Однако, кроме средств, для научной постановки и решения вопроса крайне важен метод. И тут мы снова возвращаемся к гуманитарному знанию, потому что метод, позволяющий адекватно обращаться с таким своеобразным предметом, как начало человеческой истории, не может сам не опираться на главный, основополагающий принцип философии истории историзм. Вне общей идеи всемирно-исторического развития вопрос о начале истории возникнуть не мог, он попросту не имел бы смысла. И поэтому вопрос о начале человеческой истории не мог быть научно поставлен раньше, чем появился марксизм, в котором принцип историзма окреп и достиг своей зрелости. Только с появлением марксизма идея всемирно-исторического развития, включающая в себя развитие самого человека, приобрела собственную научную основу.
Итак, история вопроса о начале человеческой истории большей частью история становления средств и методов его разрешения. Показать, как проходило это становление, и является сейчас нашей задачей.
Итак, история вопроса о начале человеческой истории большей частью история становления средств и методов его разрешения. Показать, как проходило это становление, и является сейчас нашей задачей.
Следует заметить, что мы считаем полезным рассмотрение проблем в порядке, обратном тому, как они были перечислены. А именно, в первой главе мы рассмотрим историю вопроса с точки зрения становления метода, позволяющего видеть в вопросе о начале человеческой истории актуальную научную проблему. Во второй главе мы проанализируем естественнонаучный фундамент, на котором становится возможным искать ответ на вопрос. Наконец, в третьей главе мы попытаемся осветить проблему начала человеческой истории в связи с назревшей, на наш (также как и многих других исследователей) взгляд, необходимостью синтеза гуманитарного знания.
Глава 1
Историзм и антиисторизм в науках о человеке
Историзм, как философско-исторический метод постижения мира и его явлений в динамике непрерывного развития, начал свое утверждение в гуманитарном знании в Новое время. В 1725 году в Италии вышла в свет книга профессора Неаполитанского университета Джамбаттисты Вико «Основания Новой науки об общей природе наций»24. Написанная сложным витиеватым языком, причем не на латыни, как это было принято в то время, а на родном неаполитанском диалекте, автор, несомненно, хотел быть ближе своему народу, книга представляла трудность как для читателей, так и для переводчиков, и, тем не менее, она сразу была раскуплена и вызвала оживленную полемику. Острый интерес читающей публики сделал имя ее автора известным всему ученому миру Европы. И хотя книга интересна сама по себе и не лишена гениальных прозрений, такой общественный резонанс должен свидетельствовать прежде всего о другом: зерно упало в подготовленную почву. Стремительно меняющееся в своем основании общество ждало подобных идей. При том что автор книги жестко критиковал не только старый феодальный порядок, но и идущий ему на смену буржуазный, ее историзм был востребован восходящей на историческую сцену буржуазией. Следует признать, что особенная потребность в историческом методе возникает в обществе именно в революционные эпохи и именно у идеологов восходящих классов.
«Развитие сознания определяется тем, насколько оно способно быть собственным предметом не только предметом для психологических наблюдений извне. Сознание как автоматическая реакция живого организма, вздох угнетенной твари, не совпадает с сознательностью ясной картиной окружающего мира и своего собственного положения в нем»25, писал Михаил Александрович Лифшиц в своей посвященной Вико работе, прочно связывая самосознание с историзмом «исторической теорией познания». «Что же такое историческая теория познания? Это и есть та новая наука, которую предсказывал в начале XVIII столетия Джамбаттиста Вико»26.
Правда, в конце статьи Лифшиц не мог не отметить, что книге Вико «не хватает сознательного элемента»27, но все же такое минорное окончание его не удовлетворило, и позже он написал дополнение к статье, в котором еще раз особо отметил идею прогресса, как одну из основополагающих идей «Новой науки». Причем, он отметил, что у Вико эта идея порой выражена даже четче и последовательней, чем у просветителей XVIII века, в воззрениях которых находила себе место если и не идея о потерянном рае, то все же представление о неком навсегда утраченном «естественном состоянии» человека в глубокой древности. Их ожидаемый в будущем «золотой век» одновременно противоположен «естественному состоянию». В этом вопросе религиозный Вико отличается от страстных критиков религии философов-просветителей в лучшую сторону тем, что не обнаруживает никаких следов тоски по райским кущам. В своем «поступательном движении» нации по Вико «в постоянном и никогда не нарушаемом порядке причин и следствий всегда проходят через три вида Природы», из которых только третья природа «Человеческая» характеризуется как «разумная», то есть естественная для человека, в то время как первые две «Божественная» и «Героическая» представляют собой формы безумия28.
«Естественное состояние не позади, а впереди нас, оно не является даром природы, а достигается в процессе мучительного исторического развития»29.
«Естественное состояние не позади, а впереди нас, оно не является даром природы, а достигается в процессе мучительного исторического развития»29.
