А А прелести все же предлагались. Александра зажмурилась, так и не отняв ладонь ото рта.
Сейчас вот наступил самый удобный и самый нужный момент для того, чтобы сказать ей обо всем. О том, например, что Ромка убит и что труп его она видела собственными глазами на Катькиной даче. Сказать и посмотреть на реакцию.
Она не сказала.
Ну, скажет, рассудила, и что дальше?! Прикажет ей своей любимой подруге написать явку с повинной? Чушь собачья! Катька ей в лицо рассмеется в лучшем случае, в худшем вытолкнет за порог, но ни писать, ни признаваться ни в чем не станет, это точно. А то еще, чего доброго, переведет стрелки на нее и обвинит ее во всех грехах смертных, и в смерти Ромки обвинит. Чего, собственно, она и боялась изначально.
Надо ехать к Ксюше и с ней решать, как быть дальше. Кто-то же должен обнаружить этот самый труп! Ну, милиция там или еще кто. Пускай сами обнаруживают и сами ведут расследование. Ей это не под силу точно. Она со всем этим ни за что не справится. Либо набьет себе шишек, либо попадет в жесткий расследовательский переплет, либо сама умрет от тоски и горя.
Надо ехать к Ксюше.
Глава 3
Родительский двор утопал в тени огромных в два обхвата тополей. Александра их не любила. Не деревья, а зараза. По весне усевают землю липкими почками. Пройти по двору и не нацеплять их на подошву, надо было еще ухитриться. Так мало на подошву, эта клейкая зараза цеплялась и за низ брюк и джинсов, липла к колготкам и оставляла там потом ничем не отстирывающиеся отвратительные пятна.
Почки благополучно пережили, жди дальнейших сюрпризов. Месяц-полтора, и полетел белоснежный невесомый пух, назойливее которого может быть только обезумевшая надоедливая муха. Этот пух лез в глаза, рот, проникал сквозь закрытые окна и двери и оседал на диванных подушках. Помнится, в детстве они пытались вести непримиримую борьбу с этим природным явлением и безжалостно жгли в темных углах между старыми сараями пуховые залежи. Пуха от этого не становилось меньше, а вот один из сараев однажды загорелся. Ох, и попало им тогда!..
Пух закончился, тут же принималась осыпаться листва. И это в самый разгар лета! Когда другие приличные деревья только-только набирали силу, радуя глаз заматеревшей густой зеленью, с тополей к ногам потихоньку начинали опадать жухлые серые листья. Разве порядок? Черта с два!
Дали бы ей волю, давно бы все это добро выкорчевала да насадила жасмина, к примеру. Хотя жасмин низкорослый, такой благодатной тени в июльский зной от него не дождешься. Ну Тогда бы насажала липовых деревьев или, скажем, лозинок. И растут быстро, и прохлады завались, и мусора никакого.
С обычным недовольством покосившись в сторону высоких кряжистых деревьев, Александра осторожно двинулась к родительскому дому.
Осторожность нужно было проявлять беспрецедентную. Выловят ее родители, все пропало. Тут же затащат к себе. Усадят за стол. Начнут кормить, воспитывать, ужасаться. Она этим всем без их обеда сыта по самое горло, по самый свой курносый нос и уши. Она же все заранее знает, что они скажут.
Доченька, ну нельзя же так жить! станет восклицать мама.
Как можно жить, она точно не знала и ни разу не дала Александре вразумительного совета, но что жить так, как живет Александра непозволительно свободно и не обремененно никакими социальными условностями, жить было нельзя стопроцентно.
Вырастили на свою шею. Это отец уже подключался, не выдержав дочерней молчаливой реакции. Никакого толка от нее. Никакого!
Какой ему был нужен от нее толк, он тоже не знал. И так же, как и мать, ни разу не ответил ей определенно.
Ладно, эту тему проедут и приступят к ее внешнему виду. А это было куда как много хуже предыдущей темы.
Прическа не та. Сейчас никто не носит хвоста на макушке, это заурядно, детство, которое давно надо было оставить в детстве. Краситься так и не научилась, а пора бы. Одевается как-то безлико. Брала бы пример с Катерины, у той каждый клок ткани на теле играет. О том, что само тело под этой самой тканью играло изначально, родителями, как опровержение не принималось.
Ты ничуть не хуже! ужасалась всегда мама и любовно оглядывала собственное чадо со всех сторон.
У тебя есть все, что положено иметь женщине! брови у отца уходили под низкую поседевшую челку, пока руки обрисовывали в воздухе силуэт якобы ее ладного тела.
Она молчала и терпела, не возражала, но и не соглашалась.
На самом-то деле она считала себя нескладной, невзрачной и совершенно несексуальной.
Может, и было у нее все, что положено было иметь любой женщине, но все было какое-то неудельное, что ли.
Грудь большая, но не такая высокая, как у Катьки. Ноги длинные, но переступают совсем не так, как ее. Лицо вроде бы и симпатичное, если вглядеться, но никакого, к чертям, шарма. Ну, никакого же! В глазах ни единого намека на ту самую томную поволоку, которая заставляла столбенеть всех знакомых Катькиных мужиков. Рот самый заурядный, не припухлый, не капризный, а все чаще строго поджатый.
Тебя бы в хорошие руки, коли наши с матерью до тебя не дошли. Эту черту обычно подводил отец, не желая при этом уточнять, что конкретно эти самые хорошие руки должны были с нею сотворить.
