух при царском дворе, стерегший скотину на склонах горы Иды, к счастью, не играл никакой роли ни в городской политике, ни в дворцовых интригах. Был он предан царю, ему доверяли, и он умел хранить тайны.
Поклонился Агелай царю и царице, не в силах скрыть изумления от вида младенца на руках у Гекубы.
Не слыхал я счастливых вестей о приходе в мир нового царевича или царевны, молвил он. В колокола не били, глашатаи рождение не объявляли.
Никто и не знает, сказала Гекуба. И не узнает пусть никогда.
Этот ребенок должен умереть, проговорил Приам.
Агелай вытаращился.
Владыка?
Ради Трои, сказала Гекуба. Забери его на гору Иду. Убей быстро и милосердно. Предай тело загробному миру со всеми положенными молитвами и жертвоприношениями.
А когда свершишь все, принеси нам доказательство того, что ребенок мертв, добавил Приам. Лишь когда мы узнаем, что дело сделано, станем скорбеть.
Агелай посмотрел на царя и царицу: оба они рыдали. Открыл было рот, да слова не шли.
Не стали б мы просить тебя ни о чем столь чудовищном, сказал Приам, опуская ладонь на плечо пастуху, сам знаешь, не стали б, если б не зависела от этого жизнь всех нас.
Агелай забрал ребенка из рук Гекубы, уложил его в кожаную котомку, что носил за спиной, и отправился к себе в каменную хижину на склоне горы Иды.
Глядя на милое личико ребенка, Агелай понял, что убить такую совершенную красоту он в силах не более, чем Приам или Гекуба. А потому забрался выше границы леса и оставил нагое пищавшее дитя в каменистой расщелине на холодном горном склоне.
Скоро явятся дикие звери и совершат то, что не под силу мне, проговорил он сам себе, бредя угрюмо домой. И никто не сможет сказать, что Агелай убил царское чадо.
Не успел он исчезнуть из виду, как откуда ни возьмись появилась медведица; привлеченная незнакомыми звуками и запахами, она принюхивалась и облизывалась.
Уж так распорядилась удача Удача ли? Нет, Судьба, Провидение, Предназначение а может, Рок, но не Удача, точно не Удача, как Провидение распорядилось, стало быть, тем же утром стая волков отняла у медведицы медвежонка. Склонилась она, лизнула попискивавшего младенца громадным языком, подобрала и прижала к груди.
Через несколько дней Агелай вскарабкался на то место осмотреть останки и добыть какое-нибудь подтверждение для царя и царицы, что сын их мертв.
Не поверил Агелай глазам своим, увидев младенца бодро пускавшего слюни, здорового и довольного.
Жив! Румян да пухл, как призовой поросенок! Забрал он ребенка и сунул к себе в котомку. Раз боги желают тебе жизни, кто я такой, чтоб перечить богам?
Закинул он котомку за спину и собрался уйти, но тут из-за валуна воздвиглась здоровенная медведица и преградила пастуху дорогу. Агелай застыл в ужасе, а медведица уже не рычала она ревела; однако младенец высунул голову, улыбчиво залепетал, и медведица тут же опустилась на все четыре лапы, исторгла долгий, громкий и скорбный вой, после чего убрела прочь.
Вернувшись к себе в лачугу, Агелай положил ребенка на стол и заглянул ему в глаза.
Проголодался, малыш?
Налил козьего молока из кувшина в плотный шерстяной мешочек и поднес его к губам младенца. Смотрел, как ребенок сосет и насыщается, пока не наелся тот до отвала.
Никаких сомнений уже не осталось: Агелай вырастит его как собственного, но сперва нужно выполнить обещание, данное Приаму и Гекубе. Они требовали доказательств, что ребенок их сгинул.
Так вышло, что лучшая овчарка Агелая в то самое утро принесла пятерых щенков; один держался еле-еле, сил бороться за место у соска ему не хватало, как пить дать издохнет к концу дня. Агелай забрал этого заморыша, быстренько утопил его в корыте и отрезал язык.
Перед тем как отправиться в Трою, взглянул Агелай напоследок на своего подопечного.
