Джимми рассмеялся и не глядя подписал бумаги, которые, как он уже знал, ни хрена не стоили. Отдал свои записи в управление Генри «Джагги» Мюррею заправиле в чем-то под названием Sue Records. Sue выпускали записи черных артистов, в основном ранние вещи Дона Ковея, Айка и Тины, всякое танцевальное дерьмо. Джагги знал, что у Джимми нет песен, которые можно использовать, но и знал, что мальчик умеет играть, поэтому подписал его, дал чек на несколько долларов и сказал, чтобы он вернулся позже.
Джимми обналичил чек и забыл о нем. Договор на два года с возможностью продлить еще на три. Эти чуваки рехнулись. У Джимми не было ни хрена. Ему не нужен менеджер. Унего еще не было настоящих песен, только длинные стихи, наполовину старые английские, наполовину гарлемские уличные рифмы. Он просто взял деньги и побежал домой. На следующей неделе снова был на нуле. Джимми и Фэйн постоянно ссорились. Постоянно были не в духе. Им становилось все труднее быть вместе, особенно когда они трахали друг другу мозги в пустой комнате.
«Понимаешь, у него был дар, объяснялась Фэйн. В постели он тоже был изобретателен. Мог все повторить на бис жесткий драйв и огонь напоминали его музыку. Бывали моменты, когда я чуть не ломалась пополам, как и его гитара на сцене».
«Понимаешь, у него был дар, объяснялась Фэйн. В постели он тоже был изобретателен. Мог все повторить на бис жесткий драйв и огонь напоминали его музыку. Бывали моменты, когда я чуть не ломалась пополам, как и его гитара на сцене».
В ссорах Джимми всегда проигрывал словесный поединок. Он знал, что должен уйти, но не знал, как. В конце концов он написал Фэйн письмо. «Кажется, это единственный способ выразить себя и сказать то, что я хочу сказать, без помех и не вступая в спор».
Это только ухудшило ситуацию, Фэйн рвала все письма и выбрасывала их. Джимми был раздавлен, когда Фэйн сказала ему, что вышла замуж за Артура Аллена. Артур спокойно относился к сложившейся ситуации. Но Фэйн хотела, чтобы Джимми ушел, и после того как он услышал ее стычку с Артуром об этом, он просто свалил. Он уехал на метро со 125-й улицы на 4-ю Западную улицу, из Гарлема в Гринвич-Виллидж, уместив все свои вещи в кофре.
Вспоминая те дни позже, Джими говорил:
«Я часто ходил в клубы (Гарлема), и мои волосы тогда были очень длинными. Иногда я укладывал их так, что коты говорили: Ах, посмотрите на него черный Иисус. Такое случалось даже в моем районе (города). У меня были друзья в Гарлеме, на 125-й улице, но незнакомые чуваки, старушки, девчонки, кто угодно говорили: О, посмотрите на него. Это что, цирк приехал или что?».
Виллидж место, где тусовались Дилан и все эти модные белые коты, поэтическая масса. Джимми искал своих людей. Он получил шанс вписаться. Но тусовка в Виллидж была закрытой. Мало черных. Мир Café Society[3], который Майлз, Трейн, Билли, Берд, Каунт, Лена, Нат Кинг и все остальные когда-то сделали своим вторым домом остался в другой жизни. Теперь Виллидж стал белым. Терпимым к черным, конечно, но не к их музыке. Все эти танцы в унисон, чувак, да ладно тебе, песни про «любовь-любовь-любовь» и щелчки пальцами, клевая черная хрень это стафф для обывателей.
Битники не танцевали. Они любили рассуждать о музыке. Тусоваться, пить кофе и курить косяк в Gerdes Folk City на 4-й Западной, или в Bitter End на Бликер-стрит, или там рядом в Au Go Go, или в Wha? на углу Макдугал, или чуть дальше по улице в кафе Gaslight. Это были места для арт-тусовки: художники, актеры, модели, писатели; заведения в стиле Гинзберга-Берроуза-Капоте-Маккуэна; странные встречи, героиновые братства; музыка, акустическая и деревенская, полная желчи, пива и зеленого табака. Дэйв Ван Ронк. Том Пакстон. Фил Окс. Джон Себастьян. Мария Малдаур. Хорошие люди, но серьезные. Образованные. При деньгах. Солнцезащитные очки в помещении. Галстуки. Трубки. Кто-нибудь здесь может произнести имя Тома Раша[4]?
Джими нравилось все это, но он просто не мог понять, как его симпатичная черная задница вписывается в эту обстановку. Конечно, вы могли бы увидеть в Gaslight Миссисипи Джона Хёрта[5], Сонни Терри и Брауни Макги: время от времени они играли там для белых, но это было скорее исключение. Музейные экспонаты. Не горячие молодые парни. Не такие, как Джимми.
В октябре Джимми вернулся к гастролям, на этот раз с Джоуи Ди и The Starliters, десять шоу в Массачусетсе. Джоуи, у которого был хит Peppermint Twist 1961 года, проданный тиражом миллион копий, получил свой первый чек от роялти и обнаружил, что каким-то образом «задолжал» лейблу $8000. Когда Джоуи спросил, где его деньги, парни сказали ему: «Джоуи, тебе будет больно. Держи свой гребаный рот на замке».
Вернувшись в Нью-Йорк, Джимми поселился в American Hotel на 47-й Западной улице. Там же встретил другого звездного беженца из Гарлема по имени Кертис Найт.
