Глава 39
Что до тех, кто в древности обрел единое:
Небо, обретя единое, стало чисто;
Земля, обретя единое, стала покойна;
Духи, обретя единое, стали божественны;
Долины, обретя единое, стали полны;
Вся тьма вещей, обретя единое, живет;
Князья и цари, обретя единое, правят Поднебесной.
Таковы свершения единого.
Небо, не будучи чистым, не расколется ли?
Земля, не будучи покойной, не растрясется ли?
Духи, не будучи божественными, не обессилят ли?
Долины, не будучи наполненными, не оскудеют ли?
Вся тьма вещей, не имея в себе жизни, не исчезнет ли?
Князья и цари, не имея почета и славы, не падут ли?
Посему корень почета униженность.
Основа славы безвестность.
Оттого князья и цари зовут себя сиротами, одинокими,
несчастными.
Не значит ли это, что для них униженность корень?
Разве нет?
Имея множество колесниц, считай, что у тебя нет колесницы.
А потому не желай быть ни прекрасной яшмой,
Ни простым камнем.
Мудрость есть не что иное, как умение найти опору в том, что есть в нас «истинно так», а не иначе и, следовательно, одновременно уникальное и всеобщее. Разум представляет эту истину как Единое, вездесущее. Но Лао-цзы проповедует разум сердца, который умеет видеть бесконечное разнообразие свойств жизни и чувствовать внутреннее сродство с ними. Вот почему Единое самая надежная опора в жизни даосского мудреца. Лао-цзы говорит о «Великом Едином», которое превосходит логическое тождество, «не имеет имени». Оно составляет сердцевину всякого существования, самое естество жизни, но не сводится к какой-либо предметности. Это единое есть беспредельная среда и вездесущее средоточие всякого пользования действенность всех действий, функциональность всех функций. Оно равно себе в бесчисленных превращениях бытия и дарует каждому в каждый момент времени абсолютный покой. В этом вселенском хороводе мы реально сопричастны всему происходящему. Мы на самом деле обретаем себя в ином. И чем больше мы сознаем свою ничтожность перед Одним Превращением мироздания, тем отчетливее мы понимаем наше несравненное величие, о чем Лао-цзы не раз упоминает с неизбежной здесь доброй иронией. Ибо в этом всепроницающем событии, в этой неисчерпаемой действенности абсолютного покоя мы живем наравне с миром и сами по себе. Мы познаем свою состоятельность в своем состоянии с миром. Жить в мире с миром способен лишь тот, кто поместил мир в мир и свел бесконечность с бесконечностью. А поскольку такое Единое безымянно и опознается лишь как чистая актуальность этого, пользование им учит великому смирению, жизни с-миром. Самоумаление мудрого не поза, а единственный способ быть воистину, приносящий к тому же великую пользу тому, кто его усвоил. Мудрость и есть умение жить тем, что доступно каждому из нас в любой момент времени. Нет ничего более ценного в жизни, чем ее простейшая данность.
Глава 40
Возвращение это действие Пути.
Слабость это применение Пути.
Все вещи в мире исходят из сущего,
А сущее исходит из несущего.
Лао-цзы раскрывает новые глубины своего закона инакобытности: чтобы быть воистину, нужно уметь «быть наоборот». Что для этого нужно? Буквально ничего! Нужно просто «оставить все» и жить по пределу всего сущего, каковой есть средоточие мира. В том числе, нужно жить по пределу разума. Мудрый потому и может быть властителем мира, что в каждой вещи прозревает иное и живет равновесием того и другого. Не имея ни «своего мнения», ни придуманных себе желаний, он упреждает действия других, успевает (именно: имеет успех) в любом деле. В сущности, он превосходит других только в том, что умеет пользоваться своей слабостью. А будучи покойнее других, он достигает и большей ясности сознания.
Но вечное и всепроницающее использование, возвратный ход жизни можно мыслить только как непрестанное возвращение к себе, которого нет. Оно есть то, что происходит, когда ничего не происходит. Этому событию нужно внимать внутренним слухом. Великий Путь как «обратное действие» есть предел всякой деятельности, универсальное «превращение превращения», неуклонное самоуклонение, среда чистого аффекта. Это вечное невозвращение к себе есть сама бытийственность бытия, единое как неисчерпаемое богатство разнообразия, всеобщее различие, которое непрестанно воспроизводит себя, расходится бесконечной чередой самоподобия. Такова природа «того, что таково само по себе», которое на поверку оказывается вечно длящимся разрывом, совместностью вечно разделенного. «Я сам собою сам по себе таков», сказал об этом состоянии живописец Шитао. Вот апофеоз уступчивости, который вдруг обнажает «упрямый факт» существования «мира в целом». Более того: в круговороте вечного возвращения угадывается абсолютный покой, бездна «вечно иного», неистощимый «запас» бытия. Возвращаясь, отступая к истоку бытия, мудрый высвобождает и сохраняет полноту жизни. Он хранитель чудес и таинств мироздания. Он богат всем богатством мира.
Лао-цзы раскрывает новые глубины своего закона инакобытности: чтобы быть воистину, нужно уметь «быть наоборот». Что для этого нужно? Буквально ничего! Нужно просто «оставить все» и жить по пределу всего сущего, каковой есть средоточие мира. В том числе, нужно жить по пределу разума. Мудрый потому и может быть властителем мира, что в каждой вещи прозревает иное и живет равновесием того и другого. Не имея ни «своего мнения», ни придуманных себе желаний, он упреждает действия других, успевает (именно: имеет успех) в любом деле. В сущности, он превосходит других только в том, что умеет пользоваться своей слабостью. А будучи покойнее других, он достигает и большей ясности сознания.