Побудь тут, мой мальчонка из котомки, прошептал он. Я ненадолго.
Приам с Гекубой глянули на отсеченный язык, и глаза их налились слезами.
Забери и похорони с прочими останками, молвила Гекуба. Все положенные жертвы принес?
Все сделал как длжно по законам.
Будет сказано, что царский сын умер, едва родившись, сказал Приам. Погребальные игры в его честь пусть происходят в этот день отныне и вовек.
Все сделал как длжно по законам.
Будет сказано, что царский сын умер, едва родившись, сказал Приам. Погребальные игры в его честь пусть происходят в этот день отныне и вовек.
Хитроглазый пастух
Остальным пастухам Агелай сказал, что ребенка, которого он растит, оставили на ступенях маленького храма Гермесу, что стоял у подножия горы. Поверили ему без труда такое случалось довольно часто. Тщетно пытаясь измыслить имя приемышу, Агелай продолжал звать его «котомочкой». По-гречески это будет пера, и имя мальчика, пока он рос, невесть как превратилось в ПАРИСА.
На склонах горы Иды Парис вырос в красивого и необычайного умного мальчика, юношу, молодого мужчину. Ни один пастух не стоял крепче за свое стадо или, конечно же, за отца своего и других скотоводов. Когда была очередь Парису следить за стадами, ни телята, ни ягнята, ни козлята не доставались волкам и медведям, никакие скотокрады или разбойники не посягали на его пастбища. Среди жителей тех мест заслужил он себе и другое имя АЛЕКСАНДР, или «защитник людей».
Вскоре Парис познакомился с ореадой горной нимфой ЭНОНОЙ, дочерью речного бога Кебрена[42], и влюбился в нее. Они поженились, и казалось, что суждена этой паре райская идиллия.
Житейские пристрастия Париса были просты и немногочисленны красавица Энона да благополучие скотины, за которой он следил при отце (как он считал) Агелае. Особенно он гордился быком из своего стада громадным белым зверем с безупречно симметричными рогами и чудеснейшей густой и кучерявой челкой.
Ты, говорил он быку, с нежностью похлопывая животное по боку, лучший бык на всем белом свете. Если увижу прекрасней, клянусь, поклонюсь ему и увенчаю золотом. Даже у богов нет быка столь же красивого, как ты.
Так вышло, что бог Арес, обожавший Трою и ее жителей, услышал эту похвальбу и донес о ней Гермесу.
Глупый смертный считает, будто этот бык красивей наших.
О! воскликнул Гермес. Чую я тут каверзу.
Каверзу? переспросил Арес.
Забаву, шалость, шутку. Всего-то и надо: ты превратишься в быка, а остальное предоставь мне.
Гермес в общих чертах обрисовал суть розыгрыша, и на лице бога войны расплылась улыбка.
Вот мы проучим негодника, проговорил он, изготовившись к превращению. Неугодны были Аресу пастухи и землепашцы. Прохлаждаются на полях, а могли бы сражаться и убивать.
В тот самый миг в травянистых предгорьях Иды Парис и впрямь прохлаждался на поле. Точнее сказать, крепко спал. Разбудила его тень, павшая ему на лицо. Он глянул вверх и увидел, что стоит над ним некий юный пастух, а в глазах у него хитринка.
Чем могу служить?
Ты же Парис, верно?
Верно. А ты кто будешь?
Ой, да я скромный гуртовщик. Слыхал я о твоем первоклассном быке, какого ты считаешь непревзойденным.
Я знаю, что он непревзойденный, поправил его Парис.
Слыхал я даже, что ты увенчаешь золотом любую животину, что окажется краше?
Говорил я такое, да, растерянно признался Парис, но не думал, что меня слышат.
А, ну если ты не всерьез И гуртовщик собрался уйти.
Всерьез, сказал Парис.
Тогда жди здесь, я приведу своего, молвил гуртовщик, сдается мне, ты пожалеешь о своей похвальбе.
Гермес ибо то был, разумеется, он ушел и привел Парису своего быка, с громадным удовольствием хлопая его по крупу и подхлестывая по спине хлыстом, с воинственным и вспыльчивым богом войны на такое обычно не отваживался ни один олимпиец.