«Новая наука» Вико актуальна и сегодня, ведь историзм пока не одержал окончательной победы, и даже напротив: весь ХХ век мы переживали широкое наступление антиисторизма, последствия которого не преодолены до сих пор. Но у нас бы, конечно, не было шансов их преодолеть, если бы развитие «исторической теории познания» остановилось на этой книге.
Главным врагом своей философии Вико видел рационализм в его классической декартовской форме. В этом можно видеть проявление той раздвоенности развития общественной мысли, на которую указывал Маркс в первом тезисе о Фейербахе30. Развитие способности сознания «быть собственным предметом» шло по пути идеализма вместе с развитием диалектики. Поскольку нас историзм интересует в связи со становлением вопроса о начале человеческой истории, постольку нет нужды рассматривать развитие этой категории в полном объеме на всех этапах. Для нас важно не просто распространение идеи прогресса на субъективную жизнь человека, его сознание, но и еще кое-что. А именно, нам нельзя забывать: начало это всегда какой-то конец. «Постепенно», «шаг за шагом» декартову пропасть не преодолеешь. Поэтому нам интересен только такой историзм, который, кроме идеи прогресса, включает в себя идею качественного скачка.
Тем не менее, связав популяризацию историзма с идеологией восходящего класса, мы не можем не сказать несколько слов о его развитии в «классической стране революций» Франции. Здесь первым последовательно изложил теорию прогресса аббат Сен-Пьер в своей книге «Замечания о непрерывном прогрессе всеобщего разума» (1737). После нее были еще «Рассуждения о последовательном прогрессе человеческого разума» Тюрго (1750). И наконец, под влиянием революционных событий конца XVIII века Жан Антуан Кондорсе, сам принимавший в них непосредственное участие, увенчал этот ряд блистательным «Эскизом исторической картины прогресса человеческого разума» (1794)31. Однако же, все эти теории рассматривали прогресс прямолинейно, как постепенный рост цивилизации. Даже Кондорсе революционный практик в общественной жизни в теории общества был «эволюционистом». По сравнению с путанной и громоздкой, но включавшей идею «возвращения» теорией прогресса Вико, это был шаг назад.
Подлинное развитие историзм получил в классической немецкой философии, начиная уже с И. Г. Гердера, в философии истории которого можно найти много параллелей с Вико. Правда, если Вико по стилю и содержанию больше напоминает писателей Возрождения, то здесь перед нами чистой воды романтизм. Но зато мы находим у Гердера то же самое уподобление всего социального организма человечества одному человеку, переживающему детство, зрелость и старость; то же самое сочетание идей прогресса и цикличности; и, наконец, как и у Вико, обретение человеком собственного естества, «человечности», у Гердера итог исторического развития, а не его предпосылка32. Гердер видит историю человечества в контексте естественной истории Солнечной системы. «Животные старшие братья людей»33. Прогресс свойствен не только обществу, но и развитию живых существ в целом, и в этом смысле человек завершает развитие животного мира. Ключ к разгадке человека, как уже было сказано, Гердер видел в прямохождении. Интересно, однако, что среди важнейших особенностей человека Гердер называет не только речь, культуру и сопутствующие ей признаки, но и убийство себе подобных, а прогресс в развитии человечества связывает с уменьшением в обществе насилия и увеличением миролюбия. Подобные идеи мы встретим у Поршнева.
Кант посвятил началу человеческой истории отдельную статью, которую мы выше также уже упомянули, «Предполагаемое начало человеческой истории» (1786). История человечества у него начинается с того, что «человек обнаруживает в себе способность избирать образ жизни по своему усмотрению и не придерживаться, подобно другим животным, раз и навсегда установленного порядка»34. Обнаруженная таким образом свобода противостоит инстинктивному, установленному Богом, порядку и поэтому однозначно является злом для человека как индивидуума, т. е. для его тела. Но столь же однозначно она является благом для человеческого рода, раскрывая глубокий божественный замысел: пробудившийся разум открывает людям друг друга (а вместе с тем и скрытый в них божественный образ) и ведет человечество по пути общественного прогресса.
Итак, нам важно еще раз подчеркнуть: в начале истории мы находим у Канта противопоставление социальной природы инстинкту и оставление человеком инстинкта. Выбранная свобода является имманентной интенцией духа несущей зло для телесного индивидуума, но именно поэтому не оставляющей ему ничего другого, кроме развития по пути этой свободы. Заметим, что такое развитие у Канта вовсе не означает беспредельного расширения свободы, наоборот, установление и развитие общественных связей требует от человечества самоограничения, придания свободе форм, соответствующих интересам человечества, нахождения ее пределов. Таким образом развитие идеалистически понимаемой свободы у Канта оказывается связано с государством, правом, семьей, собственностью и другими институтами классового общества.