Никакой конкретики, а ей догадывайся
Родительского старенького джипа «китайца» под окнами не было видно. Неужели пронесло? Неужели предки убрались куда-то ни свет ни заря? Может, за грибами? Говорят, их в этом году тьма-тьмущая. Может, и рванули, если у отца при его скользящем графике выходной. Мать уже давно не работала, занимаясь домом.
У нее вот только руки все не доходили заняться тем самым домом, что оставила ей бабушка в наследство. Все никак и никак. На Ромку надеялась, а теперь
О, Сашка! Ты! Ксюша стояла на пороге с поварешкой в руках, с которой на пол шлепались крупные вязкие капли теста. Входи, я блины пеку. Мне свояк из деревни банку меда передал. Вот я и с блинами затеяла. Чего столбом стоишь, входи, входи!
Александра молча переступила порог. Закрыла дверь за собой, привалилась к ней спиной, и как бухнет:
Ксюш, а его убили!
Ксюша только успела повернуться к ней спиной, намереваясь снова идти в кухню, где громко и недовольно постреливало масло в сковороде, как тут же встала, как вкопанная, и, не оборачиваясь, просипела:
Что?! Что ты сказала?!
Я сказала, что Ромку убили!
Ксюша странно подхрюкнула, потом охнула, потом привалилась пухлым плечом к стене, и, когда на нее обернулась, лицо ее было цвета опадающих сейчас во дворе тополиных листьев. И не лицо как будто, а серый, изъеденный временем пергамент.
Ты что такое говоришь, Сашка?! Ты дура совсем, да?! И Ксюша отмахнулась от нее поварешкой, будто оградиться хотела от дурацкой правды.
Липкая густая капля пролетела мимо ее лица и с мягким сочным шлепком опустилась на дерматиновую дверную обивку. Обе проследили ее полет и тут же снова уставились друг на друга.
Так! Давай все по порядку, проговорила Ксюша, трижды глубоко вздохнув и выдохнув, восстанавливаясь после пережитого шока. Какого Ромку убили? Где убили? За что убили? Кто тебе сказал? Что все это значит?!
Вопросов было много, и, чтобы на них ответить, надо было изложить всю историю, в которую по Ксюшиной, между прочим, вине и попала Александра. А это, в свою очередь, требовало времени и сил. Поэтому, стянув кроссовки, Саша поплелась мимо остолбеневшей соседки на кухню. Ее нескладные ноги, которые и в хорошие-то времена ступали по земле без особой грации, теперь и вовсе заплетались.
У тебя сковорода горит, позвала она Ксюшу, усевшись за стол. И кухня у тебя новая. Классная, Ксюш
Ксюша стремительно ворвалась на кухню, схватила с электрической плиты сковороду, сунула ее под воду, подняв в воздух целый столб возмущенного скворчащего пара. Обожглась, конечно же. В сердцах швырнула сковородку прямо в раковину и тут же полезла в духовку за второй.
Пока сковорода грелась, пока заливалась тестом и накрывалась крышкой, они напряженно молчали. Потом, когда уже подрумянившийся толстый блин шлепнулся в высокую керамическую блинницу и начал жадно плавить здоровенный кусок масла вперемешку с сахаром, Ксюша вдруг взорвалась.
Это черт знает что такое! Что это такое, я спрашиваю?! Она ткнула пальцем куда-то в сенсорный экран новехонькой плиты, сполоснула сковороду, убрала ее обратно в духовку и подсела к Александре за стол. Я посылаю тебя, чтобы ты накрыла этих двух подлецов с поличным А ты что же?! Ты вместо того, чтоб застукать их, пристукнула его?!
Вот!!! Вот я так и знала!!! Александра просто подскочила на новеньком стульчике с ажурной плетеной спинкой. Поэтому и удрала оттуда и милицию никакую не стала вызывать!
Почему? спросила Ксюша, наблюдая за ней с выражением тупой отрешенности. Почему поэтому?
Уж коли ты так сразу сказала, то что скажут милиционеры?! Они же меня прямо там бы и повязали, возле этой покосившейся калитки. И никогда бы и ни за что бы не поверили, что это не я его!
А это Это не ты?! странно просипела Ксюша и икнула, дернувшись всем своим крупным мягким телом.
Не я!!! заорала Александра, снова упала на стульчик и закрыла лицо руками, намереваясь пореветь всласть. Зачем, скажи, мне его убивать, если я его Если я его люблю любила Боже, какой ужас!!! Какой чертов ужасный ужас, Ксюша!!! Он лежит на этом старом диване, рука вот так. И она уронила правую руку, вывернув кисть, на пол, согнувшись почти пополам. Волосы Его волосы Его рубашка А из рубашки торчит нож
Погоди! Как из рубашки?! Ксюша глупела прямо на глазах, а тут еще эта ее надоедливая икота. Почему из рубашки?! Ты же сказала, что Ромку того убили?!
Так рубашка-то была на Ромке! всхлипнула Александра, и лицо ее жалко сморщилось.
Ах, вон оно что! В остановившихся глазах родительской соседки блеснуло притормозившее было озарение. Нож из рубашки, рубашка на Ромке, стало быть, и нож торчал из Ромки тоже. А в каком месте? Ну, я имею в виду
Да поняла я уже! перебила ее Александра, пореветь как следует, от души, не получалось. Из спины он у него торчал. И в крови все кругом. И на пороге кровь, и следы еще чьи-то!
Следы?! Какие следы?! Ксюша продолжала икать, без конца конфузливо прикладывая кончики пальцев ко рту и тихонько приговаривая: икота, икота, перейди на Федота Какие следы, Александра?! Что за следы?!