Теперь Джимми выбрал имя Морис Джеймс, оно звучит более утонченно и больше подходит для Бликер-стрит, но главное поможет избавиться от неоплаченных гостиничных счетов и, э-э-э, «устаревших» контрактов. Джимми увлеченно наблюдал за тем, как сочинительствует Кертис. Найту было тридцать шесть, он был певцом и гитаристом, выпустил за последние четыре года несколько синглов, а теперь стал фронтменом собственной блюзовой и соул-группы The Squires. Такова была его история. На самом деле он был сутенером из Канзаса с оравой шлюх, работающих в западном Манхэттене.
Недавно Кертис познакомился с мошенником по имени Эд Чалпин. Эд сделал себе имя, продавая за границей «эксплоито», так называемые подделки пластинок. Ну, знаешь, делаешь дешевый кавер на оригинальный хит так, чтобы туповатые не догадались, что это подделка. Лейбл назвал Twin Hits часть его реального лейбла PPX Enterprises и заработал денег на песнях типа Memphis Tennessee Бернда Спайера, который в 1964 году в Западной Германии стал хитом номер один.
Эд почувствовал выгоду, дал несколько баксов Кертису и забронировал ему дешевую подвальную студию в American. Джимми-Морис снова заложил свою гитару, но Кертис предложил ему запасную, если он присоединится к нему в сделке с Эдом и запишет пару треков. Ничего такого, чувак, вливайся, заработай себе на еду. Джимми-Морис, предвкушая еще одну ночь в одиночестве, умирающий с голоду в своем тараканьем дворце на седьмом этаже, ухватился за этот шанс.
Как только Джимми-Морис подключился и заставил струны мурлыкать, и Кертис и Эд поняли, что обрели что-то ценное. Кертис, как настоящий старший братан, которого у Джимми никогда не было, дал парню работу в The Squires три вечера в неделю они выступали в барах и клубах Нью-Йорка. А Эд, как крестный отец, предложил парню подписать одностраничный контракт, еще одна бумажка с трехлетними пустыми обещаниями. Джимми с радостью подпишет что угодно, лишь бы забрать гитару из ломбарда. Эд дал ему денег, чтобы завершить сделку: ровно один доллар. Плюс строка в контракте: «и другое достойное вознаграждение».
А почему бы и нет? Джимми видел эту чушь такой, какая она есть. Когда Кертис дал ему аккорды к Like A Rolling Stone и начал придумывать свои собственные дерьмовые тексты для них, переименовав в How Would You Feel, как будто никто не заметит разницу, ха, да, Джимми было все равно. Это было не его дело. Он просто играл, получал деньги и был рад вернуться к тому, чтобы снова мутить с цыпочками и спать сладким сном. Просто еще одна интрижка на одну ночь, понимаешь?
На следующий день Кертис по телефону говорил ему, где будет очередная студийная сессия и запись Killing Floor Вульфа, What Id Say Рэя. Просил Джимми выложиться в California Night, блюзовой версии Travelin to California Альберта Кинга, так посредственный вокал Кертиса было легко не заметить, ведь гитара Джимми переделывала выцветшие ноты Кинга в окаймленный драгоценностями кнут, рассекающий нежную черную задницу.
Джими так никогда и не заплатили полностью ни за одну из этих сессий. Все это было частью сделки, которая держала его подальше от улиц. Джимми в постели читает комиксы о Человеке-пауке, используя свое паучье чутье, чтобы разобраться в происходящем.
Глава 6
Ноэль и Митч
Эрик Бердон был полон решимости уйти из The Animals. Алан Прайс первым вышел из игры прошлым летом. Джон Стил через девять месяцев после этого. Затем ушел Чес. Эрик готовил сольный альбом в Лондоне, но он не был дураком и не собирался терять доход, если великий план стать сольной звездой не сработает. С ним был барабанщик Барри Дженкинс. И он не знал, кого еще пригласить, не знал, будет ли это новая группа Эрика Бердона или это будут Эрик Бердон и новая группа. Поэтому он поместил в Melody Maker объявление: «Разыскиваются музыканты». Эрик искал новые лица, которые могли бы играть, но не доставляли бы ему никаких хлопот. Чего он не хотел, так это парня, появившегося во второй половине дня в октябре 1966 года, с длинным худым лицом, с опущенными уголками губ и с кофром в руках.
Его звали Ноэль Реддинг, ему было двадцать лет, и парню казалось, что весь мир в долгу перед ним. Он подключился, сыграл пару песен, а потом ему велели выйти на улицу и подождать. У Эрика не было ни малейшего желания звать этого молодого зануду обратно. Мальчик играл неплохо, но как же было кисло находиться рядом с ним. Нытик. Убийца атмосферы. Он рассказывал, что это его последняя попытка. Что если он не будет выступать, то продаст гитару и усилитель и попытает счастья в качестве барабанщика. Или станет молочником.
Чес бродил по городу. Он заметил, что перед приемной сидит парень с пышными волосами, и ни с того ни с сего спросил у него, умеет ли тот играть на басу. «Нет», последовал унылый ответ. Чес, упорный и жизнерадостный, не отступал: «Не хочешь попробовать?»
Ноэль согласился, добавив, что ему больше нечем заняться. И поплелся за Чесом в маленькую комнату для репетиций, где ему вручили одну из старых бас-гитар. В комнате ждал цветной парень в плаще от Burberry, с гитарой в руках. И у него тоже была пышная шевелюра. Ноэль был слегка заинтригован.
Его звали Джимми. Ни барабанщика, ни вокалиста, только Джимми и Ноэль, сыгравшие две песни из нью-йоркского клубного выступления Джимми: Hey Joe Тима Роуза и Mercy, Mercy, старый номер Дона Ковея, который Джимми играл в 1964-м.
Было ясно, что Ноэль не умеет играть на басу с Джимми не сравнится, это уж точно. Но Джимми нравилась шевелюра молодого английского кота большая, как у Дилана и как у него самого и его акцент, и то, что он ошибочно принял за непринужденные манеры.