Но вечное и всепроницающее использование, возвратный ход жизни можно мыслить только как непрестанное возвращение к себе, которого нет. Оно есть то, что происходит, когда ничего не происходит. Этому событию нужно внимать внутренним слухом. Великий Путь как «обратное действие» есть предел всякой деятельности, универсальное «превращение превращения», неуклонное самоуклонение, среда чистого аффекта. Это вечное невозвращение к себе есть сама бытийственность бытия, единое как неисчерпаемое богатство разнообразия, всеобщее различие, которое непрестанно воспроизводит себя, расходится бесконечной чередой самоподобия. Такова природа «того, что таково само по себе», которое на поверку оказывается вечно длящимся разрывом, совместностью вечно разделенного. «Я сам собою сам по себе таков», сказал об этом состоянии живописец Шитао. Вот апофеоз уступчивости, который вдруг обнажает «упрямый факт» существования «мира в целом». Более того: в круговороте вечного возвращения угадывается абсолютный покой, бездна «вечно иного», неистощимый «запас» бытия. Возвращаясь, отступая к истоку бытия, мудрый высвобождает и сохраняет полноту жизни. Он хранитель чудес и таинств мироздания. Он богат всем богатством мира.
Позднейшие даосы считали эту главу декларацией основных принципов личного совершенствования: нужно «возвратить» жизненную энергию к ее «корню» в организме, и сделать это необходимо посредством предельной «слабости», то есть полного расслабления физического и духовного.
Глава 41
Высшие люди, прослышав о Пути, являют усердие и претворяют его.
Обыкновенные люди, прослышав о Пути, как будто слышали о нем,
как будто нет.
Низшие люди, услышав о Пути, громко смеются над ним.
Если бы они не смеялись, это не был бы Путь.
Потому заповедано:
Пресветлый Путь кажется мраком.
Путь, ведущий вперед, кажется отступлением.
По ровному Пути идти как будто труднее всего.
Высшее Совершенство подобно долине.
Великая чистота кажется невзрачной.
Беспредельное совершенство кажется ущербностью.
Незыблемое совершенство кажется потворством.
Искренность души кажется притворством.
Великий квадрат не имеет углов.
Великий сосуд отливают дольше всего.
Великая музыка слышна меньше всего.
Великий образ не имеет формы.
Путь столь величествен, что ему нет имени.
Только Путь дает хорошо начать и хорошо кончить.
Мудрость Лао-цзы безошибочно распознается по двум признакам: она интимно понятна и она невероятна. Эта мудрость весьма напоминает житейский здравый смысл, который учит не доверять поверхности явлений, в каждом слове и жесте подозревает подвох. Лао-цзы гениально разворачивает это, в общем-то, пошлое мудрование совсем в другую сторону: он придает ему глубокомыслие мистических парадоксов. Светский «умник» только посмеется над ними и обнаружит свою глупость и ничтожество. Мудрый, кажущийся миру глупцом, воспримет их серьезно и извлечет из них великое благо. Мудрость Лао-цзы чем более понятна, тем более невероятна. Глупец думает, что слова значат то, что они значат, потому что хочет знать, как нужно жить. Мудрый живет откровением самой жизни, которое раскрывается, скрываясь, и скрывается, раскрываясь. Лучший способ поведать об этой истине говорить парадоксами, которые напоминают народные поговорки тем, что начисто исключают субъективный взгляд. Такие парадоксы суть словесный образ метанойи, «переворота ума», которого требует постижение Пути: они сметают мыслительные штампы и указывают на какую-то другую, «неслышную» истину, немыслимое единство Хаоса, лежащее по ту сторону оппозиций правильного и неправильного, возможного и невозможного, малого и великого. Это единство бытия само есть воплощенное различие, неуклонное уклонение; оно никогда не тождественно самому себе. Вот тайна творческих метаморфоз жизни и, превыше всего, вечнопреемственности нескончаемого саморазличения, где все передается, но никто никому ничего не передает. Лао-цзы проповедует единство-в-различии не из умозрительных, а из практических соображений. Идущий его путем будет иметь успех в каждый момент времени, будет «хорошо начинать и хорошо заканчивать», потому что он умеет в каждом мгновении возвращаться к неизбывному и в каждом действии постигать вечнодейственное.
Глава 42
Путь рождает Одно,
Одно рождает Два,
Два рождает Три,
А Три рождает всю тьму вещей.
Все вещи несут в себе Инь и обнимают Ян,
Всепроницающее дыхание приводит их к согласию.
То, чего люди не любят,
Это быть «сиротой», «одиноким», «несчастным»,
Но так называют себя цари и князья
Посему, теряя, порою можно получить больше,
А, получая, порою больше теряют.
Чему люди учили, я тоже учу:
«Сильный и жадный не умрет своей смертью».
Пусть это будет мне отцом поучений.
Всякая оппозиция возникает на фоне некоего единства, но это единая сущность предполагает и нечто неопределимое: нерожденное, непреходящее, бесформенное. Самый важный смысл как раз не дан в обсуждении, в споре никогда не родится истина. Но та же оппозиция становятся творческим началом и способна порождать все вещи, когда ее члены начинают взаимодействовать друг с другом.
В этом мире, где ценятся только видимые успехи, размышление о начале вещей помогает осознать, что во всем, что мы считаем своими приобретениями, мы теряем, быть может, самое важное, что есть в нашей жизни. Только в минуту духовного просветления мы способны ощутить присутствие бездны извечно отсутствующего и забытого, но тем не менее делающего возможным всякое существование. И если наш дух достаточно мужествен, мы способны принять эту бездну как глубочайшую реальность нашей жизни.